Словно по наитию наш помощник вошел в комнату с кувшином вина. В другой руке он держал кувшинчик совсем маленький – с маковым настоем.
– Алкоголь или опиум? – с улыбкой спросил он у Джейми. – Можете избрать любой из напитков забвения.
– Я предпочел бы вино, если позволите. Достаточно с меня грез в эту ночь, – кривовато улыбнувшись, отвечал Джейми.
Он пил вино медленно, а францисканец тем временем помогал мне сменить испачканные кровью бинты, смазывая раны мазью календулы. Он собрался уходить, только когда Джейми был подготовлен ко сну, укрыт одеялом и устроен удобно. Проходя мимо Джейми, он осенил его крестом и произнес:
– Доброго отдыха.
– Спасибо, отец мой, – вяло отозвался Джейми, уже полусонный.
Убедившись, что не понадоблюсь теперь Джейми до утра, я тоже собралась уходить, легонько дотронулась до его плеча и последовала за монахом в коридор.
– Благодарю вас, – сказала я. – Я очень признательна вам за помощь.
Монах грациозно повел рукой, как бы отклоняя мою благодарность.
– Я рад, что мог быть вам полезен, – сказал он, и я заметила, что по-английски он говорит отлично, но с небольшим французским акцентом. – Я проходил по крылу для гостей к часовне Святого Жиля и услыхал крики.
Я поморщилась при воспоминании об этих криках, таких хриплых и ужасных, и понадеялась в душе, что больше не услышу их. Взглянув на окно в конце прохода, я не заметила никаких признаков рассвета.
– В часовню? – спросила я с удивлением. – А я считала, что утреню служат в главном храме. Но и для утрени еще рано, как мне кажется.
Францисканец улыбнулся. Он был еще молод, едва за тридцать, но в блестящих каштановых волосах пробивалась седина. На макушке аккуратная тонзура, аккуратно подстрижена и каштановая борода.
– Да, для утрени рановато, – ответил он, – но я направляюсь в часовню, ибо пришел мой черед продолжить вечное бдение у Святого Причастия.
Он заглянул в комнату Джейми, где часы-свеча показывали половину третьего.
– Я сильно запаздываю, – сказал он. – Брат Бартоломе уже борется со сном, ему пора в постель.
Он поднял руку, поспешно благословил меня, повернулся на каблуках своих сандалий и исчез за дверью в конце коридора, прежде чем я собралась спросить, как его имя.
Войдя в комнату, я проверила, как дела у Джейми. Он снова уснул, дышал легко, между бровями набежала едва заметная складка.
Утром я чувствовала себя гораздо лучше, но у Джейми после беспокойной ночи запали глаза, к тому же его тошнило. Он категорически отказался от горячего укрепляющего напитка из вина, яиц и сахара, а также и от супа и прямо-таки ополчился на меня, когда я хотела проверить повязки на сломанной руке.
– Ради бога, Клэр, оставь меня в покое! Я не хочу, чтобы меня опять ковыряли!
Он отодвинул руку и явно разозлился. Я молча отошла в сторону и принялась разбирать баночки и пакетики с лекарствами на маленьком столике: вот мазь из календулы, а вот успокаивающий маковый настой, отдельно кора ивы, вишневая кора и ромашка – для приготовления целебных чаев, чеснок и тысячелистник для дезинфекции и так далее, все по порядку.
– Клэр!
Я обернулась на оклик Джейми; он сидел на постели и смотрел на меня с виноватой улыбкой.
– Прости, англичаночка! У меня схватило живот, поэтому я в скверном настроении с утра. Но я не должен был грубить тебе. Ты простишь меня?
Я подошла к нему и легонько приобняла за плечи.
– Прощать нечего, это мелочи. Но что ты имеешь в виду, когда говоришь, что у тебя схватило живот?
Уже не впервые я отмечала про себя, что личная близость и романтика – далеко не синонимы. Джейми поморщился, прижав здоровую руку к животу.
– Я имею в виду попросить тебя оставить меня ненадолго наедине с самим собой. Не возражаешь?
Я, разумеется, немедленно выполнила его просьбу и отправилась позавтракать. Возвращаясь спустя некоторое время из трапезной, я заметила изящную фигуру в черной рясе францисканца, пересекающую двор по направлению к монастырской аркаде. Я поспешила монаху навстречу.
– Отец! – окликнула его я, и он, остановившись, улыбнулся мне.
– Доброе утро, мадам Фрэзер! – поздоровался он. – Как чувствует себя ваш муж нынче утром?
– Лучше, – ответила я, надеясь, что слова мои соответствуют действительности. – Я хотела бы поблагодарить вас за помощь прошедшей ночью, но вы удалились так поспешно, что я даже имени вашего не узнала.
Светло-карие глаза сверкнули, когда он поклонился мне, приложив руку к сердцу.
– Франсуа Ансельм Мерикёр д’Арманьяк, мадам, – назвал он себя. – Так меня назвали при рождении. Теперь же я отец Ансельм.
– Я не хочу отнимать у вас время, – сказала я. – Мне просто очень хотелось поблагодарить вас.
– Вы не задержали меня, мадам. Я повинен в грехе лени, никак не соберусь приняться за работу.
– А что у вас за работа? – полюбопытствовала я.
