спину, и я услышала короткий смешок.
– Что тебя развеселило? – спросила я.
Джейми повернул ко мне голову.
– Ох, я тебя разбудил, англичаночка. Извини. Да кое-что припомнил.
– Я не спала.
Я стала подползать к Джейми по гигантской кровати, очевидно, сделанной еще в эпоху, когда на ней спала вся семья; преодолевать огромную перину, на которую пошли, похоже, пух и перья сотен гусей, было почти то же самое, что путешествовать в Альпах без компаса. Благополучно достигнув Джейми, я спросила:
– Что же ты вспомнил?
– В основном отца. То, что он мне говорил. – Он закинул руки за голову и мечтательно уставился на толстые балки на низком потолке. – Это весьма странно, – сказал Джейми. – Пока отец был жив, я не обращал на него особого внимания, но с той поры, как его не стало, все чаще понимаю важность того, что он иногда мне говорил.
Он снова тихо рассмеялся.
– А вспомнил я, как он выпорол меня в последний раз.
– Это весело? – спросила я. – Джейми, тебе когда-нибудь говорили, что у тебя очень специфическое чувство юмора?
Я попыталась отыскать под одеялом его руку, но отказалась от этой затеи. Джейми принялся гладить меня по спине, я теснее прильнула и чуть не замурлыкала от удовольствия.
– А твой дядя порол тебя, когда ты этого заслуживала? – поинтересовался Джейми.
– О боже, конечно нет! Он пришел бы в ужас от одной этой мысли. Дядя Лэм не верил в пользу телесных наказаний, он полагал, что с детьми, как и со взрослыми, можно договориться на словах.
Джейми издал типичный горловой шотландский звук, означавший, что ему смешно подобное предположение.
– Без сомнения, это объясняет недостатки твоего характера, – сообщил он и шлепнул меня по заду. – В детстве тебе, очевидно, недоставало дисциплины.
– И какие же недостатки ты видишь в моем характере? – спросила я.
В свете луны мне была хорошо видна его усмешка.
– Хочешь, чтобы я назвал все?
– Нет. – Я пнула его локтем под ребро. – Расскажи о последнем наказании. Сколько тебе тогда было?
– Лет тринадцать, может, четырнадцать. Тощий, длинный и в прыщах. Даже не помню, за что мне задали. Вообще-то, чаще меня пороли не за то, что я сделал, а за то, что наговорил. Помню лишь, как оба мы бурлили от бешенства. В таких случаях отец порол меня с охотой и удовольствием.
Джейми привлек меня поближе и положил на свое плечо. Я погладила его плоский живот и пощекотала пупок.
– Довольно, щекотно. Ты будешь слушать или нет?
– Разумеется, буду. А что мы станем делать, если у нас будут дети, – убеждать или бить?
Сердце екнуло, хотя до той поры не имелось никаких оснований считать, что этот вопрос когда-нибудь перестанет быть отвлеченным. Джейми накрыл мою руку своей, удерживая на своем животе.
– Все весьма просто. Ты будешь их убеждать, а когда потерпишь поражение, за дело возьмусь я.
– Я думала, ты любишь детей.
– Люблю. И мой отец меня любил, когда я не вел себя как кретин. И любил меня, когда приходилось вышибать из меня дурь, если я вел себя как кретин.
Я перевернулась на живот.
– Хорошо, расскажи о последней порке.
Джейми сел, взбил подушки, чтобы спине было удобнее, и опять лег, закинув руки за голову.
– Он отправил меня к изгороди, как это делал всегда, чтобы я, дожидаясь его, как следует почувствовал страх и раскаяние, но в тот раз он так разъярился, что пошел за мной сразу же. Я перевесился через перекладину, а когда отец принялся меня бить, сжал зубы и решил, что не издам ни звука – ни за что не покажу, как мне больно. До того крепко схватил пальцами ограду, что на ней остались следы от ногтей, а мое лицо, я понимал, стало красным от сдерживаемых криков.
Он очень глубоко вдохнул и медленно выдохнул.
– Обычно я знал, когда отец завершает дело, но в тот раз он не ослабил удар и продолжил меня хлестать. Я уже не мог молчать и стонал при каждом ударе, и, как я ни старался удержать слезы, они лились сами собой.
Джейми лежал голый до пояса, луна серебрила тонкие волоски на коже, как иней. Под моей ладонью, лежавшей на груди, отчетливо бился пульс.
– Как долго это длилось, не знаю, видимо не очень, но мне казалось, вечность. В конце концов отец, злой как собака, прекратил порку и стал на меня кричать, и я сам был настолько зол, что сначала не понимал смысла, и понял, что он кричал, с запозданием. Он ревел: «Да черт тебя побери, Джейми! Ты что, не можешь подать голос? Ты уже вырос, даю слово, я больше не буду тебя пороть, но неужто нельзя разок крикнуть, прежде чем я остановлюсь! Мне же надо понимать, что я тебя пронял!»
Джейми рассмеялся, и ровное биение пульса нарушилось.
– От этого я до того обалдел, что выпрямился, повернулся к отцу и закричал: «Так что ж ты, старый дурень, не сказал мне с самого начала?! Ай-ай-ай! Ой-ой-ой!» И миг спустя я уже валялся на земле: в ушах звенело, челюсть болела от удара кулаком, а отец, задыхаясь, навис надо мной – волосы дыбом, борода торчком. Потом ощупал мою челюсть и сказал, все еще с трудом: «Это за то, что назвал отца дурнем. Может, это и правда, но неуважительно. Поднимайся, пошли умоемся перед обедом». С тор поры он пальцем ко мне не притронулся. Только кричал на меня, но я платил той же монетой – как мужчина мужчине.
