вое время он выступал в обеих ипостасях.
— Добро пожаловать, ma niece,[17] — произнес он, наклонив голову.
Я была несколько удивлена этим обращением, но поклонилась и проговорила с искренним чувством:
— Благодарю вас за гостеприимство. Вы… вы уже видели Джейми?
Монахи унесли Джейми помыть, а я решила, что мне лучше не присутствовать при этом.
— Да, — кивнув, ответил аббат, — я его видел и послал брата Амброза перевязать ему раны. — В его правильной английской речи ощущался легкий шотландский акцент. Должно быть, уловив сомнение у меня на лице, он добавил суховато: — Не беспокойтесь, мадам, брат Амброз весьма в этом опытен. — Он смотрел на меня откровенно оценивающим взглядом. — Мурта говорил, что вы сами хорошо подготовленный врач.
— Да, это так, — коротко и ясно заявила я.
— Я вижу, вы не грешите ложной скромностью, — заметил он — уже с настоящей, открытой улыбкой.
— У меня есть другие грехи, — также с улыбкой ответила я.
— Как и у всех нас, — сказал он. — Брат Амброз, я уверен, охотно станет сотрудничать с вами.
— Мурта рассказывал вам, что произошло? — нерешительно спросила я.
Губы большого рта крепко сжались, прежде чем он ответил:
— Да, рассказывал. То, что ему стало известно, во всяком случае.
Он умолк, как бы ожидая, что я стану рассказывать сама, но я молчала. Ясно было, что он хотел бы задать вопросы, но не имел желания принуждать меня к дальнейшему разговору. Поднял руку и благословил меня.
— Добро пожаловать, — повторил он. — Я пошлю брата-келаря к вам с едой. — Он еще раз окинул меня внимательным взглядом. — И с умывальными принадлежностями.
На прощание он осенил меня крестом, повернулся, так что взметнулась с легким шорохом его коричневая ряса, и ушел.
Только теперь осознав, насколько устала, я присела на постель, вяло размышляя, хватит ли меня на то, чтобы умыться и поесть. Я все еще размышляла над этим, когда голова моя опустилась на подушку.
Во сне меня мучил кошмар. Джейми находился по ту сторону глухой и толстой каменной стены. Я слышала его крики, снова и снова, но не могла до него добраться. В отчаянии я бросилась на эту стену, однако руки мои погрузились в нее, как в воду. Я пробудилась с криком боли и сжала одной рукой другую, сильно ушибленную о реальную — и весьма твердую — стену возле моей узкой кровати. Я начала раскачиваться взад и вперед, стиснув мозжащую конечность коленями, но тут вдруг осознала, что крики-то продолжаются и наяву.
Они прекратились, когда я выбежала в коридор. Дрожащий свет из открытой двери комнаты Джейми падал на плиты пола в коридоре. Какой-то незнакомый мне монах находился рядом с Джейми и крепко держал его. Пятна свежей крови проступили сквозь бинты на спине у Джейми, а плечи у него тряслись, словно от холода.
— У него был кошмар, — пояснил монах, заметив меня в дверях.
Он передал мне Джейми с рук на руки, а сам пошел к столику за чистым полотном и кувшином с водой.
Джейми все еще дрожал, по лицу у него стекал пот. Глаза закрыты, дыхание тяжелое, хриплое, затрудненное. Монах сел рядом со мной и принялся бережно отирать лицо Джейми, убрав намокшие пряди волос с висков.
— Вы, должно быть, его жена, — сказал монах. — Сейчас ему станет лучше.
Дрожь начала униматься минуты через две, и Джейми со вздохом открыл глаза.
— Я в порядке, — сказал он. — Я в полном порядке, Клэр, только, ради Бога, избавь меня от этой вони!
Только теперь я почувствовала запах, которым полна была комната, — легкий, пряный, цветочный аромат, такой обычный, что я о нем просто не подумала. Лаванда. Ею пахнут мыло и туалетная вода. В последний раз я ощущала этот запах в подземелье Уэнтуортской тюрьмы, он исходил от белья или от тела капитана Джонатана Рэндолла.
Здесь источником аромата был небольшой металлический сосуд, наполненный благовонным маслом и подвешенный к украшенному орнаментом из роз железному кронштейну прямо над пламенем свечи. Запах должен был принести успокоение, но вышло все как раз наоборот. Монах поднес Джейми чашку с водой, он напился и задышал спокойнее, легче, сидел самостоятельно, без поддержки. Я кивнула францисканцу, чтобы он выполнил требование больного, и тот немедленно завернул горячий сосуд с маслом в полотенце и унес в коридор. Джейми вздохнул с облегчением, но тут же поморщился от боли в сломанных ребрах.
— Ты потревожил во сне спину, — сказала я, слегка поворачивая его и осматривая бинты. — Но не слишком.
— Я знаю. Должно быть, перевернулся на спину во сне.
Свернутое и подложенное под бок одеяло должно было удерживать Джейми в определенном положении. Оно упало на пол; я подняла его и пристроила на место.
— Поэтому мне и приснился кошмар. Снилось, что меня бьют плетью. — Джейми вздрогнул, выпил немного воды и отдал мне чашку. — Мне бы чего-нибудь покрепче, если можно раздобыть.
Словно по наитию наш помощник вошел в комнату с кувшином вина. В другой руке он держал кувшинчик совсем маленький — с маковым настоем.
— Алкоголь или опиум? — с улыбкой спросил он у Джейми. — Можете избрать любой из напитков забвения.
