Может быть, и хотела рассказать, что там делала в ее сне Верка, но Верка не поинтересовалась.
– Спокойной ночи.
– До завтра, – отвечала воспитательница.
– На что она наши деньги тратит? – спросила Сонечка однажды.
– На пиво, – решила Верка.
– А я бы на мороженое.
– Будет у меня выходной, будет у тебя мороженое.
– Шоколадное.
Надо было и книжку Сонечке почитать, и разговоры ее послушать. Кроме того, стирка, уборка, готовка, полив, прополка. И Верка уже так заматывалась, что только и думала, как лечь и закрыть глаза. Но в выходные было неплохо, посвободнее, и Верка даже вошла во вкус и ловила себя на том, что Сонечке иногда выговаривает прямо как мать, с теми же интонациями:
– Нельзя грязными руками хватать!
Осознав же, мгновенно меняла тон, смешила сестренку и себя.
Наряжались они и шли вдвоем гулять до самой станции. Сонечка махала поезду рукой. Брали мороженое и ели тут же, на платформе, на лавке, и далеко виден был дым.
Ездили навещать мать, она ждала. Всё ей казалось, что Сонечка похудела. А Верка видела, что мать здесь, на людях, изменилась, как будто тяжесть оставила дома. Да и с Веркой она иначе стала разговаривать, уже как со взрослой. Ближе они стали друг к другу.
На второй неделе материнского заключения в больнице, в среду, после смены автобус застрял в пробке. Верка позвонила Сонечке.
– А я дома, – радостно сказала Сонечка.
– Ты что? Ты как? Сама? Я же тебе говорила, ни в коем случае!
– Это я ее забрал.
– Хорошо, – только и сказала Верка. – Тут пробка.
Вовка. Приехал. Как же так. Да, точно, он и должен был сегодня приехать. Я же с ним вчера говорила. Сидит в их доме. Сонечка ему, может быть, кукол своих показывает.
Верка смотрела в окно. Ярославка стояла. И хорошо.
К дому подходила не спеша.
Горел свет в окне.
Кошка встретила на крыльце.
Верка хотела постучать, но дверь уже распахнулась, и Верка увидела Вовку, отощавшего, загоревшего, и вдруг заревела и бросилась ему на шею. Он обнимал, гладил по голове и шептал:
– Что ты, что ты.
И кошка кружила, и Сонька смотрела.
Пили крепкий чай с молоком, Вовка рассказывал о дороге, Верка не понимала, что он рассказывает, но улыбалась, смотрела сияющими мокрыми глазами.
– Как же я соскучилась.
– И я.
И тут Верка увидела синее платье на спинке дивана.
– А, – объяснил Вовка, – это Ирка принесла. Сказала, что оно несчастливое.
– Я так и знала, – отвечала Верка, совершенно и абсолютно счастливая.
День рождения
1.
Можно закрыть глаза и притвориться, что сегодня еще не наступило, длится вчерашний день и ей двадцать девять – на веки вечные.
Она открыла глаза. Часы показывали шесть часов и три минуты нового дня. Можно, конечно, опять закрыть глаза и притвориться. Но очень уж слышно, как движется день, мелкими шажками: тик-тик-так. Мелкими, точными и быстрыми. Тридцать лет натикало, сколько ни притворяйся.
Витя спал глубоким сном, лежа на спине. Рот чуть-чуть приоткрыт, выражение лица – детское. В такую рань Ира обычно не просыпалась. Выпростала руку из-под одеяла, пошевелила пальцами. Надо сделать маникюр. Надо сходить в парикмахерскую. Остричься, что ли, под ноль? Ей хотелось плакать. Осторожно выбралась из постели, Витю не потревожила. Захватила со стула одежду, оделась в кухне. Посуда вся была перемыта, значит, Витя вчера на ночь глядя перемыл, она даже не слышала, то ли уже спала, то ли читала, то ли по телефону трепалась, то ли в интернете сидела. Она и не помнила вчерашний день. По-настоящему – не помнила. Вышла из кухни, заглянула в комнату. Витя посапывал. Большая рука лежала на темно-синей простыне, поблескивало на безымянном пальце обручальное кольцо.
Она вышла из подъезда на улицу, закурила, оглянулась на их большой дом. Во многих окнах уже горели огни, день наступал будний, люди собирались на работу. Соседка вышла, посмотрела укоризненно на тлеющий в ее пальцах огонек, поздоровалась. Соседке было решительно всё равно, что Ире сегодня исполнилось тридцать, а вчера еще было двадцать девять, соседка и знать не знала, сколько ей лет, и она знать не знала, сколько лет соседке. Какая разница? Соседка направилась к остановке, побежала – как раз подходил автобус.
Ира вспомнила, что, когда смотрела на дом, что-то ее встревожило. Обернулась. Ну, конечно, позабыла выключить в кухне свет, Витька будет ворчать. Вечно он гасит за ней свет, заворачивает воду, тушит окурки, он говорит, что, если б не он, она бы давно спалила дом, что ж, наверно. Витька милый, он и белье выстирает, когда она не в силах себя заставить хоть что-либо делать, и сидит в прострации перед экраном, и не знает, с какого слова начать. Витька не упрекает, просто делает. Он ее любит. Ее, а не кого-то прекрасного, но выдуманного.
