Игорь прокрался в комнату Лехи за полночь, когда дежурные питалки распихали всех по кроватям, дождались тишины и сами отправились спать. В темноте он выглядел как зомби – бледный, с неподвижным лицом. Зашел, сел на кровать Лехи и сильно дернул друга за ногу. Тот от страха чуть не подпрыгнул до потолка.
– Ты чего?! – прохрипел он.
– Собирайся.
– Зачем? – Леха спросонья никак не мог понять, что к чему.
– Утром валим. Ты сам так хотел. – Игорь уже встал с кровати, но Леха схватил его за руку.
– Подожди! – Он наконец проснулся.
– Что?
– Мне же надо завещание отца из соцотдела забрать. Ключ еще у тебя?
– Не парься, – Игорь грустно улыбнулся, – я давно уже это сделал. Считай, мой тебе подарок.
Утром они спокойно встали и вышли вместе – как будто в школу. Игорь думал зайти к Надюшке попрощаться, но понял, что такой пытки не выдержит. Да и не стоило вызывать у питалок лишние подозрения.
За оградой детского дома они синхронно выключили телефоны и свернули вместо школы к метро – потопали в новую жизнь. Слушали, как капает с деревьев в лужи весна. Леха радовался так, словно заново родился. Зато Игорь был мрачнее тучи.
– А чего ты передумал-то? – Ослепленный радостью, Леха не сразу заметил хмурый вид друга.
– Понял.
– Что?
– Что ты прав.
– В чем это?
– Во всем. Встретился с усыновителями Надюхи.
– Как?! – Леха открыл от изумления рот.
– Они ее заберут.
– Что, так сразу?
– Да, сразу. Вчера только познакомились. Папаша, я сам был в шоке, на меня похож, один в один. И Надюха к ним потянулась.
– А как же ты?
– Меня им тоже пытались втюхать, – Игорь отвел взгляд, – сказали, что по закону нельзя разлучать брата с сестрой. Ты бы видел их лица, когда я там нарисовался!
– И что? – Леха смотрел другу в рот.
– Перепугались до усрачки. Им заранее обо мне никто не сказал. Сразу – «вот, знакомьтесь, старший брат нашей Наденьки». Папаша чуть в обморок не грохнулся.
– А ты?
– А че я? Я бы пошел к таким, если б позвали, – он тяжело вздохнул, – с Надюшкой возятся – загляденье. Вроде опыт у них есть, там кровная дочь моя ровесница.
– Так и иди! – Лехе вдруг стало совестно, что он заставил друга бежать. – Может, они поближе тебя узнают и тоже заберут.
– Дождешься, как же, – Игорь сплюнул сквозь зубы, – у них такой страх был в глазах. Это пипец! Они скорее от Надюшки откажутся – и ей, и себе сердце порвут.
– Не бзди.
– Точно тебе говорю, – Игорь горько усмехнулся, – переростки мы с тобой, братан. Правильно ты сказал – отработанный материал.
– Да ладно тебе.
– А че? – Игорь поморщился. – Так и есть. Я им прямо сказал, что сам ни в какую семью не пойду. Отказ написал. И вот ушел, чтобы душу не травить.
– Не попрощался с сестрой?
– Нет, – Игорь сверкнул глазами, – Надюшку через неделю им уже отдают. Я теперь за нее спокоен.
– А сам-то как без нее жить будешь? – Леха встревоженно смотрел другу в глаза.
– Как-нибудь, – Игорь отвернулся, – пятнадцать лет как-то жил.
– Уроды! – Леха сжал кулаки, обида за друга его накрыла. – Какое право они имели?
– Да брось ты, – Игорь примирительно положил руку Лехе на плечо, – они ни при чем.
– А кто же при чем?!
– Мать, – лицо Игоря покраснело, – была бы нормальной, мы бы с Надюшкой вместе росли. Она одна во всем виновата, сволочь. Убью!
Глава 11
«Брось, а то уронишь», «брось, а то уронишь». Катя повторяла про себя эту фразу как мантру. Вот что делала Юля все это время – проверяла их с Владом на прочность. В Школе приемных родителей предупреждали, что такое может быть во время адаптации – ребенок старается показать свои худшие стороны до того, как сам начнет привыкать к новым родителям. Ибо если решат вернуть, пусть делают это сразу, а не через год или два, когда придется резать уже по живому. Понимание этого и сами слова неведомым образом успокаивали. Катя проговаривала про себя события из жизни Юли, и они объясняли поведение приемной дочери. Объясняли, но не могли изменить…
Та была по-прежнему всем недовольна. Кругом «дерьмо», «говно», всюду плохо. Катя не могла отделаться от странного чувства: словно она забрала Юлю не из детского дома, причем по ее собственному горячему желанию, а украла самым коварным образом из царского дворца. Все было не так и не то – еда, обновки, развлечения. Даже Настя порой косилась на сестру в недоумении, хотя и сама была весьма избалованным ребенком. Суп Юля принципиально не ела. Воду ни в коем случае не пила. Никакой рыбы, никакой печени и тем более овощей. Какая еще каша?! Не хочу и не буду! Катя, смертельно устав уговаривать и слушать в ответ отповеди про «дерьмо», договорилась с самой собой по принципу: есть захочет, поест. А иначе можно было сойти с ума. В итоге если дома было только то, что Юлька считала «несъедобным», она запросто ходила голодной и день, и два. Пила молоко, и на этом все. Катя знала, что в детстве девочка пережила периоды, когда еды не было по нескольку дней, и это странным образом не испортило ее желудок, зато приучило к долгому голоданию. Но если в доме появлялось то, что Юля любила, блюдо съедалось с бесконечными добавками и без остатка. Не важно, что семья в итоге ее обжорства останется голодной. С кровной мамой она так и жила: «то густо, то пусто». Когда еда была, привыкла наедаться впрок. А если холодильник оставался пустым, да еще и мама пропадала бесследно на несколько дней, нужно было продержаться без пищи. Юля это умела.
