– Но ваше величество, разумно ли оставлять Туру и Вермонт без вас и лично рисковать жизнью? – осторожно вмешался Свидерский.
Король Демьян впервые едва заметно улыбнулся.
– Даже он, – сказал он с презрением, кивнув на Черныша, – рисковал своей жизнью, чтобы отнять мою. Вы тоже готовы рисковать. Моя жизнь, жизнь моих родных, да и всей Туры не будет стоить ничего, если Вечный Ворон не вернется. Так почему бы мне не помочь ему в этом?
Король Демьян сообщил через адъютанта в замок Вермонт, что свяжется с супругой в час дня по бермонтскому времени. И в час ей передали трубку.
Случившееся касалось их обоих, и он рассказал ей и про нападение Черныша, и про его роль в заражении бешенством…
– Я принесу тебе его голову, – пообещал он.
– Я хочу оторвать ее сама, – с несвойственной ей жестокостью проговорила Полина. Но тут же выдохнула и продолжила: – Но смерть – это слишком быстро, а стране пригодится его голова, не отделенная от тела. Пусть подпишет магический договор лет на сто и поклянется в вечной верности дому Вермонта, Демьян. Это будет и месть, и справедливость, и бесконечное воздаяние.
– Обычно это я мыслю слишком по-королевски, – проговорил он с улыбкой.
Полина хмыкнула в трубку:
– Я быстро учусь, правда?
Рассказал Демьян и про то, как собираются Александр Свидерский с отрядом магов помогать Полининой сестре выйти из Нижнего мира. И что он тоже пойдет с ними.
– То есть ты полезешь в самое месиво, чтобы спасти мою сестру, – вздохнула Полина то ли обреченно, то ли восхищенно. – И бога, конечно же, бога. Знаешь, кажется, я поняла, что испытывал ты, когда я ввязывалась в приключения. Только мне было весело, а то, что предстоит тебе, совсем не весело.
– Но необходимо, Поля, – проговорил Вермонт.
– Разве я спорю? – так же тяжело откликнулась Полина. – Но ты справишься. Это точно. И, – она помолчала, – ты очень крут, мой муж. Подумать только, ты победил Черныша!
– То есть в нашем поединке ты бы ставила на него? – засмеялся Демьян, в который раз удивляясь, как легко ей удается заставлять его смеяться.
– Я всегда ставлю на тебя, – торжественно заверила его Поля. – С кем бы ты ни бился.
Когда Свидерский со Старовым вернули Черныша на базу, он спокойно подписал новый магдоговор, в котором формулировка упростилась до «Обязуюсь не причинять вред никому из жителей Туры», спокойно воспринял то, что ошейник останется на нем надолго и вспорет горло при попытке удалиться от Алмаза более, чем на километр…
– Не слишком много заложили расстояния? – с сомнением поинтересовался Свидерский.
– Мало ли что случится в бою, – буркнул Алмаз Григорьевич. – Предпочитаю, чтобы голову ему отрезал Вермонт, а не я.
– Ав порталы ты со мной за ручку будешь шагать? – хмыкнул Черныш. Тело холодило регенерирующее заклинание.
И он, и Старов знали, что рано или поздно он сможет снять ошейник. И обойти договор. Если захочет.
– Все-таки ты окончательно сошел с ума, – с сожалением сказал Алмаз перед традиционной вечерней партией в шахматы.
Черныш и не ждал, что заклятый друг откажется сыграть с ним – что такое какая-то попытка убрать Вермонта по сравнению с тем, что они значили друг для друга. Даже Ли Сой был чуть моложе – и только они с Алмазом помнили мир таким, каким он был почти два века назад. Когда из двух веков в сумме больше сотни лет работаешь вместе, враждуешь и дружишь, открываешь мир и разочаровываешься в нем, успеваешь побыть и альтруистом, и мизантропом, поспорить до драк и напиться до чертиков, иногда влюбляться в одних женщин и даже жениться по очереди на одной из них, невозможно не понимать друг друга.
– Ты прекрасно знаешь, что мой разум устойчив как никогда, – откликнулся Черныш, соединив пальцы рук и оглядывая шахматную доску. – Просто держишься за смешные принципы человеколюбия, хотя должен понимать, что люди того не стоят. Милосердие делает тебя слабым, Алмазушко.
– Нет, Данзан, – усмехнулся Алмаз, – оно делает меня сильным. Не позволяет погрязнуть в тьме безо всяких границ. Я приближался к ней, разочаровавшись в людях, но мои ученики заставили меня вновь полюбить людей. А на что опираешься ты?
– На цель, – немедленно ответил Черныш. – Сделать человека всемогущим и бессмертным.
– Но мы и так бессмертны, Данзан. Нам дано знать, что души уходят на перерождение.
– Я неохотно верю в то, что не могу доказать, – покачал головой Черныш. – Знаешь ли ты хоть один случай памяти о прошлой жизни, Алмаз? Можешь гарантировать, что это не божественная придумка для спасения человечества от осознания бессмысленности бытия и получения от нас молитв и жертв? Но даже если так… пусть мы перерождаемся. Я все же склоняюсь к тому, что это правда. Но – теряя весь опыт. Возрождаясь с другими умениями, в других телах. Я хочу убрать божественную рулетку из этого уравнения. Уничтожить петлю обесценивания прошлого опыта. Я хочу долго жить, Алмаз. На сколько еще хватит нашего резерва, ты не думал? Тебя не страшит, что наш путь конечен и вечно мы его продлевать не сможем?
