– Ну вот, – продолжал он. – Я вошел в кабинет к капитану Рэндоллу. Он отослал солдат, мы остались одни, и он предложил мне стул. Сказал, что отец обещал залог за мое освобождение, но, поскольку я совершил серьезное преступление, меня нельзя освободить под залог без особого распоряжения, подписанного лично герцогом Аргайлом, поскольку мы на его территории. Я понял, что мой отец направился к Аргайлу. Тем временем Рэндолл заговорил о повторном наказании плетьми, к которому я был приговорен.
Джейми на минуту прервал свой рассказ, словно не зная, как продолжать.
– Мне показалось, – заговорил он снова, – что капитан как-то странно ведет себя. Очень доброжелательно, но за его сердечностью скрывалось нечто, чего я не мог понять. Он не спускал с меня глаз, будто бы чего-то от меня ожидал, хотя я сидел совершенно неподвижно. Он почти извинился передо мной, сказав, что сожалеет, что наши отношения с самого начала складывались так скверно. Он-де хотел, чтобы все было иначе и так далее… – Джейми покачал головой. – Я не мог взять в толк, о чем это он: всего два дня назад он сделал все, чтобы меня исхлестали до смерти. Но когда он позже перешел к сути дела, то изъяснялся очень прямо.
– Чего же он хотел? – спросила я.
Джейми глянул на меня, потом отвел глаза. Темнота скрыла его черты, но мне показалось, что он смущен.
– Меня, – ответил он смело.
Я остановилась так резко, что лошадь мотнула головой и укоризненно заржала.
Джейми снова пожал плечами.
– Он говорил об этом очень откровенно. Если я отдамся ему, он отменит вторую порку. Если нет – пожалею о том, что родился на свет. Так он сказал.
Мне стало дурно.
– А я в ту минуту уже об этом жалел, – продолжал Джейми с оттенком юмора. – Живот заболел так, словно я наглотался битого стекла, и если бы я не сидел, коленки бы у меня подогнулись.
– Ну и что… – начала было я, но голос прозвучал так хрипло, что пришлось откашляться, прежде чем продолжать. – Что же ты сделал?
– Я не стану лгать тебе, сассенах. – Джейми вздохнул. – Я призадумался, очень. Рубцы после первой порки были еще свежи, и я едва терпел прикосновение рубашки. Когда я вставал на ноги, голова у меня кружилась. Мысль о том, чтобы пройти через это еще раз… быть связанным, беспомощным, стоять и ждать следующего удара… – Он невольно задрожал. – Я не имел об этом представления, но мне казалось, что такое соитие по крайней мере приносит меньше боли, чем плети. Бывало, что люди умирали во время наказания плетьми, сассенах, и, глядя на его лицо, я понял, что стану одним из таких, если не соглашусь на его предложение.
Джейми снова вздохнул.
– Но… я еще чувствовал поцелуй отца на своей щеке, я думал о том, что он мне сказал… нет, я не мог этого сделать, вот и все. Я, конечно, не мог не думать, как повлияет на отца моя смерть. – Он как-то странно фыркнул, словно во всем этом находил нечто забавное. – Но вместе с тем я помнил, что этот человек уже изнасиловал мою сестру. Черт меня побери, если он заполучит и меня тоже!
Я вовсе не находила это забавным – совсем! Я увидела Джека Рэндолла в новом, еще более отталкивающем свете. Джейми потер шею сзади и опустил руку на луку седла.
– И я собрал остатки смелости и сказал «нет». Я произнес это громко и добавил все те прозвища, каких он заслуживал. – Джейми скривился и продолжал: – Я боялся, что передумаю, если начну взвешивать «за» и «против». Я хотел быть уверенным, что отступать некуда. Впрочем, я не думаю, – добавил он, помолчав, – что существует тактичный способ ответить отказом на подобное предложение.
– Разумеется нет, – согласилась я. – Кроме того, думаю, любая форма ответа вызвала бы у него недовольство.
– Да, он точно не обрадовался. Ударил меня по губам, чтобы заставить замолчать. Я упал – я ведь был еще очень слаб, а он стоял надо мной и смотрел. Я понял, что не стоит пытаться встать, и лежал на полу до тех пор, пока он не позвал солдат, которые отвели меня обратно в камеру. А у него даже выражение лица не изменилось. Он только сказал: «До пятницы», словно назначал деловую встречу.
Солдаты отвели Джейми не в ту камеру, где он находился прежде, вместе с тремя другими арестантами. Его поместили в маленькую одиночную камеру, где он должен был ждать пятницы совсем один, если не считать ежедневных посещений гарнизонного врача, который лечил его раны.
– Настоящим доктором он не был, – сказал Джейми, – но в доброте ему не откажешь. Когда он пришел на второй день с гусиным жиром и углем, он принес мне маленькую Библию, она осталась от заключенного, который умер. Сказал мне, что знает, что я папист, но, независимо от того, приносит ли мне утешение слово Божие или нет, я могу сравнить свои страдания с муками Иова.
Джейми рассмеялся.
– Как ни странно, оно принесло мне немного утешения. Господь наш тоже был подвергнут бичеванию, но мне по крайней мере не предстояло после этого быть распятым на кресте. С другой стороны, – заметил он рассудительно, – Спасителю не пришлось выслушивать от Понтия Пилата непристойные предложения.
