Он сходил на кухню и вернулся с двумя ломтями черствого хлеба. Мы остановились у края пруда и стали кидать в воду хлебные крошки, которые сразу подхватывали открытые жадные рты.
– Видите ли, ваша ситуация имеет две стороны, два аспекта, – начал Ансельм, не прекращая крошить хлеб; он покосился на меня и неожиданно улыбнулся. – Я до сих пор не могу в это поверить. Вот же чудо! Бесконечна милость Господня, раз он показал его мне.
– Это замечательно, – довольно холодно проговорила я. – Не уверена, впрочем, что Его милость была проявлена ко мне.
– Неужели? Думаю, что да. – Ансельм опустился на корточки и стал разминать хлеб пальцами. – Конечно, случившееся доставило вам много личных неудобств…
– Похоже, что да, – пробормотала я.
– Но ведь их можно считать и знаком Божественной любви, – продолжил Ансельм, не обратив внимания на мою реплику. Он посмотрел на меня своим ясным взглядом и сказал: – Стоя на коленях перед Святыми Дарами, я молил Господа, чтобы Он наставил и вел меня. И там, в тиши нашей часовни, вы привиделись мне путешественником, потерпевшим кораблекрушение. Ведь это очень похоже, признайте, что сравнение удачное. Мадам, вообразите человека, внезапно попавшего в чужую страну, лишенного друзей и семьи, не имеющего средств к существованию – кроме тех, что он может раздобыть в новом для него краю. Разумеется, это ужасное несчастье, но, однако, оно способно привести к появлению новых возможностей и к счастью. Что, если новая страна окажется богатой? Найдутся новые друзья, начнется новая жизнь.
– Да, но… – начала было я.
– Итак, – убежденно сказал Ансельм, ткнув в меня указательным пальцем, – если вы и утратили прежнюю жизнь, то Господь, может быть, пожелал вознаградить вас новой, которая может оказаться и богаче, и полнее.
– Ну, что до полноты, то это совершенно верно, – согласилась я. – Но…
– С точки зрения канонического права, – нахмурившись, продолжил он, – коллизия с вашими браками довольно проста. Оба они действительны и освящены церковью. В строгом смысле ваш брак с молодым шевалье предшествует вашему браку с господином Рэндоллом.
– Вот именно, «в строгом смысле», – сказала я и торопливо договорила, пока он опять меня не перебил: – Но не в мое время. Вообще я не думаю, что каноническому праву приходилось сталкиваться с похожими прецедентами.
Ансельм засмеялся; слабый ветер потрепал его заостренную бородку.
– Куда как верно, ma chère, куда как верно. Я только пытался сказать вам, что с точки зрения закона по отношению к обоим мужчинам вы не совершили ни греха, ни преступления. Однако, как я уже замечал ранее, в вашей ситуации имеются два аспекта: что вы уже сделали и что вам предстоит сделать.
Он протянул мне руку и усадил подле себя.
– Ведь именно об этом вы спрашивали меня на исповеди: «Что я сделала? И что мне делать дальше?»
– Именно так. И вы мне ответили, что я не совершила ничего дурного, так? Но я же…
Мне пришло в голову, что у Ансельма и Дугала Маккензи есть общая черта: они постоянно перебивают собеседника.
– Именно так, не совершила, – уверенно сказал он. – Можно поступать в полном соответствии с волей Божьей и по велению совести и все же оказаться в неприятном или даже трагическом положении. Как ни грустно, мы и сегодня не ведаем, отчего Господь милосердный допускает существование зла, но мы знаем Его слова, что это правда. «Я создал добро, – говорит Он в Библии, – и Я создал зло». Соответственно, даже добрые люди – думаю, в особенности добрые люди, – встречают на своем пути огромные смятения и трудности. Вспомним, например, юношу, которого вам пришлось убить. Нет-нет, ничего не говорите, – он жестом предупредил мои возражения, – я не ошибся. Вам пришлось его убить, будучи ввергнутой в чрезвычайные обстоятельства. Даже Святая Матерь Церковь, что утверждает святость жизни, признает такую степень защиты человеком собственной жизни и существования семьи. Если мы вспомним положение и состояние вашего мужа, в котором он в тот момент пребывал, – он коротко глянул на гостевое крыло, – невозможно отрицать, что вы прибегли к насилию вынужденно и вам не в чем упрекать себя. Само собой, мадам, вы испытывали и испытываете жалость и раскаяние, так как вы по природе милосердная и жалостливая.
Сказав это, он чуть коснулся моей руки, лежавшей на колене.
– Иногда самые наши прекрасные поступки объясняются причинами, достойными раскаяния. Однако вы никак не могли поступить по-другому. Мы не знаем, что за участь Господь уготовил этому юноше, и, может быть, Он возжелал забрать его как раз тогда. Но вы не Бог, ваши возможности невелики даже в понимании того, что вы можете ожидать от себя.
Я поежилась от порыва холодного ветра и поплотнее закуталась в шаль. Увидев это, Ансельм показал на пруд и предложил:
– Вода теплая, мадам. Не хотите ли погрузить в нее ноги?
– Теплая?
Я недоверчиво уставилась на поверхность водоема. Конечно, я уже видела, что по краям пруда нет мелких льдинок, подобных тем, что образовывались в цистернах со святой водой, стоявших у церкви. А в рыбном пруду виднелись даже какие-то водоросли, спрятавшиеся в трещинах между камнями.
