Полковник Варенцов повидал на своем веку столько кровавых событий, что кинокадры из этой хроники могли бы менее крепкого человека лишить сна. К своему счастью, Варенцов не был ни впечатлителен, ни склонен к рефлексии (во всем, что не касается Аленки…). Принцип его поведения звучал роботоподобно: «Я служу!» Он не менялся, менялись цели, которым он служил. Первоначально от него требовали распространения коммунизма во всем мире. Затем перебросили на обслуживание внутренних нужд, потребовав сохранения коммунистической власти в СССР. Когда стало ясно, что СССР обречен, Баренцеву дали понять: пусть падет коммунизм, лишь бы сохранилась власть правящей элиты. И так получилось, что последней цели он служил с наибольшим рвением. Злые языки намекали на то, что немалая часть денег советской компартии, вокруг наследия которой кипели дебаты, утекла в коммерческие структуры, которые «крышевал» Никита Александрович — лично или через посредников. Бог им судья! Им не приходилось освидетельствовать тело старого друга Николаши, который — вот беда! — среди бела дня выпал из окна собственного кабинета. По странному совпадению, Николай, обладатель поэтичной украинской фамилии, по своей должности ведал собственностью ЦК КПСС…
При этом Никита Варенцов слыл заядлым сталинистом, неоднократно пугавшим и смущавшим начальство своими декларациями. Сталина он не застал, но пришедший из глубин нерассуждающего детства образ пожилого, медлительного Отца Народов с трубкой, готовой выпустить клубы густого дыма, служил для него символом стабильности и заботы. Так заботится курица о своих цыплятах, тюкая клювом каждого, кто, не рассчитав силенок, копошится, пытаясь выбраться из теплого гнезда. Наедине с собой Никита Варенцов признавал, что эти представления — дань ушедшему романтизму. Впрочем, за что ругать Сталина? За то, что его средства были жестоки, грубы и грязны? Но, на памяти Варенцова, когда они были благородны? А когда они на самом деле бывали благородны, получалось хуже для всех.
Взять хотя бы Горбачева — ведь только хорошего хотел человек! Хотел понемногу, постепенно развивать частный бизнес — и создал кооперативы. Хотел избавить русский народ от пьянства — и ввел антиалкогольную кампанию. А что получилось? Народ, о чьем здоровье так пекся первый и последний президент Советского Союза, начал массово умирать из-за того, что травился всякой неподходящей для питья дрянью. Те, кто травиться не желал, обращались к поставщикам самодельных спиртных напитков, то есть, попросту говоря, к самогонщикам. Те сколачивали целые состояния, которые инвестировали — куда? — правильно, в кооперативы. Так закладывался фундамент современного преступного капитала. Самогонная мафия оплела всю страну и для лоббирования своих интересов начала покупать чиновников. Правительство, которое, по идее, должно противостоять коррупции, гнило от нее.
Иронически покхмыкивая своим мыслям, Варенцов отправился на кухню заваривать чай. Считая «сухой закон» проявлением государственной глупости, Варенцов не был склонен к употреблению алкоголя: если приходилось, пил за компанию, для пользы дела, а для себя предпочитал чай. Заваренный в миниатюрном чайнике, предварительно ошпаренном изнутри кипятком, с соблюдением разных китайским священнодействий. Баловаться под чашку чая печеньем или конфетами не любил: это для профаном, Истинному ценителю достаточно букета самого напитка. А для него — гурмана высшей пробы — лучшим дополнением к чаепитию был бы Аленкин взгляд. Такой, как прежде. Один лишь взгляд…
Напрасно подозревают его в корысти. Нищим он не был, это правда, но не обзавелся и миллиардным капиталом, как некоторые. Он был псом, охраняющим чужие деньги. Что делал Никита Варенцов? Служил. Высказывал свои взгляды, иной раз демонстративно диссидентничал (это он мог себе позволить), однако служил. Он нуждался в своей службе, но ведь и в нем нуждались. Он оставался одним и тем же, но умел вести себя по-разному в зависимости от ситуации. А ситуации, как известно, вариабельны… Таким людям, как Феофанов, предстоит вскоре это испытать.
Лицо полковника Никиты Варенцова не изменилось, когда он рассматривал фотографии, на которых Феофанов был запечатлен с Водолазом — подручным Саввы Сретенского. Он получил то, что желал. Такова служебная необходимость.
Сзади легким шагом приблизилась Аленка. Ее походка осталась прежней — как у эльфа, как у стрекозы… Заглянула через плечо. Фотографии такого рода нельзя показывать никому из посторонних, даже близким, но Аленка — особый случай. Ей можно показывать все. Никита Александрович не уверен, что она различает изображение на бумаге. И если да, то что она видит своими трогательно распахнутыми, но пустыми глазами?
Когда Варенцов, в свои пятьдесят, сошелся с двадцатитрехлетней студенткой кожевенно-обувного техникума, его бывшая жена произнесла приговор: ненадолго. Никита скоро бросит эту свистушку. Подумаешь, кадр: подмосковная сиротка из Мытищ, мать умерла, отца отродясь не было. Он и зовет-то ее не как любовницу, а как внучку — Аленка. По паспорту ее имя было — Алла, но так роскошно это смешливое веснушчатое создание с косичками не называл никто. Косы пришлось остричь, потому что она разучилась их заплетать, да, но это все после несчастья. А до несчастья они упивались друг другом, Аленка так и имела на нем, и, чтобы компенсировать свою вечную занятость, краткие дни и часы отдыха он проводил с нею, повсюду брал ее с собой. Знал бы, чем это грозит — засадил бы в бронированную камеру! Хватит себя терзать, от судьбы не уйдешь.
