Чужие — страница 6 из 6

Мужество, любовь, дружба,

Сострадание и участие

Возвышают нас над животными

И делают людьми.

Книга сочтенных печалей

В гроб тебя уложили…

Не свои оплакали, а чужие.

Александр Поуп (перевод А. Етоева)

Глава 6Вечер вторника, 14 января

1Раздор

Отец Стефан Вайкезик прилетел «дельтой» из Чикаго в Солт-Лейк-Сити, потом местным рейсом добрался до аэропорта округа Элко. Он приземлился уже после начала снегопада, но до того, как резко снизилась видимость и преждевременные — из-за бури — сумерки остановили полеты.

В маленьком терминале он подошел к таксофону, нашел номер мотеля «Транквилити», набрал, но в ответ не услышал ничего. Даже гудка. Только шум помех. Он попробовал еще раз — безуспешно.

Священник попросил девушку-оператора помочь ему, но и та не смогла дозвониться до мотеля.

— Извините, сэр, похоже, проблемы на линии.

Отец Вайкезик воспринял это как дурную новость:

— Проблемы? Какие проблемы? Что случилось?

— Думаю, снежная буря, сэр. Очень сильные порывы ветра.

Но Стефан не был настолько в этом уверен. Буря только начиналась. Он не мог поверить, что телефонные линии начали рваться при первых порывах ветра, которые он ощутил, идя от самолета к терминалу. Отсутствие связи с «Транквилити» было зловещим предзнаменованием и больше походило на дело рук человеческих, а не разбушевавшейся стихии.

Он позвонил в дом настоятеля при церкви святой Бернадетты. Отец Джеррано ответил после второго гудка.

— Майкл, я без происшествий добрался до Элко. Но не могу связаться с Бренданом. Их телефон не работает.

— Да, — сказал Майкл Джеррано. — Я знаю.

— Знаешь? Откуда?

— Несколько минут назад мне позвонил человек, который отказался себя назвать, но заявил, что он друг некоей Джинджер Вайс, одной из тех, кто находится там с Бренданом. Та позвонила ему сегодня утром и попросила найти кое-какую информацию. Он сделал это, но не может дозвониться до «Транквилити». Она явно предвидела такую вероятность, а потому дала ему наш телефон и телефон ее друзей в Бостоне, попросила сообщить о результатах его розысков и сказала, что позвонит нам, как только сможет.

— Отказался назвать себя? — недоуменно повторил отец Вайкезик. — Говоришь, она просила его найти кое-какую информацию?

— Да, — сказал Майкл. — Во-первых, об этом месте — хранилище в Тэндер-хилле. Он передает, что, насколько ему удалось установить, хранилище остается тем, чем было всегда: оборудованным по последнему слову техники взрывостойким складом, одним из восьми практически одинаковых подземных хранилищ, разбросанных по разным концам страны, причем не самым большим из них. Еще она просила найти что-нибудь на одного армейского офицера — полковника Лиленда Фалкерка, он сотрудничает в какой-то службе реагирования на внутренние чрезвычайные ситуации…

Отец Вайкезик смотрел на всполохи бури за окном терминала и слушал, как Майкл в быстром темпе пересказывает послужной список полковника. Стефан уже вспотел от напряжения, пытаясь запомнить все подробности, а его викарий не сообщал ничего важного.

— Мистер Икс, похоже, считает, что только один факт в биографии полковника Фалкерка может быть связан с событиями в мотеле «Транквилити».

— Мистер Икс? — переспросил отец Вайкезик.

— Поскольку он не представился, приходится называть его так.

— Продолжай.

