Я хотела было съязвить, но придержала язык и села в седло. Встала у дуба и стала следить за дорогой, но сразу же поняла, что просто не в силах спокойно смотреть на мучительные попытки Джейми. Когда он упал в первый раз, я крепко сжала поводья руками, одетыми в перчатки, а затем уверенно повернулась к нему спиной.
До гостевого крыла мы еле добрались, однако прошли по коридору вдвоем; Джейми тяжело опирался рукой о мои плечи. В коридоре я увидела брата Роджера и немедленно послала его за грелкой, а сама с трудом дотащила тяжкую ношу до комнаты и уронила на кровать. От толчка Джейми застонал, но пока я снимала с него грязные лохмотья, тихо лежал с закрытыми глазами.
– Слава богу, ты на месте.
Он послушно завернулся в одеяло. Я торопливо сунула в постель грелку и принялась двигать ее верх и вниз, чтобы простыни нагрелись. После того как я ее убрала, Джейми вытянул длинные ноги, почуял тепло и, блаженно вздохнув, расслабился.
Я мирно ходила по комнате: подбирала с пола одежду, наводила порядок на столике, подбросила в жаровню угля и высыпала немного девясила, чтобы добиться приятного запаха дыма. Мне казалось, что Джейми уснул, поэтому удивилась, когда он меня окликнул:
– Клэр.
– Да?
– Я тебя люблю.
– Ой! – Я удивилась и обрадовалась одновременно. – Я тоже тебя люблю.
Я легла в постель усталая, но довольная. Джейми обязательно выздоровеет. Когда я испытывала сомнения на этот счет, я не смотрела в будущее – сначала больше чем на час, потом на несколько часов, до следующего приема пищи, до следующего приема лекарств… Но сейчас мне следовало подумать о грядущем и более отдаленном.
Аббатство стало для нас приютом, но приютом на время. При всем радушии монахов нам не следовало задерживаться там надолго. Шотландия и Англия для нас были надолго закрыты, там нам грозила опасность. Нам мог бы помочь разве что лорд Ловат… Но это вряд ли, особенно с учетом сложившихся обстоятельств. Наше будущее – здесь, на этом берегу Ла-Манша. Поскольку теперь я знала, что Джейми страдает от морской болезни, мне стало хорошо понятно его нежелание эмигрировать в Америку. Кто угодно испугался бы перспективы три месяца кряду страдать от тошноты и рвоты. Что нам оставалось?
Пожалуй, все же лишь Франция. Мы свободно знали французский. Джейми мог также говорить по-испански, по-немецки и по-итальянски, но такие лингвистические способности мне не достались. У Фрэзеров во Франции имелись многочисленные родственники; вполне вероятно, мы бы сумели устроиться в имении кого-то из родни или друзей и жили бы тихо и мирно. Довольно заманчивая идея.
Как обычно, все упиралось в вопрос времени. На дворе стояло начало 1744 года – две недели назад встретили Новый год. А в 1745 году красавчик принц Чарли прибудет из Франции в Шотландию, чтобы как младший претендент на отцовский престол заявить о своих правах. Вместе с ним в страну придет беда: война, резня, уничтожение хайлендских кланов, то есть уничтожение всего, что дорого Джейми… и мне.
От будущих бедствий нас отделял всего год. Всего год… Что можно сделать, чтобы предупредить беду? Как ей помешать, какими средствами? Я понятия об этом не имела, но не сомневалась в том, что будет, если я не предприму ничего.
Могла ли я таким образом изменить ход истории? Вполне возможно. Я потрогала золотое кольцо на безымянном пальце левой руки и вспомнила слова, которые в страхе и гневе бросила в лицо Джонатану Рэндоллу в подземелье Уэнтуортской тюрьмы.
– Я проклинаю вас, – проговорила тогда я. – Я назову час вашей смерти.
И я сказала, когда он умрет. Назвала дату, вписанную каллиграфическим почерком Фрэнка в родословную. 16 апреля 1745 года. Джонатан Рэндолл должен был погибнуть в Куллоденской битве. Но ведь это не случится. Джонатан Рэндолл погиб спустя несколько часов после нашего разговора, растоптанный моей местью.
Он умер бездетным холостяком. Во всяком случае, я так думала. В родословной – проклятая родословная! – указывалась дата его свадьбы, около 1744 года. И дата рождения его сына, предка Фрэнка в шестом колене, чуть позже. Если Джек Рэндолл умер бездетным, то как мог родиться Фрэнк? Однако вот оно, его кольцо, у меня на пальце. Фрэнк существовал, то есть будет существовать. Я пыталась успокоиться, потирая кольцо, будто в нем был заключен джинн, способный дать мне ответ.
…Чуть позже меня с криком вырвало из глубокого сна.
– Тш-ш, это всего лишь я.
С моего рта убралась крупная ладонь. Свеча не горела, в комнате царила кромешная тьма. Я шарила руками вслепую, пока не наткнулась на что-то большое.
– Тебе же нельзя вставать с постели! – еще не вполне проснувшись, вскричала я.
Пальцы коснулись гладкой совершенно ледяной кожи.
– Ты совсем замерз!
– Конечно, замерз, – брюзгливо проговорил он. – Я совершенно голый, а в коридоре адский ледник. Пусти меня в постель!
Я, насколько могла, отодвинулась к краю узкой кровати, а он прильнул ко мне обнаженным телом в жажде тепла. Он неровно дышал и сотрясался от крупной дрожи – от холода и слабости, было решила я.
