— Вот это славно! — порадовался за друга дед. — Давно ли женился-то?
— Как раз после того, как бой тот злосчастный случился. Его одна вдова приютила, у нее тогда же мужа убили. Рубаха вот, она мне сшила. — Мирко потрогал для убедительности рубаху.
— Ага, — на рубаху Рейо внимания, конечно, не обратил. — Погиб, значит, князь старый? Жаль, великий воин был, хоть и крут. А Неупокоя кочевник ока лишил? Ох, худо! Ну, ладно, что не жизни. И со степняками биться привелось: вот где страх так страх! Повязку, говоришь, дядя носит?
— Носит, — подтвердил Мирко. — Синетную такую, с буквицами златыми, шитыми. Что те буквы значат, правда, не ведаю.
— Была, была такая! — опять обрадовался воспоминаниям и совпадениям Рейо. — Тогда ж, когда Ринг осаждали. Огромная крепость — девять валов кольцами, да стены, башни, тын. С нами тогда ругии были и еще одно войско: чудной народ, обликом на Кулана нашего похожи, то ли он на них.
— Да он ведь род от вольков ведет, — исхитрился мякша вставить словечко.
— Ну да, — не останавливаясь на таких мелочах, продолжил дед. — Может, и вольки. Звались они иначе: арверны. Вот у них-то он повязку и выменял. Они не сразу ведь отдали. Старик среди них был, седой весь, в рубище ходил — он свое слово решительное сказал. Только тоже не просто так… — Дед задумался и по привычке пожевал губами. — Веру свою Неупокой по-прежнему соблюдает и чтит?
— Какую веру? — растерялся Мирко. «Да что ж это я? — сразу спохватился он. — Ведь чтит. Ну что с того, что не видел сам ничего?»
— Значит, оставил? — предположил дед Рейо. — Гляди, а так истов был.
— Да не оставил, не оставил! — поспешил возразить Мирко. Ему ведь было интересно узнать, что же это за вера, что дала дяде такую силу духа и твердость. А тут представился случай, какого, может, и не дождешься больше. — Только скрытничает он. Все знают, что вера иная, а какая, никто не ведает. Даже Млава, наверно. А что ж за вера это, может, хоть ты растолкуешь?
— Это жену его так звать? — осведомился дед. — Хорошее имя. А про веру ту я и сам не много знаю. Люди разные ее исповедуют. Одни нарочно и живут для того, чтобы другим ее передавать, как тот старик, что Неупокоя обратил. А другие в сердце ее принимают и тем всему злому противостоят, как дерево под ветром. На Вольных Полях еще такие есть, а с тех пор, глядишь, еще больше стало, коли кудесники их не погнали. За Камнем больше. Те арверны — все в той вере, и ругии тож, а меж собой плохо ладят. Вот и пойми, что да как! Дело там, кажется, вот как было: бог один, он добрый был и людям помочь хотел. Спустился на землю и, как человек, ходить стал. Лечил, чудеса разные творил, ну и слова говорил всякие, злых ругал. А люди взяли, озлились на правдивые слова, да и убили его. Ну, богу что, он обратно вернулся. А добрые люди, как о том узнали, сами теперь по свету ходят и то, что бог им заповедал, делать стараются. Или просто на месте остаются, никуда не ходят: известное дело — дом, семья, дети, но по правде той живут, что бог завещал. Да только правду, сам видишь, каждый ее по-своему, что оглобли, развернуть норовит, — грустно закончил Рейо. — Вот и все, что знаю. Понял что?
— Ага, — кивнул Мирко, где здесь было не понять: добро делай, а зла не делай. Так и надо жить. Действительно, и чего дядя таился?
— А тот старик, — завершал Рейо свой рассказ, — Неупокою еще свиток подарил, в котором много про ту веру написано было, да только по-арголидски. Уж не знаю, как Неупокой свиток тот читал. Видать, языку тому выучился?
— Да, говорит он по-арголидски, — подтвердил Мирко. — А меня вот не научил…
— Надобность настанет — выучишься, — философски заметил Рейо. — Хорошо, что все ж он жив остался да оружие в руках твердо держит. Я ж с тобой не о том говорить думал, — вернулся с небесных высот дед. — Давай-ка с лошадей сойдем да посидим немного. Тебе в седле, смотрю, как на сене, а мне на земле привычнее. Ездить, верно, сам учился?
— Сам, — отвечал правду Мирко. Уж этим-то он мог гордиться.
Они отпустили коней, а сами устроились на лужайке, в тени.
— Я тебя долго не задержу, — сказал Рейо, вытянув ноги в полосатых своих портах. — Я про Неупокоя говорил, что он — как дерево под ветром. Так я вот о чем тебя спросить желаю: про ветер, против которого он встал. Не знаю, в чем там вера его, а его самого знаю — не охотник он легкого да окольного пути искать. Верно ли говорят, будто нечисть на севере встает, от которой люди на юг подались?
— Верно, — отвечал Мирко. — Иные подались, иные остались…
— А иные и вовсе не почесались, — добавил дед. — Так? Так.
— Так, — согласился Мирко. — Я о том с дядей говорил. С того разговора мой путь и начался. Не след мне в Холминках оставаться — дядя так сказал. А уж куда да как идти, что уметь — это все потом решилось.
— А ну, еще расскажи, что это Неупокой говорил тебе? Я вот чую что-то, а высказать не могу. Чую, что худо, а в чем, помочь как — не знаю. Может, он знает? — попросил Рейо.
— Вот и он так же говорил, — отвечал Мирко. — Только он еще мне сказал, когда я пытался было с ним спорить, что лучше мне дома остаться с нечистью воевать, что, дескать, нет толку без разума бороть то, что и богам не всегда под силу.