Чтобы побудить меня, Ансельм первым снял свои кожаные сандалии. У него были лицо и речь весьма образованного человека и конечности как у нормандского крестьянина – крупные и крепкие. Приподняв до колен подол, он свесил ноги в воду. Карпы отпрянули, но быстро вернулись и стали обследовать новый для них предмет.
– А они не кусаются? – осторожно спросила я, наблюдая за множеством прожорливых ртов.
– Нет, им не интересна живая плоть, – успокоил меня Ансельм. – У них не сильные челюсти.
Я скинула сандалии и погрузила ноги в воду: к моему удивлению, она была приятной для кожи температуры. Не горячей, а именно теплой – превосходный контраст с неприятным холодом снаружи.
– О, как это славно!
Я пошевелила в воде пальцами, что вызвало среди карпов маленькую панику.
– Неподалеку от аббатства из-под земли бьет несколько источников, – объяснил Ансельм. – Их горячая вода имеет целебные свойства.
Он показал на небольшое отверстие в каменной ограде в дальнем конце пруда, что было полуприкрыто водорослями.
– Из ближайшего источника сюда по трубе идет теплая вода. Поэтому в монастыре круглый год на стол подают рыбу. Без этого в обычной воде карпы бы не выжили.
Мы недолго помолчали, болтая в воде ногами; иногда на нас наталкивались рыбы, нанося своими телами довольно чувствительные удары. Из-за туч проглянуло солнце и одарило нас слабым теплом. Ансельм зажмурился, подставил лицо лучам и, оставаясь в таком положении, вновь начал:
– Вашего первого мужа – его, помнится, зовут Фрэнк? – тоже следует причислить к тем печальным обстоятельствам, с которыми вы ничего не можете сделать.
– Напротив, я могу кое-что сделать, – возразила я. – Я могу вернуться – наверное, могу.
Ансельм приоткрыл один глаз и с сомнением глянул на меня.
– Именно что «наверное». А может, и нет. Не нужно корить себя за то, что вы не стали рисковать жизнью.
– Дело не в риске, – заметила я и тронула пальцем пестрого карпа. – Точнее, не только в нем. В каком-то смысле я, разумеется, боялась, но главное… я не могла оставить Джейми.
Я растерянно пожала плечами.
– Не могла, и все.
Ансельм улыбнулся и открыл второй глаз.
– Хороший брак – один из самых драгоценных даров Господа, – сказал он. – Если вам хватило ума увидеть и принять этот дар, то вам не в чем каяться. А если поразмыслить…
Он оборвал свою речь и, как птичка, склонил голову на плечо. Помолчал и стал рассуждать дальше:
– Вы оставили ваши края приблизительно год назад. Ваш первый муж, вероятнее всего, почти смирился с утратой. Как бы он вас ни любил, терять свойственно всем людям без исключения, и это свойство мы умеем обращать себе на пользу. Очень может быть, что он уже начал вести новую жизнь. Правильно ли будет, если вы бросите человека, которому так нужны, которого любите и с которым связаны священными узами брака, чтобы вернуться туда и разбить его новую жизнь? В особенности если вы вернетесь, руководствуясь исключительно долгом, оставив здесь свое сердце… Нет, конечно!
Он решительно помотал головой.
– Никто не может служить двум господам одновременно, тем более женщина. Если тот брак был истинным, а этот, – он опять кивнул на гостевое крыло, – лишь временной привязанностью, то долг приказывает вам вернуться. Но вас связал Господь, и я полагаю, что вы обязаны посвятить себя шевалье. Теперь о другом вопросе: как вам следует себя вести. Это требует дискуссии.
Ансельм вытащил ноги из воды и вытер их подолом.
– Предлагаю перенести наш разговор в кухню. Надеюсь, брат Евлогий не откажет нам в теплом питье.
Подняв с земли упавший кусочек хлеба, я покрошила его рыбам и тоже стала обуваться.
– Вы не можете себе представить, насколько легче мне стало после того, как мы с вами об этом поговорили, – сказала я. – Тем не менее мне не до конца верится, что вы восприняли мой рассказ как правду.
Он пожал плечами и, пока я завязывала грубые шнурки сандалий, вежливо держал меня за руку.
– Ma chère, я слуга того, кто умел увеличить число хлебов и рыб[36]. – Он улыбнулся и кивнул на пруд, в котором по-прежнему подбирали крошки карпы. – Тому, кто исцелял болящих и воскрешал мертвых. Отчего же мне удивляться тому, что предвечный Господь по собственной воле переместил молодую женщину сквозь камни, стоящие на земле?
Я решила, что сказанное в любом случае предпочтительнее прозвища «блудница вавилонская».
Кухня в монастыре была очень теплым местом, напоминавшим пещеру; от векового жирного дыма купол потолка стал полностью черным. Брат Евлогий, сунувший руки в чан с тестом по локоть, приветственно кивнул Ансельму и по-французски попросил одного из братьев накормить нас. Мы нашли место в уголке, удаленном от поварской суеты, и уселись там с двумя кружками эля и тарелкой с пирогом. Слишком занятая собственными мыслями, чтобы есть, я подвинула тарелку ближе к Ансельму.