Катя заметила, что следом за приемной дочерью и Настена, и даже маленькая Машуня, начали жадно поглощать то, что у них считалось вкусным. Потому что если сразу не съесть, то через час уже ничего не будет – Юля придет и доест. Она ела до тех пор, пока сковорода не пустела и не оставалась, грязная, стоять на плите. Помыть за собой посуду в голову приемной дочери по-прежнему не приходило. Катя и объясняла, и просила питаться нормально, но все это было бесполезно. Еще один код выживания глубоко въелся в подсознание Юли и не желал оттуда вылезать. «Еда не предаст, – постоянно повторяла она и добавляла: – В отличие от людей». И невозможно было ничего с этим сделать – привычку многих лет жизни не перестроишь за несколько месяцев. Катя поняла, что единственный способ выжить самой и не разрушиться – перестать нервничать из-за пищевых нарушений ребенка. От голода Юля не умрет, это уже проверено, а все остальное должно настроиться постепенно, нужно беречь силы и ждать.
Но именно с силами у Кати начались вдруг серьезные проблемы – их неоткуда стало брать. Она разрывалась между новой работой и домом, в котором все теперь было вверх дном. Раньше ежевечерние разговоры с Владом давали энергию, а нормальные супружеские отношения возвращали к жизни после тяжелого рабочего дня. С приходом Юли пропало все – и беседы, и совместные выходы в свет, и даже секс. Катя и Влад больше не находили времени друг для друга. Они стали жить как соседи по квартире.
Мама Кати, которой пришлось все-таки признаться в появлении Юли, профессионально подливала масла в огонь. Она, в отличие от прежних времен, повадилась теперь приезжать «в гости» каждые выходные. Садилась за стол и несколько часов подряд наблюдала за тем, что творится в доме. Как в цирке. И Катю это немое присутствие раздражало куда больше, чем все Юлины выкрутасы, взятые вместе.
– А я тебя, дуру, предупреждала! – в одно из воскресений изрекла Елизавета Петровна перед уходом.
– О чем? – Катя вскинулась: нервы и без того были накручены до предела.
– Плохая девка, – с видом эксперта выдала мама, – испорченная.
– Мама, ну что ты такое говоришь?
– Вижу я этих детдомовских насквозь, – мама ничуть не стеснялась присутствия Юли, – сколько волка ни корми…
– Да при чем тут волк?! – Катя не выдержала. – Ребенок только пришел в семью, адаптация в самом разгаре!
– Ты что, слепая? – Мама ткнула указательным пальцем в сторону Юлиной комнаты: – У нее злые глаза!
– Тебе это кажется, – зашипела Катя, – не смей оскорблять мою дочь!
– Поучи меня еще, – Елизавета Петровна взорвалась, – нельзя было приводить в дом эту неблагодарную тварь.
– Мама! Прекрати! Юля может услышать!
– И что? – Мама повысила голос до демонстративного крика, чтобы Юля услышала наверняка. – Ей-то все равно. Она никого не любит, кроме родной матери, которая сидит в тюрьме!
– Гос-с-споди! – Катя хотела только одного: провалиться сквозь землю. – Как будто ты сама все то же не пережила! Ей больно, ты понимаешь?
– Я понимаю только то, что ты пригрела змею на груди! Испортила жизнь своему мужу и детям.
Катя в тот день не выдержала, выпроводила собственную мать из дома с просьбой больше не возвращаться. А потом долго плакала, закрывшись в спальне, и прокручивала в голове каждое ее слово. Кому как не матери знать, как сильно разрушает ребенка жизнь в детском доме. А что, если злость и агрессия Юли, вкупе со жгучей ненавистью ко всему белому свету, никогда уже не пройдут? Вдруг они стали ее природой? И что, если даже в далеком будущем привязанность, на которую Катя надеялась и ради которой готова была сегодня многое терпеть и прощать, никогда не возникнет? Тогда и она сама, и ее семья останутся для Юли бездушным источником материальных благ. Средством выживания, но не более того.
Юля прекрасно чувствовала отношение Елизаветы Петровны и отвечала ей лютой ненавистью. Когда они, еще до отлучения матери Кати от дома, оказывались в одной комнате, искры ненависти так и летали. Неприязнь окружающих Юля сканировала четко и тут же отражала ее как зеркало, усиливая эффект в несколько раз. Странно было, что она так легко считывала в людях ненависть к себе, но не могла угадать в них других, лучших эмоций. Или просто была не способна в это поверить? Иначе давно бы уже разглядела Катины чувства.
Несмотря на весь ужас совместной жизни, постоянные обиды и душевные раны, Катя желала приемной дочери только добра. Прошло совсем немного времени, а она уже любила Юлю какой-то необъяснимой любовью – пока еще юной, болезненной и тревожной. Той, которая оберегала и защищала, но не позволяла присвоить себе. Это было сложное чувство. С множеством ограничений и нюансов. А кроме всего, было очень непросто любить дикобраза, готового выставить все иглы в любой момент. Временами на Катю накатывало отчаяние. Ей казалось, что она никогда не сумеет пробраться сквозь эту броню, физически не доживет до ответных чувств…