Мы наткнулись на какой-то предмет мебели и остановились. Руки Джейми больно вцепились в мою грудь. На лицо мне падали капли – то ли слезы, то ли пот, непонятно; я открыла глаза, чтобы посмотреть в лицо Джейми: в свете луны оно казалось совершенно белым, с неподвижными расфокусированными глазами. Неожиданно он расслабил руки. Одним пальцем провел по груди до соска, потом еще и еще… И рука с мягкими, как у младенца пальцами, расставленными словно лучи морской звезды, обхватила грудь.
– М-мама? – сказал он, и у меня волосы встали дыбом от этого высокого, чистого голоса маленького мальчика. – Мама?
Холодный воздух овевал нас, унося дурманящий дым и смешивая его со снежными хлопьями за окном. Я приложила ладонь к холодной щеке Джейми.
– Джейми, любимый, – прошептала я. – Иди ко мне, положи сюда голову, милый.
Маска дрогнула и исчезла; я прижала к себе крупное тело, и нас обоих сотрясли его рыдания.
К счастью, утром нас нашел невозмутимый брат Уильям. Я с трудом проснулась от звука открывающейся двери и окончательно очнулась, лишь услышав сказанное с легким йоркширским акцентом: «Доброго вам утречка».
Джейми лежал на мне всем своим весом. Медные кудри разметались по моей груди, словно лепестки китайской хризантемы. Щека, прижавшаяся к моему животу, казалась теплой и чуть влажной от пота, но спина и руки были такими же холодными, как мои бедра, открытые холодному зимнему сквозняку.
Через незашторенное окно комната была прекрасно освещена дневным светом, подчеркивавшим царивший впечатляющий разгром. Пол был усыпан осколками разбитой посуды, валявшимися вокруг опрокинутой мебели, а большие парные шандалы были брошены на гору смятых простыней и одеял, словно бревна.
Брат Уильям замер у порога с тазом и кувшином в руках. Он крайне деликатно уставился на левую бровь Джейми и спросил:
– Как вы себя чувствуете этим утром?
Вслед за вопросом повисло длительное молчание; Джейми продолжал лежать неподвижно, прикрывая меня собственным телом. В конце концов, тоном аристократа, имеющего право на некоторую грубость, он ответил:
– Я проголодался.
– Замечательно! – радостно воскликнул брат Уильям, продолжая изучать бровь Джейми. – Я отправлюсь к брату Жозефу и обрадую его.
И дверь неслышно за ним затворилась.
– Благодарю, что ты оставался неподвижен, – сказала я. – Я бы не желала стать для брата Уильяма источником греховных помыслов.
Темно-голубые глаза посмотрели прямо мне в лицо.
– Это верно, – серьезно ответил Джейми. – Моя задница в ее существующем виде вряд ли побудит кого-то нарушить заповеди. Что же до твоей…
Он замолчал и покашлял.
– Так что насчет моей? – не вытерпела я.
Он склонился к моему плечу и поцеловал его.
– Твоя сбила бы с пути истинного даже епископа.
– М-м-м-фм-м. – Теперь это типично шотландское восклицание захотелось сказать мне. – Хорошо, пусть так, но ты все-таки пусти меня. Боюсь, даже такт брата Уильяма имеет пределы.
Очень осторожно Джейми придвинул свою голову к моей. Он лег виском на сбившийся ковер и посмотрел на меня сбоку.
– Не ведаю, что из того, что я помню, было видением, а что случилось на самом деле. – Он неосознанно потрогал пальцем свежий порез на груди. – Но если хотя бы половина всего этого была правдой, я был должен умереть.
– Но не умер. – Я нерешительно помолчала и все же спросила: – Ты бы этого хотел?
С полузакрытыми глазами он медленно растянул губы в улыбке.
– Нет, англичаночка, этого я не хочу.
Лицо у него было исхудалое, темное от болезни и пережитых страданий, но мирное; морщины у рта разгладились, и взгляд прояснился.
– Однако вне зависимости от моего желания я к этому дьявольски близок, – заметил он. – Вероятно, я прямо сейчас еще не умер, потому что дико голоден. Но вряд ли на краю могилы я бы чувствовал голод.
Он закрыл один глаз, но другим, полуоткрытым, смотрел на меня немного насмешливо.
– Ты мог бы встать на ноги?
Он поразмыслил.
– Если бы от этого зависела моя жизнь, то я, наверное, смогу поднять голову. Но встать? Нет.
Тяжко вздохнув, я выползла из-под придавившего меня тела и навела порядок на постели, а затем попыталась помочь Джейми принять вертикальное положение. Он простоял несколько секунд, закатил глаза и упал поперек кровати. Я торопливо нащупала пульс на шее, около треугольного шрама под горлом; пульс был медленный, но ровный и наполненный. Обыкновенное истощение. Месяц в тюрьме, неделя тяжелого физического и нервного стресса, недоедание, раны, морская болезнь… все это привело к упадку сил даже у такого могучего тела.
– Сердце льва, – произнесла я, покачав головой, – и голова буйвола. Как жаль, что у тебя вдобавок нет шкуры носорога.
Я дотронулась до кровоточащего рубца на его плече. Джейми открыл один глаз.
– Что такое носорог?
– Я думала, ты в обмороке.
– А я и был. И есть. Голова кружится, как волчок.
Я накрыла его одеялом.
