– О, это я могу объяснить.
Он моментально согнулся пополам, схватился руками за пах, закатил глаза и издал страшный булькающий стон.
– Я правильно показал, Айен? – спросил он, повернувшись к Айену, который смеялся, сидя у камина, упираясь в него деревянной ногой.
Дженни пальцами ноги коснулась его груди и побудила его выпрямиться.
– Ладно-ладно, дурачок. Коли так, я рада, что я не мужчина.
Джейми выпрямился и смахнул со лба прядь.
– Нет, правда, – с любопытством спросил он. – Разве у мужчин и женщин разные органы? Ты можешь это описать для Клэр? В конце концов, она женщина, хотя еще и не носила в себе ребенка.
Дженни оценивающе глянула на мою диафрагму, и у меня внутри что-то зашевелилось.
– Ну-у, возможно, да, – медленно сказала она. – Ты чувствуешь, что твоя кожа везде очень истончилась. Чувствуешь все, что ее касается, даже одежду. И это относится не только к животу, но и к ногам, бокам, грудям. – Руками она, неосознанно повторяя сказанное, гладила тонкую ткань платья под набухшими грудями. – Они стали тяжелые, налитые… и ужасно чувствительные, особенно соски.
Она провела большими пальцами вокруг сосков, и через ткань я заметила, как они напряглись.
– И конечно, становишься толстой и неуклюжей. – Дженни невесело улыбнулась и потерла бедро, которым незадолго то того стукнулась о стол. – И занимаешь куда больше места, чем раньше. Но здесь, – руки, словно защищая, прикрыли живот, – кожа самая чувствительная.
Она гладила свой большой живот, словно это была кожа ее ребенка, а не ее. Взгляд Айена следовал за движением рук, которые двигались то вверх, то вниз, разглаживая ткань юбки.
– Сначала немного похоже на газы, – засмеявшись, сказала она и ткнула большим пальцем ноги в живот брата. – Вот здесь – будто в животе бегают пузырьки. Но через время возникает движение ребенка: это напоминает то, как на крючке дернулась рыбка; но ощущение моментально исчезает, и ты даже не успеваешь понять, показалось тебе или нет.
Словно протестуя против сказанного, невидимый жилец стал шевелиться, выпирая то с одной стороны живота, то с другой.
– Наверное, ты сейчас права, – заметил Джейми, изумленно следя за толчками ребенка.
– Да. – Она положила руку на выпуклость, словно успокаивая. – Знаешь, они умеют спать несколько часов подряд. Иногда я даже пугаюсь, не умер ли он, когда не шевелится слишком долго. И тогда я пытаюсь разбудить его. – Она ткнула рукой в бок и тут же сильно ткнула в другой. – И радуюсь, когда он вновь толкается. Но растет не только ребенок. К концу ты чувствуешь, что вся раздулась. Это не больно… словно ты созрела и сейчас лопнешь. Очень хочется, чтобы к твоему телу нежно прикоснулись.
Дженни больше не смотрела на меня. Она смотрела на мужа, и я понимала, что для нее больше не существовало ни меня, ни брата. Между ней и Айеном возникло такое единение, будто все это она не раз говорила, а он не уставал это слушать.
Дженни заговорила тише, а руки ее снова поднялись к тяжелым грудям, маняще выглядывавшим из легкого корсажа.
– А в последний месяц начинает прибывать молоко. Ты чувствуешь, как понемногу наполняешься, каждый раз, когда ребенок двигается. Затем груди набухают. – Она снова обхватила живот руками. – Пропадает боль, и появляется замечательное чувство. А после груди подергивает, как будто, если ребенок не высосет молоко, они лопнут.
Она откинулась в кресле с закрытыми глазами и стала снова и снова ритмично поглаживать свой огромный живот, словно произнося заклинание. И при виде этого я решила, что если ведьмы и бывают, то Дженет Фрэзер – ведьма.
В комнате воцарилась тишина, в которой главенствовало чувство, положенное в основу страсти, – непреодолимое желание слиться и творить. Я могла не глядя пересчитать все волоски на теле Джейми. Я знала, что все они стояли дыбом.
Дженни открыла глаза и подарила своему мужу улыбку, обещающую бесконечное блаженство.
– И почти в самом конце, когда ребенок беспрерывно двигается, ощущение напоминает то, что ты чувствуешь, когда мужчина глубоко проникает в тебя и наполняет своим семенем. Вас одновременно охватывает дрожь, которая начинается глубоко в тебе. Но сейчас это куда сильнее. Эта дрожь передается сквозь стенки матки на всю тебя. В этот миг ребенок стихает, и выходит, что в тебя проник не муж, а ребенок.
Внезапно Дженни повернулась ко мне – и чары пропали.
– Ты знаешь, иногда мужчины этого желают, – спокойно сказала она с улыбкой и посмотрела мне в глаза. – Они желают вернуться в утробу.
Помедлив, Дженни поднялась и поплыла к выходу; у двери она оглянулась. И ее взгляд повел Айена следом, как магнит железо. Поджидая его, она остановилась и посмотрела на брата, по-прежнему сидевшего у камина.
– Проследишь за огнем, Джейми?
Дженни, выгнувшись, потянулась, и изгиб ее позвоночника оказался срифмован с плавной дугой живота. Айен с силой провел костяшками пальцев по ее хребту, сверху донизу, отчего она застонала. И они ушли.