— Так вот, мистер Икс считает: дело в том, что полковник Фалкерк являлся военным представителем в одном из правительственных комитетов ГИПКа. Этот комитет около девяти лет назад запустил какую-то важную научно-исследовательскую программу. Мистер Икс считает, что ГИПК — ключ к разгадке, потому что в ходе своих розысков он установил две странные особенности. Первая: многие из тех ученых, которые работали в этом комитете, находятся сейчас — или находились недавно — в длительных и необычных или необъяснимых отпусках. И вторая: для всех документов ГИПКа установили повышенный уровень секретности — позапрошлым летом, восьмого июля, именно в те дни, когда у Брендана и других случились проблемы в Неваде.

— А что такое ГИПК? Чем занимается эта организация?

Майкл Джеррано рассказал.

— Боже мой, я так и предполагал!

— Предполагали? Отец, вас трудно удивить. Но вряд ли вы предполагали именно это! Вы наверняка не могли предвидеть, что в этом причины проблем Брендана. И… вы хотите сказать… это и в самом деле… то, что там произошло?

— Возможно, все еще происходит, но я должен признать, что прозрел не только благодаря своему могучему интеллекту. Отчасти это связано с тем, что́ Кэлвин Шаркл прокричал полиции сегодня утром, перед тем как разорвать себя в клочья.

— Боже мой! — воскликнул Майкл.

— Может быть, завтра мы будем жить в совсем другом мире, Майкл. Ты готов к этому?

— Я… я не знаю, — сказал Майкл. — А вы готовы, отец?

— О да! — ответил Стефан. — О да, вполне готов. Но путь к нему, возможно, полон опасностей.

Джинджер видела, как с течением времени внутри Джека Твиста растет напряжение. Он действовал, исходя из предчувствия, что через горловину песочных часов сыплются последние песчинки. Помогая остальным готовиться к отъезду, Джек все время поглядывал на окна и двери, словно предполагал увидеть враждебные лица.

Им потребовалось почти полчаса, чтобы одеться в расчете на холодную зимнюю ночь и погрузить оружие и боеприпасы в пикап Сарверов и «чероки» Джека, стоявшие за мотелем. Они не молчали во время работы: молчание могло насторожить подслушивающих, навести их на мысль о скором отъезде свидетелей. Поэтому они, спеша с приготовлениями, болтали о всяких пустяках.

Наконец в четыре часа десять минут они включили радио на полную громкость — в надежде, что на какое-то время это скроет их отсутствие, — вышли через заднюю дверь служебного помещения, затем потолклись на ветру, под снегом, обнимая друг друга со словами «до свидания», и «берегите себя», и «я буду молиться за вас», и «все будет хорошо», и «мы победим этих ублюдков». Джинджер заметила, что Джек и Д’жоржа дольше других стояли вместе обнявшись, а Джек к тому же поцеловал Марси и обнял, как собственного ребенка. Все выглядело куда мрачнее обычного расставания после встречи родственников: невзирая на заверения в противоположном, члены этой семьи были убеждены, что не все доживут до следующей встречи.

Сдерживая слезы, Джинджер сказала:

— Ну все, хватит, давайте скорее отсюда.

Первым уехал «чероки», за рулем которого сидел Нед, — шестеро пассажиров отправлялись кто в Чикаго, кто в Бостон. Мелкий снег валил с такой силой, что меньше чем через сто футов «чероки» превратился в призрачный контур, а через сто пятьдесят и вовсе исчез из виду. Нед не поехал к холмам, опасаясь, что его увидят наблюдатели, которых с помощью термоискателя обнаружил Джек. «Чероки» направился по узкой долине со множеством пологих склонов и подъемов. Нед и дальше старался держаться узких мест, лощин и оврагов. Вой ветра заглушил более тихий звук двигателя еще до того, как «джип» стал исчезать за снежной пеленой.

Джинджер, Доминик и Джек забрались в салон пикапа Сарверов и двинулись по следам «чероки». Но джип, имевший преимущество на старте, вскоре исчез в белом вихре, накрывшем землю. Машина подпрыгивала, тряслась, наклонялась. Джинджер сидела между Домиником и Джеком, смотрела вперед через лобовое стекло, за которым мельтешили дворники, и думала о том, увидит ли она вновь тех, кто уехал в джипе. За несколько дней Джинджер полюбила их всех и теперь боялась за них.

