– Добро пожаловать, ma niece[20], – произнес аббат Александр, склонив голову.
Слегка удивившись такому обращению, я тем не менее вновь поклонилась и искренне сказала:
– Благодарю вас за гостеприимство. Вы… вы уже видели Джейми?
Монахи унесли Джейми, чтобы вымыть, и я пришла к выводу, что мое присутствие при этой процедуре нежелательно.
– Да, – кивнув, ответил аббат, – я видел его и попросил брата Амброза перевязать ему раны.
В правильной английской речи моего собеседника слышался небольшой шотландский акцент. Видимо, заметив сомнение в моем взгляде, он несколько холодно прибавил:
– Не тревожьтесь, мадам, брат Амброз – очень опытный врачеватель.
Он взглянул на меня открыто оценивающе.
– Мурта сказал, что вы сами хорошо обученный доктор.
– Да, это так, – без околичностей сообщила я.
– Вижу, вы не грешите ложной скромностью, – заметил аббат уже с искренней открытой улыбкой.
– У меня имеются другие грехи, – с такой же улыбкой заметила я.
– Как и у всех нас, – сказал он. – Я уверен, брат Амброз с удовольствием с вами поговорит.
– Мурта рассказывал вам о случившемся? – с опаской спросила я.
Он крепко сжал свой большой рот, затем проговорил:
– Да, рассказывал. По крайней мере, о том, что знает.
Он выжидательно замолчал, словно приглашая меня к рассказу, но я ничего не говорила. Было понятно, что на языке у аббата Александра вертится множество вопросов, но он не хотел вынуждать меня к дальнейшей беседе. Поэтому он лишь благословил меня, воздев руку, и повторил:
– Добро пожаловать. Я пришлю вам брата-келаря с едой.
Затем вновь внимательно осмотрел меня и добавил:
– И с умывальными принадлежностями.
На прощание настоятель перекрестил меня, крутанулся на пятках так, что его коричневая ряса с тихим шелестом взвилась в воздух, и вышел.
Только в тот миг я поняла, как устала, и присела на кровать, медленно размышляя, остались ли у меня силы на умывание и еду. Продолжая об этом думать, я опустила голову на подушку и отключилась.
Во сне меня мучил кошмар. Джейми находился через стену от меня, через глухую и мощную каменную стену. Я вновь и вновь слышала его крики, но не могла до него добраться. Я отчаянно бросилась на стену, однако руки мои погрузились в нее, как в воду. Проснувшись от боли, я схватила одной рукой вторую, ту, которой крепко ударила о настоящую (и очень твердую) стену возле узкой кровати, на которой лежала. Сжав руку между колен, я стала раскачиваться туда-сюда, но неожиданно поняла, что крики продолжаются и наяву.
Я выбежала в коридор, и крики прекратились. На плиточный пол в коридоре падал дрожащий свет из открытой двери комнаты. Неизвестный мне монах стоял рядом с Джейми и крепко его держал. Через бинты на спине проступили пятна свежей крови, а плечи Джейми тряслись, как от озноба.
– С ним случился кошмар, – объяснил монах, заметив меня.
Он передал мне Джейми с рук на руки, а сам отправился за чистым полотном и кувшином с водой.
Джейми продолжал дрожать, по его лицу лился пот. Он закрыл глаза и хрипло, с затруднением дышал. Монах сел рядом со мной и стал бережно отирать лицо Джейми, убрав с висков влажные пряди.
– Вы, видно, его жена, – заметил монах. – Скоро ему будет лучше.
Через пару минут дрожь стала утихать, и Джейми со вздохом открыл глаза.
– Все хорошо, – сказал он. – Со мной все хорошо, Клэр, но, ради создателя, избавь меня от этой вони!
В тот момент я почувствовала запах, наполнявший келью, – легкий, приятный цветочный аромат, такой распространенный, что я о нем просто не подумала. Лаванда. Обычно так пахнут мыло и туалетная вода. В последний раз этот запах встретился мне в подземелье Уэнтуортской тюрьмы: он исходил от белья или тела капитана Джонатана Рэндолла.
В келье аромат источал маленький металлический сосуд с благовонным маслом, который был подвешен к железному кронштейну, украшенному орнаментом из роз, прямо над пламенем свечи. Запах призван был успокоить больного, однако получилось совершенно наоборот. Монах поднес Джейми чашку с водой, тот напился и задышал спокойнее и легче; он уже сидел самостоятельно, без посторонней помощи. Кивком я попросила францисканца выполнить требование больного, монах завернул горячий сосуд с маслом в полотенце и немедленно вынес в коридор. Джейми вздохнул с облегчением, но тут же поморщился от боли в сломанных ребрах.
– Ты побеспокоил во сне спину, – сказала я, слегка поворачивая его и осматривая бинты. – Но не слишком.
– Я знаю. Должно быть, перевернулся на спину.
Свернутое и подложенное под бок одеяло должно было удерживать Джейми в определенном положении. Оно упало на пол; я подняла его и пристроила на место.
– Поэтому мне и приснился кошмар. Снилось, что меня бьют плетью. – Джейми вздрогнул, отпил глоток воды и отдал мне чашку. – Мне бы чего-нибудь покрепче, если можно раздобыть.
Словно по мановению волшебной палочки в комнату вернулся наш помощник с кувшином вина. В другой руке он держал совсем небольшой кувшинчик – с маковой настойкой.
