— Все началось еще предыдущим вечером, — запинаясь, произнесла Иветта. — Я слышала, как приехали те мужчины. Было жарко, я открыла окна. Мне было слышно каждое слово, будто я находилась с ними в комнате.
— Давай ляжем, — мягко сказала Фифи. — Слишком холодно, чтобы так сидеть.
Она легла, и Иветта подползла к ней и укрыла себя и подругу одеялом. Фифи терпеливо ждала, боясь торопить Иветту, так как та с трудом переводила дыхание. Может, из-за ужаса перед тем, в чем она только что призналась, а может, просто из-за слабости — Фифи не знала точно. Она подумала, что должна умирать от страха, но страха почему-то не было.
— Ты помнишь, как жарко было той ночью? — спросила Иветта.
— Да, — ответила Фифи.
— Когда их сборища происходили жаркими ночами, это было хуже всего, потому что они использовали сад вместо писсуара. Вся вонь поднималась в мою спальню и кухню. Когда я слышала, как они пили и смеялись, а Молли хохотала словно безумная, я думала именно об этом.
Во время этих игр Иветту больше всего раздражал хохот Молли. Мужчины смеялись так же, как и в любом переполненном баре, но смех Молли был пронзительным и истерическим.
Сначала они шумели на втором этаже. Музыка, взрывы хохота, радостные возгласы, когда мужчины здоровались друг с другом, звон стаканов и бутылок в кухне. Время от времени среди криков взрослых пробивались голоса детей.
Раньше, еще днем, Иветта слышала, как Алан и Мэри взволнованно говорили о поездке к южному побережью, которая должна была состояться на следующий день, часов в десять. Затем Молли, осыпая детей проклятиями, прогнала их наверх спать, предупредив, что завтра они останутся дома, если только снова попробуют спуститься в гостиную. Иветта решила, что Дора с Майком тоже пошли спать, потому что их голосов больше не было слышно.
В пол-одиннадцатого гости переместились в другую комнату, которая находилась совсем рядом со спальней Иветты, и шум затих, словно они сели играть в карты, только время от времени кто-то из мужчин выходил в сад помочиться.
Иветта не имела ничего против шороха бросаемых на стол карт, скрипа стульев и отборных выражений, так как это значило, что больше этой ночью ничего ужасного не случится.
Иветта больше не слышала голоса Молли, но в этом не было ничего необычного — она, должно быть, пьяная в стельку валялась в гостиной или пошла в свою спальню с одним из мужчин. Но ее отсутствие свидетельствовало о том, что сегодня вечеринка ограничится только картами.
Иветта продолжала шить, сидя у окна за задернутыми шторами. Она устала, но знала, что идти спать сейчас бессмысленно. Игра обычно затягивалась до полуночи и дольше, а затем все снова начинали шуметь, потому что пьянели еще больше и теряли интерес к игре.
Спустя некоторое время Иветта услышала громкие голоса и догадалась, что по соседству происходит что-то необычное. Драки здесь происходили часто. Разбивались бутылки и стаканы, падала и ломалась мебель, и хотя Иветта терпеть не могла шум и насилие, но, по крайней мере, это значило, что вечеринка подходит к концу. Но сегодня там происходило что-то другое. Мужчины ритмично стучали по столу, в их громких голосах слышалось возбуждение.
У Иветты не было привычки интересоваться тем, что происходит по соседству, потому что за годы, прожитые на Дейл-стрит, она поняла, что ничем хорошим это не закончится. Гости Альфи бросали в нее банками из-под пива, пытались забрызгать мочой, и, просто заметив ее в кухне, возле раковины, мужчины начинали кричать, что она за ними шпионит.
Но любопытство победило, и Иветта тихо проскользнула в сад, пригибая голову, чтобы ее не было видно из-за забора, разделявшего их дома. Она подошла к самому концу сада и, спрятавшись в тени деревьев, встала на старый ящик, чтобы посмотреть, что же там происходит.
Комната, в которой собрались гости, была перед ней как на ладони. Внутри горел свет, и Иветта четко разглядела всех, кроме двух человек, которые сидели у самого окна, спиной к ней. Всего, включая Альфи, там было шесть человек. Стол был заставлен стаканами, бутылками и грязными пепельницами и завален картами. Посредине лежала большая куча денег.
Молли стояла возле двери в соблазнительной позе, одетая в прозрачный красный пеньюар, под которым, кроме белья и чулок, ничего не было. Она держала за руку Анжелу.
Иветте хватило одного взгляда на похотливые лица мужчин, кокетливое выражение лица Молли и изумленные глаза Анжелы, чтобы понять, что именно Молли предлагала своим гостям.
Себя или девочку, в обмен на деньги на столе.
Если бы Иветта сама не пережила такое еще ребенком, она бы просто подумала, что Анжела оказалась здесь случайно, спустившись напиться в самый неподходящий момент. Но глаза мужчин похотливо блестели, а тело Молли, которое можно было купить за бутылку виски, не могло создать такую напряженную атмосферу.
— Здесь больше двух сотен, — выкрикнул один из мужчин. — Она столько не стоит.
Иветта задрожала. Она сложила руки и взмолилась, чтобы мужчины осудили мать, продающую своего ребенка, и побыстрее уехали.