— Ага, — кивнул дед. — Выходит, наш-то Антеро знал, куда идет?
— Знал, — отвечал Мирко. Теперь был не сход, и запираться было незачем. — И не боялся. Дядя мне еще сказал, что у каждого человека место должно быть, где ему жить подходяще. Антеро говорил, что бусина ему в Мякищах такое место указала. Вот он и решил, что лучше на своем месте с лихом, чем в другом, маяться.
— Бусина! — усмехнулся дед. — Смотрел я туда, ничего не видел, только глаза заслезились. А ты-то сам видел что, коли так бусине веришь?
— Видел, — отвечал Мирко. И он рассказал Рейо Суолайнену о том, что показала ему бусина, когда дважды он в нее заглядывал. Сейчас казалось, что это было очень давно, хотя и двух дней еще не минуло.
Старик выслушал его внимательно, почесал в бороде и сказал:
— Да, тебе-то врать незачем. Пусть уж боги меня простят, а что Тойво, что Йорма, что Антеро — как не от мира сего. Свои родовичи им не больно доверяли, а уж что про других говорить. Выходит, и вправду…
— Рейо Парвович, а ты не знаешь, есть ли где край такой, что в бусине был?
— Вот ты о чем, — понял дед. — Тоже место свое ищешь? Сразу так не скажу, сам таких не видел. Пожалуй, близ западного моря это может быть. Ругии рассказывали. Ежели я их так понял, то там. Да путь туда не близок.
— Знакомец мой один из Мякищей за Камень ушел. А я на юг подался.
— Прямая-то дорога не всегда близкая, — поучительно сказал дед, перестав теребить бороду и гладя теперь собаку, улегшуюся тут же. Пес жмурился и шевелил острыми ушами. — За Камнем места вроде и с нашими схожи, а совсем чужие. И народ другой. Из нашей глухомани в те города каменные не вдруг переберешься. Да и говорить по-нашему не им придется учиться, а тебе по-ихнему. Так что, выходит, Неупокой тебе верно присоветовал: в Радослав, на Вольные Поля придешь, там со всяких стран народ съезжается — посмотришь, себя держать поучишься. А там и решать будешь, что лучше: за Камень топать, невесть чего искать, или наши леса больше по сердцу покажутся. Да это ладно все, — спохватился дед. — Ты мне поведай, что еще Неупокой про лихо скверное говорил?
— Да больше ничего, пожалуй. Еще сказал, что погань лезет из мякищенского человека, какой прежде и не видывали. На разбой сетовал. А еще, хоть и вера у него иная, и с кудесниками он не в ладах, хоть и не в ссоре, говорил, что в том лиха много, что богов отцовских не почитают. А коли и кланяются им и требы носят, так больше криводушно или за выгодой…
— Ну, это он хватил, — перебил дед. — Те, кто веру эту отстаивает, они другие веры не больно уважают, у всех изъян находят. Но что правда, то правда, — вздохнул дед. — Неупокой, видно, решил доброй верой зло побеждать. Не знаю, прав ли он. Его зло не возьмет, а других перекорчит, они же его и убьют, как ни ловок он мечом размахивать, со света сживут. Да, маловато ты мне сказать сумел.
— Еще, Рейо Парвович, к северу от Мякищей люди оленные живут. Знаешь?
— Знаю, как не знать, — оживился дед. — Мы, хиитола, с ними одного корня. Корень тот, однако, потерялся. Сам с ними встречался, когда к Соленой Воде торговать ездил.
— Так вот, — продолжил Мирко. — Любят они басни всякие сказывать, и басни эти иной раз правдивее всякой правды выходят. Есть среди них старик один, Веральденом звать, он однажды обмолвился, будто это всадник какой-то сызнова на севере объявился, и тень его они зимой видят даже. Я, сколь ни смотрел на полночь зимой, ничего не разглядел. Значит, это еще дальше идти надо, чтобы увидеть. А звать всадника того Ротой. Это я только один раз слышал. Сам Веральден про то говорить боится.
— Всадник, говоришь. — Рейо опять принялся теребить бороду. — Нет, не знаю ни про какого всадника, ни про Роту, ни про тень. Видно, по своему разумению жить придется… Ну, да это не впервой. Всегда так жили. А боги, что ж, они тем только способствуют, кто по правде живет, — почти повторил он недавние слова Кулана. — Не буду более держать тебя, молодец, Мирко Вилкович. Спасибо тебе за вести добрые, за почтение, за то, что перед сходом стоять не побоялся, поклепу на Антеро хода не дал. Прощаться станем.
— Станем. — Мирко поднялся. — Я вот тебя, Рейо Парвович, прежде чем идти, попросить хочу. За Хилкой пригляди, коли сможешь. Тревожно мне за нее.
— Что, глянулась девка? — Дед Рейо тоже встал и озорно глянул на Мирко. — Как приглядеть? С парнями гулять не давать или еще что?
— Не на то намекаешь, Рейо Парвович, — осадил деда мякша. — Я о том, чтобы жить ей дали, как человеку свободному, а не как в рабстве. А то, не ровен час, опять на колодезный сруб встанет, и не Антеро тому причиной будет. Да не он и был. А я того не желаю. А глянулась, не глянулась — я ведь сюда вряд ли вернусь.
— Знаю, о чем ты, — сказал старик уже серьезно. — Шила в мешке не утаишь. Ристо с Нежданой девку замаяли, от того и беда. Пригляжу, сколь смогу. А ты, если домой вернешься да Неупокой Лютович жив еще будет, поклон ему передай от Рейо Суолайнена. Сам-то я уж не сподоблюсь куда-либо поехать. Стар стал, да и Сааримяки не оставит