Похоже, толпа чувствовала нечто похожее; но чем слабее становилось возбуждение, возникшее утром, сменявшееся откровенной апатией, тем настойчивее слышался тихий и спокойный голос мистера Гоуэна. Народ потихоньку принялся расходиться: кто-то неожиданно вспомнил, что давно пора доить корову, кто-то – что не полил цветы, и у всех возникло впечатление, что пока звучит этот неостановимый голос, ничего важного не случится.
Когда Нед Гоуэн завершил свое предварительное выступление защиты, настал вечер; толстый судья, прозванный мной Джеффом, сообщил, что суд продолжится завтра утром.
После краткого совещания между Недом Гоуэном, Джеффом и стражем Джоном Макри, ведшимся тихими голосами, меня отконвоировали в гостиницу два рослых горожанина. Оглянувшись, я обнаружила, что Гейлис уводят в другую сторону; она держалась очень прямо, шла намеренно медленно и гордо не смотрела на своих конвоиров.
В гостинице меня отвели в темную комнату в задней части здания и наконец освободили от пут. Принесли свечу. Вскоре пришел Нед Гоуэн, который принес бутылку эля и тарелку с хлебом и мясом.
– Дорогая, я могу оставаться с вами всего несколько минут, да и их я еле сумел получить, так что выслушайте меня прямо сейчас.
Маленький адвокат склонился ко мне. В неровном мерцании свечи он казался особенно загадочным; тем не менее глаза блестели, и я не заметила в нем никакого утомления или озабоченности, кроме слегка сбитого парика.
– Мистер Гоуэн, как я рада вас видеть, – искренне проговорила я.
– Да, да, дорогая, – ответил он, – но нынче не время для любезностей.
И вежливо и как бы между делом погладил мою руку.
– Мне удалось уговорить их выделить ваше дело в отдельное производство, не рассматривать его одновременно с делом миссис Дункан. Нам это может быть на руку. Как я полагаю, в первоначальные планы не входил ваш арест; вас схватили лишь потому, что вы оказались рядом с ней… с миссис Дункан. Несмотря на это, – скороговоркой продолжил он, – вы находитесь в опасности, не могу это скрывать. Сейчас деревенские жители настроены не в вашу пользу. Что вообще стало причиной, по которой вы вообще взяли в руки этого младенца? – спросил он с жаром, необычным для него.
Я было собралась ответить, но Нед нетерпеливо махнул рукой.
– Что ж делать, теперь уже все равно. Мы должны попытаться упирать на то, что вы англичанка и поэтому ничего не знали: говорим именно о неведении, а не о том, что вы чужестранка. Тянем столько, сколько получится. Время работает на нас. Самые ужасные подобные суды вершат в обстановке истерии, когда значение доказательств приносят в жертву жажде крови.
Жажда крови. Исчерпывающее определение эмоции, которую я наблюдала на лицах тех, кто глазел на меня на площади. Время от времени я видела лица, отражавшие сочувствие и сомнение, но редкий человек может противопоставить себя толпе, а в Крэйнсмуире имелся очевидный дефицит подобных характеров, лучше сказать, полное их отсутствие. Впрочем, нет, поправилась я. Есть один: тщедушный маленький законник из Эдинбурга, крепкий, как старый башмак, на который он был так похож.
– Чем дольше мы сможем тянуть, – объяснял мистер Гоуэн, – тем меньше вероятность непродуманных действий. Итак, – в заключение сказал он, опустив руки на колени, – ваше дело – молчать. Завтра буду говорить я, и, с божьей помощью, мы одержим победу.
– Довольно логично, – изобразив слабую улыбку, согласилась я.
Из-за двери в парадные покои гостиницы раздались громкие голоса; я покосилась на дверь, и мистер Гоуэн, заметивший мой взгляд, кивнул.
– Да, я совсем скоро покину вас, но я договорился, что вы проведете ночь здесь.
Он критически осмотрел комнату, в которой мы находились. Маленькая кладовка, которую использовали для хранения ненужного гостиничного хлама и запасов, была холодная и мрачная, но тем не менее это было куда лучше, чем в яме для воров.
Дверь отворилась, в проеме появился силуэт хозяина гостиницы, всматривавшегося в темноту поверх тусклого пламени свечи. Мистер Гоуэн поднялся, но я схватила его за рукав. Мне было необходимо узнать одну вещь.
– Мистер Гоуэн, вас ко мне прислал Колум?
Он чуть замешкался, но ответил: как профессионал он был безукоризненно честен.
– Нет, – просто сказал он, и по его морщинистому лицу скользнула тень смущения. – Я явился… по собственной воле.
Он водрузил на голову шляпу и пропал среди огней и суеты гостиницы, пожелав мне на прощание доброй ночи.
Оказалось, в кладовке мне кое-что оставили: небольшой кувшин вина и краюха хлеба (в этот раз чистая) были на большой бочке, а рядом прямо на земле лежало сложенное старое одеяло.
Я завернулась в одеяло и присела на один из бочонков поменьше, чтобы поесть; в процессе поглощения своего скудного ужина я занималась размышлениями.
Итак, Колум защитника не отправлял. Вместе с тем известно ли ему, что мистер Гоуэн намерен прибыть на суд? Возможно, Колум запретил всем обитателям замка спускаться в деревню: в ходе охоты на ведьм могли схватить любого. Я кожей чувствовала волны истерического страха, затопившие деревню, почти слышала, как они бьются о стены моего ветхого убежища.