– А если весь смысл в опыте душевном, а не умственном?
Черныш отмахнулся.
– Не уходи в дебри философии, не люблю болтовни на темы зрелости души. Это недоказуемо. Я мечтаю о бессмертии физическом.
– Убивая по пути к нему? Ты не видишь парадокса?
– За все нужно платить, Алмаз. Я не жалею других. Но и себя тоже, или поспоришь? А раз ты заговорил о перерождении, не пойму твоей жалостливости. Убрал бы я Вермонта, так он бы вернулся после перерождения. Я ведь разрушил бы только физическую оболочку.
– Но за свою ты держишься и не хочешь ее разрушать, – заметил Алмаз.
– И уже объяснил почему. Ты просто не можешь простить, что у меня хватает духу делать для мира грязную работу. А у тебя нет. – Черныш поднял глаза к потолку, дабы еще раз убедиться, что просевшие стихии не восстанавливаются. – Ты предпочитаешь сдохнуть чистеньким. А я – жить, пусть чуть запачкавшись.
Не думай, что мне доставляет удовольствие убивать мальчишек типа Вермонта.
– Этот мальчишка надрал тебе задницу, Данзанушко, – усмехнулся Алмаз.
– Глупость, – буркнул Черныш, – я бы его размазал, если бы у меня была еще пара секунд. Но я рад, что все решилось без моего участия, с чем бы последнее ослабевание стихийного фона ни было связано. Хотя понятно с чем. Надеюсь, Жрец вернется раньше, чем стихии иссякнут окончательно и мы с тобой, Алмаз, станем двумя кусками разумного быстро стареющего мяса. Как думаешь, насколько хватит нашего резерва и стихийных накопителей в отсутствие самих стихий? Сколько мы проживем? Десять лет? Двадцать? Или сразу рассыплемся в прах?
– Свидерский ставил на себе эксперимент, но он осознанно откачивал резерв, – проговорил Алмаз.
– А если принять за точку отсчета гипотезу, что наши тела – это биологические стихийные накопители, и сохранят в себе часть стихийных потоков даже после смерти самих стихий, то надежда есть…
Старов продолжал смотреть на него с раздражающим сожалением.
– Ты в любом случае не проживешь долго. Тебе отрубят голову в Вермонте, – напомнил он.
– Не смеши, – отмахнулся Черныш. – В конце концов, ты меня вызволишь и спрячешь, еще и сам откусишь Вермонту за меня голову. Слишком сентиментален, Алмаз, даже не спорь, этим мы и отличаемся. Я бы ради тебя и пальцем не пошевелил.
– Раньше бы пошевелил, – Старов не стал спорить.
– Раньше я был слишком подвержен эмоциям. А сейчас знаю, что ты всегда найдешь выход, так зачем мне тратить время? И я всегда найду. Не один так другой.
– В случае с убийствами правителей другого выхода ты не нашел.
Шахматы стояли на столе нетронутыми.
– Потому что есть только один? – пожал плечами Данзан Оюнович.
– Отчего же? – проговорил Алмаз, и Черныш заинтересованно сложил руки на груди. – Я бы проверил, что будет, если действующего правителя вывести в Нижний мир. Через портал. Или поднять в космос, туда, где заканчивается стихийная оболочка Туры, – правда, у нас пока нет технологий для отправки людей за пределы атмосферы.
– Я учел этот вариант, – махнул рукой Черныш. – Чисто теоретически можно было бы проверить. Кстати, на Вермонте и проверим. Но заранее говорю – не сработает. Ты должен помнить, что технически происходит после смерти главы королевского дома. Аура его словно взрывается, вызывая невидимую простому человеку волну…
– Как сегодня, – подсказал Алмаз.
– Это и так понятно, – недовольно из-за того, что его перебили, буркнул Черныш. – Волна пришла с востока, значит, либо Хань Ши, либо дракон. Ставлю на императора. Помнишь, что было после смерти его отца? И деда, и прадеда…
– Картина слома равновесия такая же, как после смерти его предшественников, – согласился Старов. – С поправкой на текущий дисбаланс.
– Так что ждем известия от Ли Соя, если этот йеллоувиньский позер вспомнит о нашей договоренности делиться информацией.
– То-то ты делился, – заметил Старов язвительно.
– Вернемся к твоей гипотезе и Вермонту. – Данзан Оюнович предпочел проигнорировать последнюю реплику. – Простой уход любого правителя из мира не вызовет такие же сдвиги, как его смерть. Не будет посмертной волны. А вот что будет – действительно любопытно.
– Смоделировать легко, – отозвался Алмаз.
– Легко, – согласился Черныш. – Если представить каждого правителя как проводник между богом-первопредком и Турой, этаким столбом, поддерживающим стабильность в конкретной стране и в целом на Туре, то смерть его – это исчезновение столба и волна, которая ослабляет остальные столбы до тех пор, пока через шесть дней не коронуют наследника. А уход в другой мир – это исчезновение столба, но без волны. То есть эффект будет более протяженным во времени и меньше коснется других стран…
Они, словно забыв об утреннем происшествии, продолжали спорить, строить гипотезы, подсчитывать, через сколько дней может открыться последний портал. Черныш вытащил свои расчеты, Алмаз – свои, шахматы были сметены на пол, и общение двух заклятых друзей превратилось в один из тех научных азартных диспутов, в которые они иногда оба ударялись с удовольствием.