— То самое. Его хоть и считают нечистым, а всяк туда хаживал — любопытно. И красиво там, особенно когда листва палая на воду ложится…
— И ты, верно, туда ходила? И не забоялась?
— Ходила, а что ж, хуже других девок разве? А скажи, что Антеро еще тебе про себя поведал?
Мирко пересказал ей весь их разговор, слово за словом, благо помнил все хорошо, а она слушала, и глаза ее теплели, наполняясь нежным внутренним светом. Это
были дивные, прекрасные очи — но видели они не его, Мирко, а свою далекую мечту.
Время меж тем не стояло, пора было сказать Хилке, что ей предстоит еще услышать от сельчан, какую лишнюю ношу это на нее взвалит, как придется мучительно одиноко — как всякому, знающему правду, которая никому не надобна, и что ни у кого не найдет она приюта душе, кроме как у родни Антеро, да и то еще как сказать.
— Теперь вот что, — перешел наконец к самому неприятному Мирко. — Ты ведь помнишь, как люди в селе на Антеро смотрели, да и на всех Суолайненов? Как на чудаков, да? Это мне Ахти сказал, а он, я понял, Антеро другом был, так ли?
— Так, — кивнула Хилка, сразу поняв, что волшебство слышать и видеть любимого закончилось, и предстоит долгое и ненастное ожидание под колючими взглядами в спину.
— А то, что тебя с колодца сняли, Антеро доброй славы не добавило. Это тоже не вода, сквозь пальцы не пропустишь. Так ли?
— Так, — покорно согласилась она.
— А зачем Ахти по следу услали, это тебе понятно?
— Спрашиваешь еще? — вздохнула Хилка. — Только что поделаешь теперь-то? Мне мать да тетки и без того шагу сделать не дают — все им попрекают, и ты тоже совестить удумал? Хорошо, тетка Крета слова не сказала, а то хоть снова в колодец — оттуда уж никто не достанет.
— Да, тебе-то уж вовсе неважно станет, раз можно между родами вот так запросто смерть положить, — спокойно и как-то устало осадил ее Мирко.
Ему все это уже было хорошо знакомо, от этого он и уходил из дому, но длинная рука с кромешного севера тянулась и тянулась на юг, не встречая никого, кто бы подсунул ей горячую кипящую головню, чтобы змеей укусила. А ведь он тоже мог бы, пользуясь полученным от дяди умением, вбить неразумным сверстникам в голову, как следует жить по правде, или податься в разбойники и по-своему наводить кругом справедливость, а мог и в Снежное Поле уйти да замерзнуть — никто бы и не нашел, да и не мучился б. Ну кто заставлял их чуть что, сразу звать в помощь то, что и так не замедлит явиться: холод да смерть?
— А что с Суолайненами станется? А ну как Ахти опять прикажут: без крови, что у Антеро взял, не возвращайся? Любо тебе такое?
— Любо, не любо, — отмахнулась досадливо Хилка, и в голосе ее снова угадались близкие слезы. — Что ж ты, разумник, делать прикажешь?
— Приказать не могу, а думаю так: как лен уберут да пока холода еще не настанут и дожди не польются, собирай короб да иди за Ахти следом. Коли любишь — найдешь, а уж он тебя не прогонит. Одна только не ходи. Ахти вон тебя проводит и назад вернется.
— Эк ты легко решил, — усмехнулась Хилка, но задумалась. — А и пойду, пожалуй, — вдруг резко сказала она. — Ахти, ты и вправду проводишь?
На Ахти было жалко смотреть, но этот парень, с виду увалень, вряд ли бы дался северному мареву.
— Провожу, — сказал он прямо, хотя и без радости.
— Только прежде так сделать надо, чтобы никто не понял, куда ты идешь, в какую сторону и зачем.
— Это как же сделать? Неужто думаешь, что в Сааримяки одни олухи живут, что не догадаются? Вмиг разберутся да под белы руки назад вернут.
— А чтобы не вернули, придется нам всем неправду сказать, кроме Суолайненов разве.
— Вот так беда, — нарочито беспечно сказала Хилка. — Как человека колдуном нечистым оговаривать за одну бусину — это можно. А от них заветное спрятать — это уж и худо?
— Кабы только в том худо было, так это еще не худо, — отвечал мякша. — Хуже всего то, что человека, как заживо, похоронить надо будет.
— В чем суть-то, не томи! — вступила вдруг молчавшая до сих пор Тиина. — Кого хоронить?
— Нынче вечером, как станут Ахти пытать, почему он воротился так скоро, я скажу всем, будто видел, как Антеро в болоте сгинул, а как понял, что не выбраться ему, выбросил он вот ее на сухое место, да прямо к моим ногам она и выкатилась. — И Мирко опять вынул бусину, подержал на ладони, давая понять, кто будет на сходе главным ответчиком. — Вам двоим, — кивнул он на девушек, — только одно делать следует: молчать да плакать. Ахти все, как было, расскажет — как он меня у болота повстречал. А про все то, чего не было, я говорить стану.
Все замолчали, обдумывая услышанное. Мирко, никогда прежде не бывший заводилой, с удивлением прислушивался сам к себе, но не мог понять, по правде он поступает или против. Не было рядом ни дяди Неупокоя, ни кудесника, ни Рииты, и оставалось пробираться на ощупь по такому дремучему лесу, где не светили ни солнце, ни золотой знак.
— Нельзя так, — молвила наконец Тиина. — Нельзя, Хилка. А ну как беду накличем? Ты себе места потом не найдешь, да и все мы.