Я тоже потянулась, подняв руки над головой, и почувствовала сладкое расслабление в усталых мышцах. Джейми скользнул руками по моим бокам и задержал их на бедрах. Я прижалась к нему спиной, сцепила его руки на своем животе и представила себе, что так повторяются нежные очертания нерожденного ребенка.
Я оглянулась на Джейми, чтобы поцеловать, и увидела, что в углу скамьи калачиком свернулась маленькая фигурка.
– Гляди-ка, они забыли маленького Джейми.
Как правило, мальчик спал в детской кроватке на колесиках, стоявшей в родительской спальне. В тот день он заснул у камина под наши беседы под стакан, и никто не вспомнил, что его следует отнести в постель. Старший Джейми повернул меня лицом к себе и сдул мои волосы со своего носа.
– Дженни никогда ни о чем не забывает, – успокоил он. – Я думаю, что прямо теперь им с Айеном не нужно общество. И малышу лучше побыть здесь.
И он дотронулся до завязки на моей юбке.
– А если он проснется?
Сунув руки в мой корсаж сверху, Джейми вздернул одну бровь и глянул на лежащего маленького племянника.
– Ну что же, рано или поздно ему придется научиться этому делу. Ты же не желаешь, чтобы он был таким же невеждой, что и его дядя.
Он бросил на пол перед камином несколько подушек и упал на них сам, увлекая меня следом.
В пламени камина шрамы на его спине светились серебристым, будто он и вправду был железным человеком, как я его как-то назвала. Через разрывы нежной кожи виднелся металлический стержень. Я проводила пальцем по всем рубцам от ударов плети, и Джейми вздрагивал от каждого моего прикосновения.
– Думаешь, Дженни говорит правду? – спросила я чуть позже. – Неужели мужчины и правда хотят вернуться в утробу и поэтому занимаются с нами любовью?
Волосы возле моего уха взлетели от его смеха.
– Ну, когда ложусь с тобой в постель, англичаночка, как правило, я об этом не думаю. Вообще. Однако… – Он ласково положил ладони на мою грудь и сжал губами сосок. – Однако нельзя сказать, что она полностью не права. Бывает… да, бывает, очень хочется опять оказаться там, внутри, в безопасности и… одному. Полагаю, знание, что мы на это не способны, и вынуждает нас производить на свет детей. Если сами мы не можем вернуться, то лучшее, что в наших силах, – сделать нашим сыновьям такой дорогой подарок, хоть и ненадолго…
Неожиданно он вдруг встряхнулся, как мокрая собака.
– Не бери в голову, англичаночка, – пробормотал Джейми. – Что-то я расчувствовался, видимо, выпил лишнего.
Глава 31. Квартальный день
Раздался негромкий стук в дверь, и вошла Дженни, державшая в одной руке какой-то широкий наряд голубого цвета, а в другой – шляпу. Критически осмотрев брата, она утвердительно кивнула:
– Рубашка вполне подходящая. Я распустила швы твоего парадного камзола, с последнего раза, как ты его надевал, плечи очень раздались.
Дженни склонила голову к плечу и задумчиво помолчала.
– Сегодня у тебя очень много дел. Присядь, уберу, как положено, твои волосы.
И указала на стул возле окна.
– Мои волосы? Что с ними такое?
Джейми ощупал руками свою голову. Его волосы стали уже по плечи, и, чтобы не лезли в глаза, он, как правило, собирал их на затылке и связывал кожаным шнурком.
Времени на пересуды не оставалось, и сестра толкнула его стул, сорвала шнурок с волос и стала бодро расчесывать его шевелюру черепаховым гребнем.
– Что с твоими волосами? – переспросила она. – Вот что. Прежде всего, в них много сена…
Сказав так, она вытащила из волос что-то сухое и коричневое и положила на туалетный стол.
– …и немного дубовых листьев. Где ты вчера ошивался? Копался под дубом, словно поросенок? А колтунов сколько! Больше, чем в клубке пряжи, спутавшейся после стирки!
– Ой!
– Сиди тихо, Рой!
Сосредоточенно сведя брови, она водила гребнем по спутанной гриве, и вскоре волосы стали выглядеть как сияющая в утреннем солнце масса, которая отливала каштановым, медным, золотым и светло-коричневым.
– Не понимаю, с чего это Господу вздумалось наделить такими волосами мужчину, – проговорила Дженни. – Блестят, словно оленья шкура.
– Великолепно, правда? – подхватила я. – Взгляни, какие красивые светлые прядки на его макушке…
Объект нашего восхищения бросил на нас гневный взгляд.
– Если вы не прекратите, я обрею голову!
Джейми угрожающе потянулся рукой к туалетному столу, где лежала опасная бритва, но сестра, несмотря на живот, сумела дотянуться и треснула его по кисти гребнем. Он издал вопль, повторившийся, когда Дженни хватила его волосы своим крепким кулачком.
– Сиди тихо, – приказала она и стала разделять волосы на три пряди. – Я заплету тебе настоящую косу.
В ее словах слышалось настоящее удовлетворение.
– Невозможно допустить, чтобы ты предстал перед арендаторами дикарем.
Приговаривая себе под нос какие-то ругательства, Джейми смирился. Дженни резво заплела ему толстую косу, подвернула концы и бережно перевязала их ниткой. Затем вынула из собственного кармана шелковую голубую ленту и торжественно завязала у корня косы бант.