– Теперь тебе требуются лишь сон и еда.
– А тебе, – сказал он, – требуется одежда.
Глаз закрылся, и Джейми уснул.
Глава 40. Отпущение
Понятия не имею, как я оказалась в кровати, но, видимо, как-то все-таки оказалась, потому что проснулась я в своей комнате под одеялом. У окна сидел Ансельм и читал. Я так и подскочила.
– Джейми? – прохрипела я.
– Спит, – ответил Ансельм, отложив книгу на столик, и глянул на свечу-часы. – Как и вы. А вы находились среди ангелов целых тридцать шесть часов, ma belle[31].
Он налил из глиняного кувшина что-то в чашку и поднес ее к моим губам. Пить вино в постели, даже не почистив зубы, всегда казалось мне верхом разврата. Однако предаваться подобному в обществе францисканца в рясе, да еще находясь при этом в стенах монастыря… Похоже, это не так уж греховно. Кроме того, вино смыло отвратительный вкус во рту.
Я села на кровати, свесив ноги, и стала качаться взад-вперед. Ансельм подхватил меня под руки и уложил обратно на подушку. Мне казалось, что у него четыре глаза и гораздо больше носов и ртов, чем положено.
– Мне немного нехорошо, – проговорила я и закрыла глаза.
Потом осторожно открыла один глаз. Несколько лучше. По крайней мере я видела перед собой одного Ансельма, хоть и несколько расплывчато. Монах, явно встревожившись, склонился ко мне.
– Может, мне следует послать за братом Амброзом или братом Полидором, мадам? К несчастью, я плохо понимаю в медицине.
– Нет, не стоит, не нужно. Я всего лишь слишком быстро встала.
Я совершила следующую попытку, на сей раз помедленнее. Комната и все, что все находилось, не пошевелились. Я оглядела себя и обнаружила множество ссадин и синяков, довольно сильно болевших. Дотронулась до шеи – та болела. Я скривилась от боли.
– По правде говоря, ma chère, мне кажется…
Всерьез обеспокоенный Ансельм сделал несколько шагов к двери, собираясь кликнуть подмогу. Я было протянула руку к зеркалу, лежавшему на столике, но, почувствовав, что еще не готова к этому, передумала, и вместо зеркала я взяла кувшин с вином.
Ансельм медленно отошел от двери, встал у кровати и принялся за мной следить. Удостоверившись, что я не лишусь чувств, он вновь сел у окна. Я медленно пила вино, и в голове становилось все яснее. Я хотела как можно быстрее избавиться от остатков опийного отравления. Получается, мы оба выжили. Оба.
Мои сны были сумбурными, полными насилия и крови. Мне все время казалось, что Джейми умер или умирает. Иногда из мглы всплывало пухлое удивленное лицо застреленного мальчишки-солдата, а за ним проступало лицо Джейми, все в синяках и ссадинах. Появлялось и лицо Фрэнка – почему-то с пышными усами. Я твердо знала, что убила всех троих, и чувствовала себя так, будто боролась и билась на ножах ночь напролет; все мышцы ныли от тупой боли.
Ансельм продолжал сидеть неподалеку и следил за мной, сложив руки на коленях.
– Отец мой, существует кое-что, в чем вы можете мне помочь, – проговорила я.
Он моментально поднялся и услужливо потянулся к кувшину.
– Правда? Еще вина?
Я слабо улыбнулась.
– Да, но чуть позже. Сейчас я желаю, чтобы вы меня исповедовали.
Францисканец был явно потрясен, но профессионально быстро овладел собой.
– Разумеется, chère madame, если вы хотите этого. Однако мне кажется, что гораздо вернее в этом случае послать за отцом Жераром? Он чрезвычайно опытный исповедник, а я… – Он пожал плечами с восхитительной галльской элегантностью. – Конечно, я имею право принимать исповедь, но мне весьма редко приходится это делать – ведь я лишь бедный ученый.
– Я хочу исповедаться именно вам, – уверенно заявила я. – И собираюсь сделать это сейчас.
Он вздохнул и покорно вышел, вернувшись с епитрахилью[32]. Надел ее, расправил пурпурный шелк, так чтобы его складки ровно шли до подола черной рясы, уселся на стул, благословил меня и, откинувшись на спинку стула, выжидательно застыл.
И я рассказала ему все. Вообще все. Кто я такая и как оказалась в этом месте. О Фрэнке и о Джейми. И о молодом английском драгуне с побледневшим конопатым лицом, который умер на снегу.
Во время моей речи лицо Ансельма оставалось бесстрастным, лишь глаза все сильнее округлялись. Когда я закончила исповедь, он поморгал, открыл было рот, чтобы что-то сказать, потом закрыл и растерянно помотал головой, как будто пытаясь прояснить мысли.
– Нет, – терпеливо сказала я и в очередной раз закашлялась, потому что говорила я, как и раньше, примерно как охрипшая жаба. – Ничего подобного вы никогда не слышали и не могли себе даже представить. Теперь вы понимаете, почему я решила поведать вам это именно в ходе исповеди.
Он рассеянно кивнул.
– Да. Да, разумеется, понимаю… Если… но да. Конечно же, вы хотите, чтобы я сохранил это в тайне. К тому же, раз вы поделились со мной в ходе таинства, вы рассчитываете, что я вам поверю. Но…