В укрытии Джейми зажег костер и сел у огня. Дождь перешел в изморось, на моих ресницах повисли мелкие капли, через которые пламя, на которое я смотрела, сияло радугой.
Обхватив руками колени, Джейми долго молчал, уставившись в костер. Наконец он обернулся ко мне.
– Я уже говорил тебе, что не буду расспрашивать тебя о том, чего ты не захочешь поведать. Я и нынче не спрашиваю, однако мне обязательно следует знать – для нашей общей безопасности. – Он помолчал и продолжил: – Клэр, если ты не была со мной честна раньше, то скажи это теперь, потому что мне нужно это знать. Клэр, ты ведьма?
Я вытаращила глаза.
– Ведьма? Ты… ты, что, серьезно спрашиваешь?
Сперва я решила, что он шутит. Но нет, он не шутил. С силой схватив меня за плечи, он внимательно глядел мне в глаза, как будто надеясь таким образом заставить меня сказать.
– Я обязан спросить, Клэр! И ты обязана мне ответить!
– А если да? – выговорила я пересохшим ртом. – Если бы ты считал меня ведьмой? Стал бы ты за меня сражаться?
– Я отправился бы следом за тобой на костер! – яростно сказал он. – А если бы понадобилось, то и в ад. Но во имя Господа Иисуса милосердного, поведай правду!
Для меня это оказалось слишком. Я вырвалась из объятий Джейми и кинулась через поляну к ближайшим деревьям на опушке леса (почему-то у меня не было сил находиться на открытом месте). Врезалась в дерево, обняла ствол, вцепилась пальцами в кору, прижалась к ней щекой и залилась истерическим хохотом.
По другую сторону ствола возникло бледное лицо Джейми, выражавшее крайнее потрясение. С запозданием поняв, что мое поведение производит впечатление по меньшей мере безумия, я с огромным трудом остановилась и, задыхаясь, глянула на Джейми.
– Да, – сказала я, все еще сдерживая конвульсии рвущегося смеха. – Да, я колдунья. Ведьма, так меня, скорее всего, и следует воспринимать. Я не болела черной оспой, но могу находиться в комнате, где лежит множество умирающих от нее, и не заболею. Могу ухаживать за такими больными, дышать одним воздухом с ними, дотрагиваться до них и не заражусь. У меня не будет ни холеры, ни столбняка, ни дифтерита. Ты наверняка сочтешь это волшебством, потому что ничего не знаешь о прививках и объяснить это сможешь только так. То, что мне известно…
На этом месте я сделала два шага назад и помолчала, чтобы унять волнение.
– Я знаю о Джонатане Рэндолле, потому что мне о нем рассказали. Я знаю, когда он родился и когда умрет. Мне известно, чем он занимался и чем еще будет заниматься. Я знаю о Сандрингеме, потому что… мне рассказывал Фрэнк. Он знал и о Рэндолле, потому что… он… о боже!
Я поняла, что еще чуть-чуть – и лишусь чувств, и чтобы не видеть пляску звезд над головой, закрыла глаза.
– А Колум… считает меня ведьмой, потому что я знаю, что Хэмиш не его сын. Мне известно, что у него не может быть детей, но он подумал, что я знаю, кто отец Хэмиша. Сначала считала, что это ты, но потом разобралась, что этого не может быть, и я…
Я тараторила все быстрее, чтобы звуком собственного голоса побороть головокружение, ну хотя бы попытаться это сделать.
– Я рассказывала о себе только и исключительно правду, – говорила я, неистово кивая, словно убеждая саму себя. – Только правду! У меня нет племени, нет истории, потому что и меня пока еще нет на свете. Знаешь, когда я родилась? – спросила я, подняв на него взгляд.
Я понимала, что волосы мои всклокочены, а взгляд безумен, но мне было плевать.
– Двадцатого октября в год тысяча девятьсот восемнадцатый от Рождества Христова. Слышишь? – закричала я, потому что Джейми стоял недвижим и смотрел на меня так, словно ничего не понимал. – Я сказала: тысяча девятьсот восемнадцатый! Больше чем через двести лет! Ты слышишь?
Джейми медленно кивнул.
– Я слышу, – тихо проговорил он.
– Да, ты слышишь! – все так же громко ответила я. – И считаешь меня полоумной, верно? Признайся, что думаешь именно так! Ты не можешь считать по-другому, только таким образом ты способен объяснить себе… Ты не можешь верить мне, не смеешь… О, Джейми…
Я чувствовала, что мое лицо искажено страданием. Я так долго скрывала истину, мне пришлось так долго жить с пониманием, что я не могу никому открыться, а сейчас я могу рассказать все Джейми, моему возлюбленному мужу, единственному человеку, которому я доверяла… и он мне не верит, не может поверить.
– В заколдованном месте были каменные столбы. Столбы Мерлина[6]. Я прошла через них. – Я, задыхаясь, всхлипывала и говорила все бессвязнее. – Давным-давно, а на самом деле двести лет. Как всегда в сказках… двести лет. Но в сказках люди обычно возвращаются, а я не могла.
Я закачалась, поэтому поискала опору, уселась на ближайший камень и склонила голову к рукам, опустив плечи. Настало продолжительное молчание, такое долгое, что лесные птицы осмелели и, тонко пересвистываясь, стали мелькать по опушке, охотясь на последними летними мошками.