В тот ресторан она впервые надела вечернее платье и жутко волновалась, привычная к джинсам и свитеру, и была так обворожительна в своем экзаменационном волнении, что Никита расцеловал бы ее при всех, при официанте, который принес вишневый коктейль, когда пижонски одетый тип, подергиваясь лицом, засунул руку за пазуху, и полковник Варенцов успел швырнуть Аленку на пол и навалиться на нее, прежде чем останки их столика вместе с двумя соседними разметало по всему залу. Возле Аленкиного виска краснела лужица; «Кровь», — машинально отметил Никита, прежде чем успел заметить вишенку, позволявшую распознать в лужице коктейль.
Целью покушения был Варенцов, жертвой стала ни в чем не повинная Аленка. На ее теле не осталось ни единой царапины, но в голове что-то непоправимо сдвинулось: Аленка утратила дар речи, не узнавала окружающих, пассивно-равнодушная, как кукла в человеческий рост. Если ее вели, она шла, если кормили, ела, но, предоставленная себе, умерла бы от голода. А может, просто забыла бы дышать… «Реактивное состояние, — сказали врачи, — пройдет». Но оно не проходило. Варенцов без пользы тратил деньги на нейрохирургов и невропатологов, пока один модный психоаналитик не сказал ему, что дело не во взрыве, который послужил всего лишь детонатором психоза: дело во всей предшествующей жизни. Известны ли Никите Александровичу какие-либо травматические для пациентки факторы?
Факторов не счесть. Травматические? Значит, травмирована вся страна. Нищее полуголодное детство. Мать, надрывавшаяся, чтобы прокормить себя и дочь, и умершая от какой-то хвори, подцепленной но время челночного рейса. Наркоман, среди бела дни отнявший у девочки деньги, которые она несла в булочную. Старшеклассники-подонки, что всей компанией лишили Аленку девственности только потому, что купили презервативы, торопясь расписаться и своей мужественности… Аленка ничего не утаила от своего возлюбленного, признаваясь в самых тягостных вещах с вечной улыбкой, киношной, сияющей и молодой: мол, мне это по фигу, я сильная! Какая же бездна отчаяния скрывалась за ее готовностью улыбнуться?
Не должен ли Никита Варенцов ради Аленкиного несчастного детства пощадить Феофанова? А вдруг — хотя это бессмысленная фантазия, — если Феофанов будет спасен, Аленка вернется к Варенцову?
Служба есть служба. И она не допускает никакого «вдруг».
40
Покидать подмосковное Калиткино без результата было бы слишком досадно, и, невзирая на то что ноги в непригодных для зимы ботиночках уже онемели и перестали подавать признаки жизни, Володя Яковлев направился по адресу второго свидетеля железнодорожной смерти Григория Света — Вьюркова. Тоже Димы.
К счастью для расследования, этот Дима отличался от Димы Махоткина, как небо от земли. Даже внешне. Махоткин дебелый, заматерелый и хулиганистый — Вьюрков тощий, стройный и вежливый. У Махоткина в доме одна пожилая мамаша — Вьюрков, сию минуту пришедший с работы и застрявший в прихожей, еще не сняв пальто, встретил Володю в окружении толпы детей разных возрастов, от школьников до мелких карапузов. Преобладали мальчики, но, впрочем, Володя мог и ошибиться, так как все дети были одинаково коротко стрижены. Самого крохотного вынесла на руках женщина с морщинками вокруг теплых карих глаз и в девчоночьем, испещренном бестолковыми цветочками халатике, высоко распахивающемся на толстых ямчатых бедрах. При виде такой полносемейной встречи Володя оробел: эта орава, похожая на цыганский табор, способна была выставить его на лестницу еще эффективней, чем это удалось двум представителям клана Махоткиных. Сыграл на руку оперу Яковлеву его продрогший, посиневший, несчастный вид. От покрепчавшего к ночи мороза его трясло так, что он не в силах был даже извлечь красные «корочки», — и, возможно, это оказалось к лучшему. В состоянии окоченения добрые Вьюрковы всем гомонящим табором освободили его от пальто, превратившегося в подобие куска фанеры, вытряхнули из задубевшей обуви, вставили ногами в широкие тапки для гостей и потащили на кухню, кормить горячими щами. Когда же их усилиями накормленный и отогретый Володя признался, что он из МУРа, он был им уже вроде как родной, выставить его ни с чем было бы неловко, и оставалось только выслушать и сказать ему то, что он хочет, чтобы убрался подобру-поздорову.
— Мне известно, что в тамбуре пригородного поезда, где вы ехали с Махоткиным и Светом, находились какие-то люди в милицейской форме, — минуя долгие полустанки наводящих вопросов, Володя приступил непосредственно к самому главному и тревожному. — Что это были за люди и что на самом деле случилось в тамбуре?