Этот человек был явно временным обитателем монастыря, его черная францисканская ряса резко выделялась на фоне коричневых бенедиктинских. Прислуживающий нам брат Полидор уже говорил мне, что в монастыре несколько таких вот приезжих, главным образом ученых, желающих поработать в прославленной монастырской библиотеке. Одним из таких оказался и отец Ансельм, он провел здесь уже несколько месяцев, занимаясь переводом трудов Геродота.
– Вы видели библиотеку? – спросил он.
Я отрицательно покачала головой.
– Так идемте, – предложил он. – Она производит сильное впечатление, и я уверен, что ваш дядя-настоятель не стал бы возражать против вашего посещения.
Мне, с одной стороны, интересно было увидеть библиотеку, а с другой – не очень-то хотелось возвращаться к изоляции в крыле для гостей, поэтому я последовала за монахом без колебаний.
Библиотека была великолепная, с высоким потолком и стройными готическими колоннами, разделяющими крышу на множество отсеков. Узкие окна заполняли простенки между колоннами, и в библиотеке было много света. Большинство окон застеклено было обычным стеклом, но некоторые представляли собой витражи на темы библейских притч. Ступая на цыпочках, чтобы не беспокоить согнувшихся над книгами монахов, я задержалась у восхитительного витража, изображающего бегство в Египет[21].
На некоторых полках книги были установлены в обычном порядке – рядами одна за одной, на других же книги не стояли, а лежали, чтобы лучше сохранялись драгоценные переплеты; был здесь и застекленный шкаф, содержавший пергаментные свитки. В библиотеке ощущалась атмосфера некоей торжествующей гармонии, словно бы каждая из бережно хранимых книг беззвучно пела свою мелодию под крышками переплета. Я покинула помещение библиотеки в умиротворенном настроении, и мы с отцом Ансельмом не спеша пошли через главный двор. Я снова попыталась поблагодарить его за помощь предыдущей ночью, но он только пожал плечами в ответ на мои слова.
– Не думайте больше об этом, дитя мое. Надеюсь, вашему мужу сегодня лучше?
– Я тоже надеюсь на это, – коротко ответила я и спросила: – А что такое вечное бдение? Вы говорили, что участвовали в нем ночью.
– Разве вы не католичка? – удивился он. – Ах, я забыл, вы же англичанка. И вероятно, протестантка?
– Собственно говоря, я ни то ни другое, если иметь в виду смысл веры, – сказала я. – Формально я католичка.
– Формально?
Гладкие брови взлетели высоко на лоб в изумлении.
Я помолчала – из осторожности, припомнив опыт общения с отцом Бэйном, но, кажется, этот монах не собирался в ужасе осенять меня крестным знамением.
– Ну, как бы вам сказать, – начала я и наклонилась, чтобы выдернуть сорняк, проросший между двумя каменными плитами двора. – Я была крещена в католическую веру. Но мои родители умерли, когда мне исполнилось всего пять лет, и после этого я жила у дяди Лэмберта, а он…
Тут я запнулась, припомнив жадное стремление дяди к научным исследованиям и его безразличие к любой религии как системе верований – для него религиозные культы оставались лишь признаками классификации культур.
– По правде говоря, в вопросах веры он был всем и ничем. Он знал все верования, но не верил ни в одного из богов. Я не получила религиозного воспитания. Мой первый муж был католиком, однако не слишком ревностным. Меня, скорее всего, следует рассматривать как язычницу.
Я опасливо поглядела на отца Ансельма, но он, вместо того чтобы возмутиться, добродушно рассмеялся.
– Всем и ничем, – произнес он, явно смакуя это выражение. – Мне это нравится. Но для вас, боюсь, оно не подходит.
Как член Святой Матери Церкви вы навсегда остаетесь ее чадом. Как бы мало вы ни знали о вере, вы такая же католичка, как наш Святой Отец Папа.
Он возвел глаза к небу. Оно было пасмурным, но листья на кустах ольшаника были недвижимы.
– Ветер утих. Я собирался совершить небольшую прогулку, чтобы прояснить голову на свежем воздухе. Почему бы вам не составить мне компанию? Вы нуждаетесь и в свежем воздухе, и в движении, а для меня, таким образом, представился бы случай преподать вам духовное наставление и объяснить вам обряд вечного бдения.
– Одним выстрелом двух зайцев? – без особого энтузиазма заметила я, однако перспектива прогулки, если не религиозного просвещения, показалась мне вполне привлекательной, и я сходила за плащом.
Молитвенно опустив голову, отец Ансельм провел меня мимо сумрачно-тихого входа в часовню, а потом по аркаде в сад. Здесь наша беседа уже не могла отвлечь и обеспокоить монахов в часовне, и он заговорил:
– Идея сама по себе проста. Припомните Библию, вспомните, как в Гефсиманском саду Господь наш ждал ночью суда, а потом и распятия и друзья Его, которые были там с Ним, заснули.
– Да, я помню, – отозвалась я. – «И приходит к ученикам, и находит их спящими, и говорит Петру: так ли не могли вы один час бодрствовать со Мною?»[22]
– Вот-вот, мадам, – подтвердил он. – Очень просто. Мы бдим поочередно всю ночь, и Святое Причастие никогда не остается покинутым.