– Алкоголь или опий? – улыбаясь, спросил он Джейми. – Можете выбрать любой из напитков забвения.
– Я предпочел бы вино, если позволите. Достаточно с меня снов этой ночью, – кривовато улыбнувшись, отвечал Джейми.
Он медленно пил вино, а францисканец тем временем помогал мне сменить испачканные кровью бинты, смазывая раны мазью календулы. Он не уходил, пока Джейми не был полностью подготовлен ко сну, укрыт одеялом и устроен поудобнее. Направляясь к дверям, он осенил больного крестом и произнес:
– Доброго отдыха.
– Спасибо, отец, – вяло ответил Джейми в полусне.
Убедившись, что не понадоблюсь Джейми до утра, я осторожно тронула его за плечо и тоже вышла вслед за монахом в коридор.
– Благодарю вас, – сказала я. – Весьма признательна вам за помощь.
Монах изящно взмахнул рукой, словно отвергая мою благодарность.
– Рад, что сумел быть вам полезен, – ответил он; в его отличном английском слышался легкий французский акцент. – Я шел по гостевому крылу к часовне Святого Жиля и услышал крики.
Вспомнив эти ужасные хриплые крики, я вздрогнула и понадеялась про себя, что никогда больше их не услышу. Я посмотрела в окно в конце коридора, но не увидела никаких признаков рассвета.
– В часовню? – удивленно спросила я. – А я считала, что утреннюю литургию служат в главном храме. Но и для нее, мне кажется, рановато.
Францисканец улыбнулся. Он был еще не стар, едва за тридцать, но в блестящих каштановых волосах пробивалась седина. На макушке была выстрижена аккуратная тонзура, ровно подстриженной выглядела и каштановая борода.
– Да, для утренней литургии довольно рано, – ответил он. – Но я иду в часовню, поскольку настал мой черед продолжить вечное бдение у Святого Причастия.
Он заглянул в комнату Джейми: часы-свеча показывали половину третьего.
– Я уже опаздываю, – сказал он. – Брат Бартоломе давно отгоняет от себя сон, ему пора почивать.
Монах поднял руку, торопливо благословил меня, повернулся на пятках и пропал за дверью в конце коридора, прежде чем я смогла спросить, как его зовут.
Я все-таки заглянула в келью и проверила, как обстоят дела у Джейми. Он опять заснул и свободно дышал, но между бровями пролегла едва заметная складка.
Следующим утром мне было существенно лучше, но у Джейми после беспокойной ночи запали глаза, к тому же его тошнило. Он резко отказался и от горячего укрепляющего питья из вина, яиц и сахара, и от супа и злобно окрысился на меня, когда я попыталась проверить повязки на сломанной руке.
– Ради бога, Клэр, оставь меня в покое! Я не хочу, чтобы меня опять ковыряли!
Он оттолкнул мою руку, было понятно, что он разозлился. Я тихо отошла в сторону и стала сортировать склянки и пакетики с медикаментами, лежавшие на маленьком столике: вот мазь из календулы; вот маковая настойка; вот отдельно лежат ивовая кора, вишневая кора и ромашка для приготовления лечебного чая; вот чеснок и тысячелистник для дезинфекции – и прочее, все по порядку.
– Клэр!
Я обернулась; Джейми сидел на постели и виновато мне улыбался.
– Прости, англичаночка! У меня скрутило живот, поэтому я с утра в скверном настроении. Но мне не следовало грубить. Ты меня простишь?
Я подошла к нему и осторожно приобняла за плечи.
– Прощать нечего, это мелочи. Но что ты имеешь в виду, когда говоришь, что у тебя скрутило живот?
Для себя я уже не в первый раз сделала вывод, что личная близость и романтика – вовсе не одно и то же. Джейми поморщился, прижав здоровую руку к животу.
– Я имею в виду попросить тебя на некоторое время предоставить меня самому себе. Не возражаешь?
Конечно же, я сразу исполнила его просьбу и пошла завтракать. На обратном пусти из трапезной я увидела, как тонкая фигура в черной рясе францисканца идет по двору к аркаде монастыря. Я поспешила монаху навстречу.
– Отец! – окликнула я, он остановился и улыбнулся мне в ответ.
– Доброе утро, мадам Фрэзер! – поздоровался он. – Как нынче утром чувствует себя ваш муж?
– Лучше, – ответила я, надеясь, что говорю ему правду. – Я желала выразить вам благодарность за помощь прошлой ночью, но вы так скоро удалились, что я даже не успела узнать вашего имени.
Сверкнув ореховыми глазами, монах отвесил мне изящный поклон, приложив руку к сердцу.
– Франсуа Ансельм Мерикёр д’Арманьяк, мадам, – сказал он. – Так меня назвали при рождении. Теперь же я отец Ансельм.
– Я не собираюсь задерживать вас, – сказала я. – Мне лишь очень хотелось вас поблагодарить.
– Вы не задержали меня, мадам. Я повинен в грехе лени, никак не соберусь приняться за работу.
– А что у вас за работа? – полюбопытствовала я.
Этот человек в монастыре, очевидно, был гостем; его черная ряса францисканца отчетливо выделялась на фоне коричневых бенедиктинских. Прислуживавший нам брат Полидор успел рассказать, что в монастыре жили несколько подобных чужаков, в основном ученых, желавших поработать в знаменитой монастырской библиотеке. Одним из таких людей оказался и отец Ансельм: он успел провести там несколько месяцев, переводя труды Геродота.