В кофейне на другой стороне улицы уже горел свет. Неужели они открываются так рано? За окошком видна была витрина, несколько столиков, человек в черном сидел с крохотной чашкой. Она докурила и направилась через дорогу.
Взяла кофе, устроилась в глубине. Человек в черном пальто посмотрел на нее старыми глазами.
Славная кофейня, музыка не грохочет, светло, уютно. Она расстегнула куртку, размотала шарф. Сигареты выложила на столик. Здесь можно было курить, стояла пепельница. Ира потрогала хрустальную грань – ледяная. Сигареты выложила, но не закурила, медлила. Отпила кофе. Превосходный. Не так уж плохо для нового дня в новом десятилетии жизни. Парень-официант за стойкой сказал девушке у кофемашины:
– Мне сегодня приснилась собака.
Человек в черном пальто с поднятым воротником встал из-за своего столика и направился через зал к ней. Нет, подумала она, только не это! Я не хочу ни с кем говорить!
Человек подошел и взялся за спинку свободного стула.
– Вы позволите?
– Извините, я бы хотела побыть одна.
Но он ее не услышал. Выдвинул стул и сел. Столик был крохотный, так что она увидела совсем близко его лицо. Глаза смотрели на нее со стариковским участием.
– Всё хорошо? – спросил он.
– Всё отлично, – ответила она.
Он молчал. Смотрел на ее чашку, на то, как поднимается над ней пар.
– Я бы хотела… – начала она фразу. Но он не дал закончить:
– Тогда почему вы такая грустная?
– Что?
– У вас грустные глаза.
– А у вас старые! – выпалила она сердито и тут же пожалела о сердитых словах. Но он не обиделся, может быть, даже не расслышал, у него был избирательный слух.
– Что случилось?
– День рождения.
– Ваш?
– Разумеется.
– День рождения – это замечательно.
– Стареть не хочется.
– Почему?
– Что за удивительный вопрос? Разве кому-нибудь хочется стареть? Люди души закладывали, чтобы только молодость задержать, кто-то старел вместо них, кто-то вместо них умирал. Вам не страшно наблюдать свое разрушение?
– Нет.
– Вы лжете.
– Я никогда не лгу.
– Такого не бывает.
– И сколько вам исполняется?
– Тридцать. Уже.
Он полез в карман, вытащил сломанную расческу, пластмассовую зажигалку, пуговицу, коробочку. Крохотную, плоскую, картонную, в слюдяной обертке. Расческу, пуговицу и зажигалку затолкал назад в карман. Коробочку положил на стол, придвинул поближе к ее чашке.
– С днем рождения, – сказал и поднялся из-за стола.
Она ничего не успела возразить, он уже был у двери, уже выходил из кофейни.
Ира потрогала чашку с кофе, еще не остыл. Отпила глоток.
Коробочка поблескивала на темно-коричной столешнице, гудел кофейный аппарат. Парень что-то сказал, и девушка рассмеялась. Ира осторожно вязала коробочку, сощурила близорукие глаза. Прочитала надпись мельчайшими буквами: «Принимать после еды, посоветоваться с врачом, возможны противопоказания во время беременности, не принимать с алкоголем, показания к применению: острое нежелание стареть».
Она содрала слюдяную обертку, оторвала картонную крышку и увидела в коробочке одну белую таблетку. Понюхала. Школьный запах мела.
Дверь отворилась, вошла женщина с бледным, строгим лицом, уткнулась в витрину, за которой лежали пирожные и круассаны, булочки и тосты.
– Вам помочь? – спросил парень.
Женщина не отзывалась, упорно разглядывая витрину.
– Булочки, – предложил парень. – Шикарные, с изюмом, еще горячие. Я сам три штуки съел.
– Спасибо, – сказала женщина, – я ничего этого не ем, не могу, могу только любоваться, вы тоже поосторожнее, три штуки зараз многовато.
– У меня обмен веществ шустрый.
– Это пока. А потом будете, как я, смотреть, вожделеть и не мочь.
Что за хрень! – разозлилась Ира. На себя разозлилась и на женщину, глазами пытающуюся наесться, и на парня, который ей казался слишком молодым и потому от нее далеким, на булки, которые с утра горячие и вкусные, а к вечеру черствые и на выброс, и, главное, на старика разозлилась, который оставил ей эту белую таблетку. Может, яд? Взяла таблетку, положила хладнокровно в рот, подержала во рту, ничего не чувствуя, никакого вкуса, и проглотила. Вкус так и не разобрала. Ничего, мобильный у парня есть, вызовет скорую, если что.
Допила кофе, взяла с собой булочек и вернулась домой. Витя уже ставил чайник. Ни слова не сказал про забытый свет, день рождения все-таки.
– На завтрак – омлет, – сообщил Витя. Сковородка уже калилась на огне.
– Я булочки взяла. Шикарные, с изюмом.
– А поздравить тебя можно? – спросил он осторожно. Осторожно, потому что еще вчера она ему заявила, что не желает просыпаться в день своего тридцатилетия, даже глаза не откроет, и не собирается этот день отмечать, получать подарки, она ненавидит заранее все подарки, сразу всё выкинет в мусорку.
– Как хочешь.
– А ты руки помой, – он принялся взбивать яйца.
– У меня чистые.
– Ты за ручку двери бралась в подъезде? Деньги в руках держала?
– Зануда.
Когда она вышла из ванной, омлет поспел, Витя снимал с огня раскаленную скороду.