Джейми сохранил маленькую Библию. Он порылся в седельной сумке, достал томик и протянул его мне посмотреть. Это оказалась потрепанная книга в кожаном переплете, длиной примерно в пять дюймов, напечатанная на такой тонкой бумаге, что буквы на одной стороне листа проступали с другой. На форзаце было написано: «Александер Уильям Родерик Макгрегор. 1733». Чернила выцвели и расплылись, а переплет деформировался, словно книга не раз побывала в воде. Я с любопытством рассматривала томик. Должно быть, для Джейми она представляла ценность, если он пронес ее с собой через все перипетии последних четырех лет. Я вернула ему книгу.
– Никогда не замечала, чтобы ты ее читал.
– Я храню ее не ради этого, – ответил он и убрал Библию обратно, пригладив большим пальцем торчащий край потрепанного переплета. – Это долг по отношению к Алексу Макгрегору… Как бы там ни было, наконец настала пятница, и я не знаю, радовался я этому или нет. Я считал, что страх ожидания хуже самой боли. Но когда время пришло…
Он повторил тот жест, каким обычно сопровождал воспоминания о перенесенном ужасе, – передернул плечами.
– Ладно, ты видела рубцы. Знаешь, что это такое, как все произошло.
– Только от Дугала. Он говорил, что был там.
Джейми кивнул:
– Ай, он там был. И мой отец тоже, хотя тогда я этого не знал. У меня ничего в голове не умещалось, кроме собственных проблем.
– О, – медленно выговорила я. – И твой отец…
– Ммм… Тогда все и случилось. Некоторые говорили мне потом, что в середине пытки меня посчитали мертвым, и я думаю, мой отец тоже так решил. – Он помолчал, а когда заговорил снова, голос звучал глухо: – Дугал говорил, что, когда я упал, отец проговорил что-то невнятное и приложил руку к голове. А потом свалился как подкошенный. И больше не встал.
Птицы пробудились в зарослях вереска и начали утреннюю перекличку в еще темной листве. Джейми опустил голову, и лица не было видно.
– Я не знал, что он умер, – произнес он тихо. – Мне сказали только через месяц, когда решили, что я уже достаточно окреп, чтобы вынести такие новости. Поэтому я не хоронил своего отца, как должен сделать сын. И я не видел его могилу, потому что боялся вернуться домой.
– Джейми, – сказала я. – О Джейми, хороший мой…
Наступило молчание, показавшееся мне очень долгим.
– Но ты не должен… ты не можешь считать себя в ответе, – снова заговорила я. – Ты ничего не мог сделать, и ты не мог поступить по-другому.
– Нет? – переспросил он. – Возможно, так, хотя иногда я думаю, что выбрал бы иной путь, повторись все сначала. Но мысли об этом, конечно, не меняют того, что я чувствую, будто довел его до смерти своими собственными руками.
– Джейми… – начала я и замолчала, ощущая абсолютную беспомощность.
Некоторое время он ехал молча, потом выпрямился и расправил плечи.
– Я никому об этом не рассказывал, – произнес он отрывисто. – Но решил, что ты должна это знать – я имею в виду Рэндолла. Ты имеешь право знать, что стоит между ним и мной.
«Что стоит между ним и мной». Жизнь хорошего человека, честь девушки, похоть, нашедшая выход в крови и страхе. «А теперь, – подумала я, ощущая спазм в желудке, – к перечню стоит добавить еще кое-что. Меня». Я впервые осознала со всей отчетливостью, что он пережил в окне комнаты Рэндолла с незаряженным пистолетом в руке. И я начала прощать ему все, что он сделал со мной.
Словно прочитав мои мысли, он сказал, не глядя на меня:
– Понимаешь ли ты… то есть можешь ли ты теперь понять, почему я должен был выпороть тебя?
Я ответила не сразу. Понять-то я поняла, но оставалась одна неприятная деталь.
– Я понимаю, – ответила я. – И насколько могу, прощаю тебя. Одно я не могу забыть, – произнесла я громче, чем собиралась, – я не могу простить тебе, что ты бил меня с удовольствием.
Он наклонился в седле, вцепившись в луку, и очень долго смеялся. Он упивался освобождением, свободой от гнетущего напряжения, наконец повернулся ко мне. Небо уже сильно посветлело, и я видела его лицо, изможденное и одновременно веселое. Царапины на щеке казались черными в сером свете.
– С удовольствием! Сассенах, – задыхаясь, проговорил он, – ты даже не представляешь, с каким удовольствием. Ты была такая… О господи, ты выглядела очень мило. Я был ужасно зол, а ты так бешено колотила меня в ответ. Мне было неприятно причинять тебе боль – и одновременно хотелось этого. Господи Иисусе, – произнес он и замолчал, вытирая нос. – Да, я это делал с удовольствием. Но, по правде сказать, ты могла бы и поблагодарить меня за сдержанность и самообладание.
Я снова начинала злиться. Щеки вспыхнули, несмотря на предрассветную прохладу.
– Так это была сдержанность, вот как! А у меня сложилось впечатление, что ты тренировал свою рабочую левую руку. Ты меня чуть не покалечил, ты, заносчивый шотландский ублюдок!
– Если бы я хотел искалечить тебя, сассенах, ты бы об этом сразу узнала, – сухо ответил он. – Я хотел после. Но я же спал на полу, если ты помнишь.