— Я предпочел бы вино, если позволите. Достаточно с меня грез в эту ночь, — кривовато улыбнувшись, отвечал Джейми.
Он пил вино медленно, а францисканец тем временем помогал мне сменить испачканные кровью бинты, смазывая раны мазью календулы. Он собрался уходить не прежде, чем Джейми был подготовлен ко сну, укрыт одеялом и устроен удобно. Проходя мимо Джейми, он осенил его крестом и произнес:
— Доброго отдыха.
— Спасибо, отец мой, — вяло отозвался Джейми, уже полусонный.
Убедившись, что не понадоблюсь теперь Джейми до утра, я тоже собралась уходить, легонько дотронулась до его плеча и последовала за монахом в коридор.
— Благодарю вас, — сказала я. — Я очень признательна вам за помощь.
Монах грациозно повел рукой, как бы отклоняя мою благодарность.
— Я рад, что мог быть вам полезен, — сказал он, и Я заметила, что по-английски он говорит отлично, но с небольшим французским акцентом. — Я проходил по крылу для гостей к часовне Святого Жиля и услыхал крики.
Я поморщилась при воспоминании об этих криках, таких хриплых и ужасных, и понадеялась в душе, что больше не услышу их. Взглянув на окно в конце прохода, я не заметила никаких признаков рассвета.
— В часовню? — спросила я с удивлением. — А я считала, что утреню служат в главном храме. Но и для утрени еще рано, как мне кажется.
Францисканец улыбнулся. Он был еще молод, едва за тридцать, но в блестящих каштановых волосах пробивалась седина. На макушке аккуратная тонзура, аккуратно подстрижена и каштановая борода.
— Да, для утрени рановато, — ответил он, — но я направляюсь в часовню, ибо пришел мой черед продолжить вечное бдение у Святого Причастия.
Он заглянул в комнату Джейми, где часы-свеча показывали половину третьего.
— Я сильно запаздываю, — сказал он. — Брат Бартоломе уже борется со сном, ему пора в постель.
Он поднял руку, поспешно благословил меня, повернулся на каблуках своих сандалий и исчез за дверью в конце коридора, прежде чем я собралась спросить, как его имя.
Войдя в комнату, я проверила, как дела у Джейми. Он снова уснул, дышал легко, между бровями набежала едва заметная складка.
Утром я чувствовала себя гораздо лучше, но у Джейми после беспокойной ночи запали глаза, к тому же его тошнило. Он категорически отказался от горячего укрепляющего напитка из вина, яиц и сахара, а также и от супа и прямо-таки ополчился на меня, когда я хотела проверить повязки на сломанной руке.
— Ради Бога, Клэр, оставь меня в покое! Я не хочу, чтобы меня опять ковыряли!
Он отодвинул руку и явно разозлился. Я молча отошла в сторону и принялась разбирать баночки и пакетики с лекарствами на маленьком столике: вот мазь из календулы, а вот успокаивающий маковый настой, отдельно кора ивы, вишневая кора и ромашка — для приготовления целебных чаев, чеснок и тысячелистник для дезинфекции и так далее, все по порядку.
— Клэр!
Я обернулась на оклик Джейми; он сидел на постели и смотрел на меня с виноватой улыбкой.
— Прости, Саксоночка! У меня схватило живот, поэтому я в скверном настроении с утра. Но я не должен был грубить тебе. Ты простишь меня?
Я подошла к нему и легонько приобняла за плечи.
— Прощать нечего, это мелочи. Но что ты имеешь в виду, когда говоришь, что у тебя схватило живот?
Уже не впервые я отмечала про себя, что личная близость и романтика — далеко не синонимы. Джейми поморщился, прижав здоровую руку к животу.
— Я имею в виду попросить тебя оставить меня ненадолго наедине с самим собой. Не возражаешь?
Я, разумеется, немедленно выполнила его просьбу и отправилась позавтракать. Возвращаясь спустя некоторое время из трапезной, я заметила изящную фигуру в черной рясе францисканца, пересекающую двор по направлению к монастырской аркаде. Я поспешила монаху навстречу.
— Отец! — окликнула его я, и он, остановившись, улыбнулся мне.
— Доброе утро, мадам Фрэзер! — поздоровался он. — Как чувствует себя ваш муж нынче утром?
— Лучше, — ответила я, надеясь, что слова мои соответствуют действительности. — Я хотела бы поблагодарить вас за помощь прошедшей ночью, но вы удалились так поспешно, что я даже имени вашего не узнала.
Светло-карие глаза сверкнули, когда он поклонился мне, приложив руку к сердцу.
— Франсуа Ансельм Мерикер д'Арманьяк, мадам, — назвал он себя. — Так меня назвали при рождении. Теперь же я отец Ансельм.
— Я не хочу отнимать у вас время, — сказала я. — Мне просто очень хотелось поблагодарить вас.
— Вы не задержали меня, мадам. Я повинен в грехе лени, никак не соберусь приняться за работу.
— А что у вас за работа? — полюбопытствовала я.
Этот человек был явно временным обитателем монастыря, его черная францисканская ряса резко выделялась на фоне коричневых бенедиктинских. Прислуживающий нам брат Полидор уже говорил мне, что в монастыре несколько таких вот приезжих, главным образом ученых, желающих поработать в прославленной монастырской библиотеке. Одним из таких оказался и отец Ансельм, он провел здесь уже несколько месяцев, занимаясь переводом трудов Геродота.