— А что лучше-то? Правду сказать, чтобы твоего Ахти каждый встречный щенком называл, а меня пуще глаза стерегли, как корову блудливую? Большая радость! А Йорме с Кюлликки много ли слаще? Нет, Тиина, не буду я против Мирко Вилковича на сходе говорить.
— И я не буду, — твердо сказал Ахти. — Одно только скажу: нельзя нам будет этой осенью уйти — заподозрят подвох да нагонят и словят, как зайцев. Один год повременить надо. И я заодно с тобой, Хилка, уйду — нельзя мне будет вернуться: не примут меня, да и я уж не тот буду.
Мирко понял, что парень говорит верно, что так и надо делать: год минет, а там и позарастет все быльем, и Антеро забудется, Ахти же все рядом будет. А не зарастет, так все одно Хилка сложа руки сидеть не станет, уж лучше из семьи выйдет, чем в колодец. Только что сейчас она скажет? А Тиина?
— Устала я, — молвила вдруг Хилка. Румянец на ее щеках опять ушел, черты заострились, и прежняя бледность и изнеможение взяли свое. — Ахти верно говорит, я чую. Только кто мне сил даст зиму пережить, когда дальше ручья носа не высунешь, а с полуночи оборотни приходят? Когда одна, как ива сломанная? А?
— Год? — грустно улыбнулся Мирко, которому вновь в этот момент в Хилке причудилась Риита. — А что бы ты сказала, коли надо было тебе идти незнамо куда, искать незнамо что, а на том, найдешь ли, все надежды держатся? Мне вот, может, целую жизнь ждать суждено и не дождаться. Прости, коли что не так сказал, да мне, по всему выходит, виднее…
— Не винись, — отвечала Хилка. — Мне легче не станет, а себя растравишь. Все сделаю, как ты сказал. Вот зиму бы только… — Тут она побледнела пуще, чем была, — хотя куда уж пуще, и пошатнулась.
Тиина кинулась к ней, неожиданно ловко и крепко подхватила подругу, не дав той упасть, обняла, зашептала что-то утешительное и повела девушку вдоль изгороди, к ее дому. Через пять шагов она обернулась, посмотрела на парней выразительно — ступайте, мол, — и опять обратилась к Хилке, которую дурнота, видать, не отпустила еще — она еле переступала.
— Пошли, Ахти, воды принесем, — хмуро сказал Мирко. — Вот все и уладили, да только опять не ладно все, не так…
Несмотря на то, что холм Сааримяки был гранитной твердыней, ходить за каждым ведром к озеру не требовалось. Самый упорный труженик — вода — пробила себе ходы и в каменном теле, и колодцы по склону стояли часто. Ближайший был как раз там, где собиралась топиться Хилка. Туда парни, понятное дело, не пошли. Они направились к другому, пусть не самому близкому, зато был он около двора Суолайненов. Предстоял еще один трудный разговор, и Мирко даже как-то заранее сгорбился, хотя пустое деревянное ведерко вовсе не было тяжелым. «Хоть бы их дома не случилось, — подумал он. — Сейчас вот поработаем чуток, а перед вечером и зайдем, глядишь, за работой и развеется». Что именно должно было развеяться, Мирко не понимал. Он хотел только побыстрее покинуть Сааримяки, хоть на коне, хоть пешим, хоть в самый дремучий лес, но уйти.
Им повезло: Суолайнены как ушли с зарей на поле, так и не возвращались — полдневали там же, где и работали. Мирко с Ахти тоже принялись трудиться. Хотя занимать гостя домашней работой и не к лицу хозяевам, но Мирко и слушать ничего не захотел, сразу дав понять, что сидеть сложа руки не намерен. Скоро Ахти убедился, что Мирко не только из лука метко бьет, но и дрова колет, как щепу, и огород для него — дело привычное. Одним словом, трудились оба на славу.
Тяжесть, морока душевная схлынули, да не заменились ничем: Рииты не было рядом, а посему земля была пуста, несмотря на наличие на ней лесов, болот, Сааримяки и самого Мирко. Душа его еще не привыкла к таким поворотам судьбы, и потому наступило какое-то бесчувствие, словно он спал долго и без снов, а после очнулся в абсолютной темноте, и не мог понять, какое вокруг время и где право и лево. Хотя он не смыкал глаз, почитай, третьи сутки — и какие сутки! — спать не хотелось совсем. Внутри словно мельничное колесо закрутили и все торопили — быстрее, быстрее. Что быстрее? Куда?
Меж тем день стал плавно переходить в вечер, работы в поле заканчивались, и пора было идти опять к Суолайненам.
Дом у родителей Антеро был попроще, чем у Виипуненов: не было каменного основания, не было горницы, да и сама изба была поменьше, зато резьба ее украшала такая, что глаза разбегались: охватить, осознать целиком весь узор было невозможно. Каждая мелкая деталь его была сама по себе превосходна, одно неуловимо переходило в другое, другое в третье, все это как-то объединялось, сплеталось, вновь разделялось, и вот уже терялось то место, откуда начал, и хотелось начать заново, думая: вот уж теперь поймаю! Ан нет — на третьем шаге все опять рушилось и зачиналось наново.
«Какой это затейник такое изобразил? — подумалось мякше. — Не иначе как дед Тойво».
Хозяева уже вернулись — возле бродили пестрые куры, а в хлеву блеяли овцы. По двору еще разгуливал большой пес — рыжая кудлатая дворняга с огромной лобастой головой и черной пастью, полной острых белых зубов. От собаки их отделяла — смешно сказать — низен