— Малышки такого возраста дорого стоят, — возразила Молли. Нагнувшись, она схватила подол ночной рубашки Анжелы и медленно стянула ее через голову, оставив девочку совершенно голой.
— Нет, мама! — закричала Анжела, пытаясь закрыться тоненькими ручками.
Только абсолютно извращенный зверь мог бы увидеть в худенькой девочке с грязным лицом и спутанными волосами объект сексуального влечения. Ребра Анжелы рельефно выпирали, руки были тонкими, как две макаронины. Но, похоже, мужчинам девочка пришлась по вкусу, потому что в комнате раздался одобрительный ропот. Содрогаясь от ужаса и отвращения, Иветта спустилась с ящика и поспешила к себе.
— Меня все время рвало, — прошептала она, обращаясь к Фифи. — Я подозревала, что Альфи проделывает это с Мэри, и была уверена, что он спал со старшими девочками, когда они еще жили здесь. Но Анжела ведь такая маленькая! У нее не было ни груди, ни бедер, совсем ребенок. Я должна была сразу позвонить в полицию, но я так испугалась, и мне было плохо.
Фифи тоже стало плохо. Если бы у нее в желудке была какая-то еда, ее бы вырвало. Она подозревала, что Альфи Макл разрешал другим мужчинам за деньги спать с его детьми, но просто думать и предполагать что-то ужасное и вдруг осознать, что весь этот кошмар оказался правдой, — это совсем разные вещи.
— Ты знаешь, кто из мужчин изнасиловал Анжелу? — спросила она.
— Qui, — прошептала Иветта. Она вся дрожала. — Я никогда его не видела, но слышала его голос и знаю, что это тот крупный мужчина, который часто приходил к Маклам. Мне известно, что его зовут Джек Трумен, потому что Молли на каждом углу кричит о том, что дружит с таким богатым и влиятельным человеком.
Это имя ничего не сказало Фифи, но он вполне мог оказаться тем человеком в красном «ягуаре».
— Он пошел с Анжелой наверх? — спросила она.
— Тогда я не знала об этом, — сказала Иветта. — Позже, когда несколько мужчин уехали, я снова вышла в сад. Я надеялась, что ошиблась, но затем услышала звуки, доносящиеся из спальни наверху, — ритмичный скрип старой кровати и плач бедной Анжелы.
Фифи вздрогнула.
— И что потом?
— Я слышала плач девочки утром. Думаю, Молли избила ее, чтобы она замолчала, а затем вся их семья отправилась на пикник. Я была… Как это говорят? Без ума?
— Невменяемая, — машинально поправила ее Фифи, вспоминая Маклов, выходящих в тот день из дома в праздничных нарядах, и свое веселье по этому поводу.
— Да, именно невменяемая. Я хотела пойти туда и успокоить Анжелу. Мне было так жаль ее! Так что я перелезла через забор во двор к Маклам и вошла в дом.
Иветта описала, какой бардак царил в кухне, и Фифи заново пережила все то, что увидела в тот день.
— Я пошла наверх и открыла двери. Анжела была там. Она мучилась, как я мучилась когда-то, много лет назад. Она была в крови, ее половые органы напухли. Девочка смотрела на меня такими огромными глазами, и в них я прочитала, что она знает: это будет происходить с ней каждую пятницу, и даже если я заберу ее сейчас к себе и буду о ней заботиться и вызову полицию, она никогда не сможет об этом забыть. Как не смогла забыть я.
Иветта издала скулящий звук и начала раскачиваться.
— Так что ты с ней сделала? — спросила Фифи, крепко обнимая француженку. Она хотела услышать что-то, что совсем не вязалось с увиденным тогда в доме, потому что все еще не верила, будто Иветта была способна убить ребенка.
— Анжела молчала. Я думаю, она была в шоке. Я положила руку ей на лоб и сказала, что пришла помочь ей, но она не пошевелилась — лежала неподвижно, словно парализованная. Только смотрела на меня умоляющими глазами, и мне пришло в голову, что девочка просит ее убить.
Иветта немного помолчала, затем заговорила снова, неожиданно холодным, твердым голосом, в котором не было раскаяния.
— Я взяла подушку и прижала к ее лицу. Она даже не сопротивлялась. Только руки подняла… вот так.
Фифи почувствовала трепыхание рук Иветты, хоть и не могла их видеть.
— Все случилось быстро. Я подождала, пока ее руки опустились, затем убрала подушку. Девочка была мертва. Она больше никогда не переживет ничего подобного. Я вышла на лестничную площадку, у них там комод. Нашла чистую простыню и накрыла ею Анжелу. Затем вернулась к себе.
Не в силах справиться с потрясением, Фифи молчала. Фифи понимала, что заставило Иветту так поступить. Она не сомневалась, что когда француженка увидела изнасилованную и избитую девочку, в ее памяти ожили кошмары, пережитые ею во Франции. Может, после того как ее изнасиловали в первый раз, Иветта тоже лежала вот так в кровати, желая умереть.
Она сделала это из жалости — положила конец страданиям смертельно раненого животного. Дала Анжеле то, о чем та, должно быть, молча молила в тот момент.
— Теперь ты понимаешь, почему я не хочу жить? — неожиданно спросила Иветта, нарушив молчание. — Это убийство на моей совести. Я не смогу о нем забыть. Теперь ты меня боишься?