Наконец я осмелилась поднять глаза. Может, Джейми взял да и ушел, огорошенный моим признанием? Но нет, он по-прежнему был рядом и все так же сидел, обхватив руками колени и задумчиво склонив голову.
В свете костра волоски на его руках сверкали, как медная проволока, но при этом они стояли дыбом, как шерсть на собаке. Он меня боялся.
– Джейми, – сказала я, и сердце мое чуть не разорвалось от тоски и одиночества. – О, Джейми…
Я вновь опустила голову в колени и сжалась, сконцентрировавшись на боли, что терзала меня внутри. Меня душили слезы.
Неожиданно мне на плечи легли руки Джейми и расправили меня так, чтобы перед глазами оказалось его лицо. Сквозь рыдания я увидела то выражение, что уже встречала на его лице во время битвы: напряжение ушло, сменившись спокойной уверенностью.
– Я тебе верю, – твердо произнес он. – Не очень понимаю пока, но верю. Клэр, я тебе верю! Послушай! Между нами – между тобой и мной – истина, и я всегда буду тебе верить.
Он осторожно меня потряс.
– Не важно, что это значит. Но ты мне рассказала. Пока этого довольно. Успокойся, mo duinne. Положи голову сюда и отдохни. Остальное поведаешь после. И я тебе поверю.
Я продолжала плакать, поскольку никак не могла осознать сказанное. Дергалась, вырывалась, но он обнял меня и крепко прижал к груди, накрыв при этом голову мою краем пледа, вновь и вновь твердил: «Я тебе верю».
Наконец, я изнемогла настолько, что успокоилась, посмотрела на него и заметила:
– Но ты не можешь мне поверить.
Он улыбался. У него подрагивали губы, но он улыбался.
– Не надо мне говорить, англичаночка, чего я не могу.
Он помедлил и с интересом спросил:
– Сколько же тебе лет? Раньше я как-то не думал у тебя это выяснить.
Вопрос был настолько диким, что мне понадобилось время на раздумья.
– Двадцать семь… или двадцать восемь.
Ответ Джейми, похоже, несколько смутил. По представлениям его времени, женщина двадцати восьми лет считалась скорее средних лет.
– А, – сказал он и глубоко вздохнул. – Я-то думал, что ты моя ровесница… или моложе.
На некоторое время он замер, а затем, слабо усмехнувшись, склонился ко мне.
– С днем рождения, англичаночка.
Я очень удивилась.
– Что? – довольно глупо переспросила я.
– Я говорю, что поздравляю тебя с днем рождения. Сегодня двадцатое октября.
– Да? Я счет дням потеряла…
Я опять задрожала от холода, переживаний и потери сил, употребленных на мою зажигательную речь. Джейми привлек меня к своей груди и стал легкими движениями крупных ладоней, убаюкивая, гладить меня по голове. Я вновь зарыдала, но теперь это были слезы облегчения. В той душевной сумятице, в какой я находилась, мне, как я считала логично, думалось, что раз Джейми, узнав мой истинный возраст, все еще меня желает, значит, все будет хорошо. Он поднял меня и, осторожно придерживая за плечо, отнес к костру, к седлу, лежавшему на земле. Все еще держа меня на руках, он сел и прислонился к седлу. И выдержав длинную паузу сказал:
– Ну ладно. Теперь рассказывай.
И я рассказала. Рассказала ему обо всем, с паузами и остановками, но довольно складно. Еле живая от утомления, я тем не менее была довольна… как кролик, который сумел обмануть лисицу и пусть не навсегда, но все-таки на какое-то время спрятаться под бревном. Не особенно надежное убежище, но своего рода передышка. Поведала я и о Фрэнке.
– Фрэнк, – тихонько произнес он. – Получается, он не умер.
– Он еще не родился. – Я ощутила вздымавшуюся истерику, но сумела ее подавить. – И я тоже.
Джейми, ни говоря ни слова, погладил и похлопал меня по спине, потом пробормотал что-то невнятное по-гэльски, но неожиданно сказал:
– Когда я увез тебя от Рэндолла из Форт-Уильяма, ты пыталась вернуться. К каменным столбам. И… к Фрэнку. Поэтому ты тогда убежала из рощи.
– Да, – ответила я.
– А я тебя побил за это, – виновато сказал он.
– Но ты же не знал. И я не могла тебе объяснить.
Я и правда стала задремывать.
– Конечно, не могла, – согласился он, еще плотнее укутывая меня пледом. – Поспи, mo duinne. Никто тебя не потревожит. Я с тобой.
Я ткнулась носом в теплую впадину его ключицы, и мой усталый разум утонул в забытьи. Я вытащила себя из дремы только для того, чтобы узнать:
– Ты мне и правда веришь, Джейми?
Он вздохнул и печально улыбнулся:
– Да, я тебе верю, англичаночка. Но, ей-богу, куда проще было бы, если бы ты оказалась ведьмой.
Спала я как покойник, однако пробуждение встретило меня дикой головной болью и напряжением во всех мышцах. В спорране Джейми имелся мешочек с несколькими горстями овсянки, и он заставил меня проглотить смесь крупы с холодной водой как лекарство. Она застряла у меня в горле, но в конце концов мне удалось ее в себя втолкнуть.
Джейми был приветлив и нежен, но молчалив. После завтрака он споро свернул наш маленький бивуак и оседлал Донаса.
Поскольку