От раздумий меня отвлек шум, раздавшийся из пивной, расположенной неподалеку. Возможно, там находится стражник обреченного на смерть и кто-то еще. Но на пороге смерти следует быть признательным даже за один дополнительный час жизни. Я завернулась в одеяло с головой, чтобы не слышать голоса из гостиницы, и из последних сил попыталась испытывать только признательность.
Вскоре после рассвета, после мучительной бессонной ночи меня вывели из моей каморки обратно на площадь, где еще целый час пришлось ждать судей.
Худой и толстый, отведавшие сытный завтрак, взялись за дело без промедления. Джефф обратился к Джону Макри, как и раньше, стоявшему за обвиняемыми:
– Мы пришли к выводу, что не можем определить вину лишь на основании свидетельских показаний.
Толпа взревела от гнева: у нее имелись собственные способы определения вины. Впрочем, Матт мигом призвал протестующих к порядку: пронзил собравшихся таким взглядом, что на кричавших молодых батраков в первых рядах он подействовал как ведро холодной воды на лающих собак. После этого Матт повернул свое тощее лицо к стражу и приказал:
– Прошу отвести обвиняемых к берегу озера.
На этот раз обрадованный гул толпы навел меня на самые грустные мысли. Джон Макри взял меня одной рукой, Гейлис – другой и повел нас к берегу. При этом обнаружилось множество желающих ему помочь. Какой-то придурок словно безумный выстукивал на барабане дробь. Меня злобно хватали за подол, щипали и пинали. Затем, сопровождаемый барабанным боем, раздался хор; слова я не могла разобрать за бесчисленными криками, которые мне тем более не хотелось разбирать.
Наша процессия пересекла луг и оказалась у озера, возле нависших в воды дощатых сходней. Нас довели до их края; туда же пришли и судьи, один на одном конце помоста, другой – на втором. Толпе, ожидавшей на берегу, Джефф скомандовал:
– Несите веревки!
После обсуждения и кивков друг на друга кто-то наконец притащил клубок тонкой бечевки. Макри взял его и с опаской пошел ко мне. Впрочем, посмотрев на судей, он стал куда уверенней.
– Мадам, прошу вас снять башмаки, – скомандовал он.
– Какого чер… то есть зачем? – поинтересовалась я и скрестила на груди руки.
Не готовый к отпору, он растерянно замигал, однако раньше него ответил низенький судья:
– Это подготовительная процедура для суда водой. Большой палец правой руки привязывают пеньковой бечевой к большому пальцу левой ноги женщины, подозреваемой в колдовстве. Таким же образом большой палец левой руки привязывают к большому пальцу правой ноги. После чего…
После этих слов он выразительно глянул на озеро.
В прибрежной грязи, закатав штанины выше колен и подвязав их веревками, наготове стояли два рыбака. Один, мерзко ухмыльнувшись, поднял с земли маленький камешек и пустил по стальной поверхности озера блинчик. Камень один раз подпрыгнул и утонул.
– Оказавшись в воде, – монотонно говорил низкорослый судья, – виновная в колдовстве поплывет, поскольку чистая вода отторгнет нечистое существо. Невинная же женщина утонет.
– То есть у меня есть два варианта: или меня осудят как ведьму, или оправдают, но утопят? – возмущенно промолвила я. – Нет уж, спасибо!
Я изо всех сил схватилась руками за локти, пытаясь унять дрожь, которая, похоже, становилась моим постоянным спутником.
Маленький судья от гнева стал похож на сердитую жабу.
– Нельзя проявлять неуважение к суду, женщина. Ты имеешь дерзость отказываться от предусмотренного по закону испытания?
– Смею ли я отказываться от того, чтобы меня утопили? Ясное дело, конечно, отказываюсь!
Лишь в тот момент я увидела, как Гейлис словно безумная машет головой, взметая вихрь светлых волос. Судья повернулся к Макри:
– Совлеките с нее одежды и проведите бичевание.
Толпа издала единый вздох, потрясший меня не меньше, чем слова судьи. Это был ужас? О нет, предвкушение радости. После чего мне стало понятно, что такое настоящая ненависть. Не толпы – моя.
Меня даже не стали вести обратно на площадь. Я из последних сил сопротивлялась (все равно я уже была обречена, терять было нечего, но чьи-то руки грубо тащили меня, хватали за платье.
– Руки убери, грязный болван! – завопила я и ударила какого-то мужика в самое нежное место.
Мужик со стоном согнулся пополам и вскоре пропал в бурной мешанине кричащих, плюющихся отвратительных харь. Меня, крепко ухватив, пинали, толкали, волокли непонятно куда, не обращая внимания на тех, кто в давке упал на землю, прокладывали мной путь через густую толпу.
Меня ударили в живот, дыхание перехватило. К тому времени от корсажа и блузы остались одни лохмотья, так что с меня без труда сдернули остальные тряпки. Мне никогда не была свойственна особая застенчивость, но, когда я предстала полуголая перед глумящейся толпой, когда чьи-то влажные руки хватали меня за обнаженную грудь, я ощутила такую ненависть и такое унижение, каких не могла себе прежде даже и представить.