– Я бы хотела познакомиться с твоим отцом, – проговорила я. – Нет, все-таки лучше не стоит. Он бы не обрадовался, узнав, что ты женился на англичанке.
Джейми крепко обнял меня и укутал мои плечи одеялом.
– Он бы подумал, что я наконец набрался ума-разума, – сказал он и погладил меня по голове. – Отнесся бы к моему выбору с уважением, на ком бы я ни женился, но ты… – Он повернул голову и нежно поцеловал меня в лоб. – Ты бы ему очень понравилась, моя англичаночка.
Про себя я назвала этот поцелуй посвящением в рыцари.
Глава 30. Разговоры у камина
Если между Дженни и Айеном после памятных откровений и появилось охлаждение, казалось, оно пропало. Следующим вечером после обеда мы собрались в гостиной. Айен с Джейми, усевшись в углу с бутылкой бузинного вина, обсуждали хозяйственные дела, а Дженни наконец вытянула отекшие ноги на подушки и стала отдыхать. Я хотела записать некоторые ее рецепты, по ходу дела уточняя подробности: она диктовала, сидя спиной ко мне, иногда оглядываясь на меня через плечо.
Первая страница: лечение карбункулов.
«Три железных гвоздя положить на неделю в прокисший эль. Добавить горсть кедровых стружек, дождаться, пока те намокнут. Когда стружки осядут на дно, лекарство готово. Прикладывать три раза в день, начиная с первого дня первой четверти луны».
Вторая страница: свечи из пчелиного воска.
«Выкачать мед из сот. По возможности убрать дохлых пчел. Растопить соты в большом котле, добавив немного воды. Снять с поверхности всплывших пчел, крылья и прочий мусор. Когда все устоится, слить воду – в дальнейшем употреблять ее для подслащивания. Еще дважды промыть водой».
Я уже утомилась писать, а ведь мы еще не добрались до приготовления форм для свечей, кручения фитилей и сушки готового продукта.
– Дженни, – спросила я, – сколько времени требуется на изготовление свечей от начала до конца?
Она опустила на колени шитье, очередную распашонку, и задумалась.
– Полдня на сбор сот, два дня, чтобы выгнать мед, а если стоит жара, то и один день. Один день на очистку воска. Если его много или если он слишком грязный, то два дня. Полдня на приготовление фитилей, день или два на формы, полдня, чтобы растопить воск, наполнить формы и подвесить их. На все про все, скажем так, неделя.
Тусклый огонь лампы, брызгающее перо – после дневных трудов этого мне хватило. Я сидела рядом с Дженни и восторженно глядела на крошечную рубашечку, которую она шила еле заметными стежками.
Ее огромный живот внезапно зашевелился: его обитатель изменил позу. Я глядела как зачарованная. Раньше мне не приходилось находиться возле беременной на позднем сроке, и я не понимала, что творится внутри нее.
– Хочешь потрогать? – предложила Дженни, заметив, что я уставилась на ее живот.
– Не знаю…
Она взяла мою руку и решительно положила на вздутую плоть.
– Вот здесь. Подожди. Сейчас опять толкнет. Им не нравится лежать на спине. Им так неудобно, и они шевелятся.
И словно подтверждая сказанное, мою руку подбросил на несколько дюймов на редкость мощный толчок.
– Надо же! Какой он сильный! – воскликнула я.
– Да. – Дженни гордо похлопала по животу. – Он будет такой же здоровый, как его брат и отец.
Она улыбнулась Айену, и тот мгновенно переключился с лошадей на жену и будущего ребенка.
– Или как его никчемный рыжий дядька, – добавила она чуть громче и ткнула меня локтем в бок.
– Э! – Джейми оторвал голову от счетов. – Ты это мне?
– Интересно, что он услышал? «Рыжий» или «никчемный»? – тихо спросила меня Дженни, опять ткнула локтем и ласково ответила Джейми: – Нет-нет, голубчик. Мы лишь подумали, что новорожденный, к сожалению, может родиться похожим на своего дядьку.
Дядька ухмыльнулся, подошел и сел на подушку. Дженни любезно подвинула ноги, потом положила их ему на колени.
– Помассируй их, Джейми, – попросила она. – У тебя это выходит лучше, чем у Айена.
Он подчинился. Дженни откинулась назад и с наслаждением зажмурилась. Распашонку она положила на свой живот; тот все шевелился, будто протестующе. Джейми смотрел на живот так же, как я до него, – зачарованно.
– Тебе так неудобно? Кто-то крутится в твоем животе?
Дженни открыла глаза и скривилась от такого сильного толчка, что живот поднялся дугой.
– М-м. Иногда я думаю, что печень от подобных ударов вся покрылась синяками. Но в основном это приятно. Это как… – Она помолчала и, усмехнувшись, посмотрела на Джейми. – Описать это мужчине, у которого нет нужных органов, нелегко. Думаю, что не смогу объяснить тебе, как это – носить в чреве дитя, как и ты не сможешь объяснить мне, что чувствует мужчина, когда его ударили по яйцам.