– Боже, какая же ты теплая! – Он прижался ко мне теснее. – Как славно с тобой обниматься, англичаночка!
Я не стала интересоваться его намерениями – они и так были ясны. Не спросила я также, уверен ли он в своих возможностях. Относительно этого у меня имелись определенные опасения, но я смолчала, не желая выступать пророчицей.
Неожиданно и скоро настал миг слияния, такой привычный и вместе с тем незнакомый. Джейми глубоко вздохнул – удовлетворенно, а может быть, с облегчением. Мы ненадолго замерли в неподвижности, будто опасались неосторожным движением разрушить хрупкую связь между нами. Джейми нежно ласкал меня здоровой рукой, раздвинув пальцы словно невероятно чувствительные кошачьи вибриссы. Наконец он задвигался, словно спрашивая, а я отвечала ему на таком же языке.
Мы начали осторожную медленную игру, соблюдая баланс между желанием и его слабостью, между болью и возраставшим наслаждением. На краю сознания проскочила мысль, что мне обязательно нужно поделиться с отцом Ансельмом открытием о существовании еще одного способа остановить время; впрочем, я сразу же сообразила, что делать этого не нужно, так как этот способ духовному лицу недоступен.
Я обнимала Джейми, пытаясь не дотрагиваться до рубцов на спине. Он вел ритм, но оставил мне возможность определять силу наших движений. До самого конца мы молчали, лишь тяжело дышали. Почувствовав, как он устает, я обняла его покрепче и прижала к себе, ускоряя кульминацию.
Викторианцы называли оргазм «маленькой смертью»; такое название они дали вполне обосновано. Джейми лежал рядом, тяжелый, неподвижный, как покойник, и лишь медленные удары сердца возле моей груди свидетельствовали, что он жив. Мне казалось, что прежде чем он пошевелился и пробормотал что-то мне в плечо, прошла целая вечность.
– Что ты сказал?
Он повернул голову и прикоснулся губами к моему уху. Я почувствовала на шее теплое дыхание.
– Я говорю, – проговорил он негромко, – что у меня совсем сейчас не болит рука.
Здоровой рукой он погладил меня по щеке.
– Ты за меня боялась?
– Да, – ответила я. – Ты, пожалуй, с этим поспешил.
– Это правда, – тихо и весело сказал он. – Я почти что умер. Да, я тоже боялся. Но я проснулся от того, что у меня болела рука, и никак не мог опять заснуть. Метался, ощущал себя ужасно одиноким. Чем дольше я думал о тебе, тем сильнее тебя хотел, и только на полпути в твою комнату, в коридоре, подумал, как мне поступить, когда я доберусь до места. И когда я так подумал…
Он остановился и еще раз погладил меня по щеке.
– Ну что, англичаночка, я, может, не слишком хорош, но трусом меня не назовешь, правда?
Я повернулась, чтобы ответить на поцелуй, но неожиданно у него громко заурчало в животе.
– И нечего смеяться, – жалобно протянул он. – Сама виновата, моришь меня голодом. Это вообще чудо, что я управился с тобой на одних бульонах да эле.
– Хорошо, – смеясь, ответила я. – Ты победил. Получишь на завтрак яйцо.
– Ха, – удовлетворенно отреагировал он. – Я так и знал, что, если я предложу тебе подходящую приманку, ты станешь лучше меня кормить.
И мы уснули, крепко обнявшись, лицом друг к другу.
Глава 41. Из недр земных
Две недели после этого события прошли так: Джейми выздоравливал, а я предавалась размышлениям. То мне казалось, что мы должны отправиться в Рим, где с двором претендента считались, и… зачем мы туда отправимся? То я всей душой стремилась лишь к тому, чтобы отыскать надежное и незаметное место, где бы мы мирно жили.
Стоял теплый солнечный день, с сосулек, за зиму наросших на страшных носах горгулий, лилась капель, пробивая в сугробах у стен узкие колодцы. Дверь к Джейми была открыта настежь, окна открыты – комнату проветривали, чтобы изгнать дым и запахи болезни.
Я тихо посмотрела внутрь из-за двери – не хотела будить спящего, – но узкая кровать была пуста. Джейми сидел у открытого окна, вполоборота к двери, так что лицо было почти скрыто.
Он был еще крайне худ, но плечи под грубой тканью одеяния послушника уже широко расправились, вновь появилась и аристократическая осанка; Джейми сидел ровно, уверенно, выпрямив спину и заведя ноги под стул; вся его фигура излучала гармонию. Поддерживая здоровой левой рукой, он осторожно поворачивал правую, согревая ее на солнце.
На столе лежала гора бинтов: Джейми снял повязку с больной руки и теперь пристально и тщательно ее разглядывал. Я остановилась на пороге; с этой точки мне хорошо была видна его рука. Шрам от раны гвоздем на ладони был почти не виден, она на удивление хорошо зажила: осталась лишь маленькая розовая точка, которая должна была потом пропасть совсем. На тыльной стороне руки дела обстояли не так хорошо: из-за присоединившейся инфекции и последующего воспаления шрам был с шестипенсовик, и корка еще не окончательно сошла.
На среднем пальце выделялись изломанные края свежего розового шрама, тянувшиеся от основания пальца до сустава. Большой и указательный пальцы, вынутые из лубков, выглядели обычно, но мизинец оказался ужасно скрючен; я помнила, что он был сломан не меньше чем в трех местах, и я не сумела точно соединить кости. Безымянный палец сросся не очень удачно, и когда Джейми положил на стол руку ладонью вниз, он несколько поднимался вверх.