Нам не безразлично — вот что отличает нас от диких животных. Так всегда говорил Джейкоб. Мужество, любовь, дружба, сострадание и участие — каждое из этих качеств одинаково важно для рода человеческого, утверждал Джейкоб. Некоторые считали, что важен только интеллект: умение решать проблемы, умение довольствоваться малым, умение почувствовать благоприятную ситуацию и воспользоваться ею. Да, все это были важные факторы, которые определяли развитие и превосходство человека, но интеллекта часто недостаточно, нужны мужество, любовь, дружба, сострадание и участие. Нам не безразлично. Это наше проклятие. Это наше благословение.

Поначалу Паркер Фейн опасался, что пилот десятиместного самолета не решится нырять сквозь тучи и идти на посадку, а вместо этого полетит на другой невадский аэродром, еще южнее. Но когда самолет все же нырнул, чтобы пройти ниже надвигающейся бури, Паркер едва не пожалел, что они не отправились искать другое место для приземления. Ветер, сотрясавший самолет, и снег, снижавший видимость до нуля, казались слишком опасными даже для опытного пилота, привычного к посадке по приборам. Наконец они сели — один из последних рейсов, принятых аэропортом округа Элко перед закрытием.

Закрытого трапа для высадки в маленьком аэропорту не было, и Паркер поспешил по заснеженной дорожке к дверям маленького терминала, морщась от ветра, щипавшего голое лицо, швырявшего в него тысячи крохотных снежных иголок.

После посадки самолета авиакомпании «Вест эйр» в Сан-Франциско, несколькими часами ранее, он купил в магазине сувениров аэропорта ножницы и электрическую бритву — и быстро сбрил бороду в мужском туалете. Десять лет он не видел своей физиономии без этого украшения. Оказалось лучше, чем он ожидал. Еще он подстриг себе волосы. Посредине этой трансформации другой посетитель, мывший в этот момент руки, шутливо спросил:

— Спасаемся от копов?

— Нет, от жены, — ответил Паркер.

А человек сказал серьезным тоном:

— Смотрите-ка, и я тоже.

Чтобы не светить банковскую карту, он расплатился наличными за билет на самолет авиакомпании «Эйр кэл» до Рино. Оказавшись в «самом большом маленьком городе мира» после сорокапятиминутного полета над Сьерра-Невадой, он смог купить последний билет на отправлявшийся через двадцать минут самолет до Элко, опять отдав наличные, — в его бумажнике осталось только двадцать долларов. Последовали два часа и пятнадцать минут периодической тряски во время полета над Большим бассейном к высокогорью в северо-восточной Неваде, где, как подсказывало Паркеру чутье, его другу грозила смертельная опасность.

Наконец после кошмарного приключения в Монтерее и сумасшедших перелетов Паркер вошел в дверь скромного, но чистого здания, служившего терминалом и офисом аэропорта. По идее он должен был чувствовать себя как выжатый лимон. Но как ни странно, его переполняла кипучая энергия, требовавшая решительных действий. Он представлял себя быком, в ярости несущимся по полю, чтобы задать жару лисе, пугающей стадо.

Он нашел два таксофона, из которых работал только один, набрал номер «Транквилити», но телефоны мотеля не работали. Конечно, буря могла оборвать провода, но Паркер подозревал, что дело в другом, и забеспокоился. Он должен был добраться туда как можно скорее.

Всего за две минуты он узнал, что прокатной компании в аэропорту нет, а такси в городе всего три штуки, но сейчас, во время бури, все заняты, и ему придется ждать не менее полутора часов. Окинув взглядом терминал, он увидел двух человек со своего рейса и нескольких других, явно прилетевших на частном самолете перед самым закрытием аэропорта, подошел к одному, другому, третьему — безуспешно. В какой-то момент Паркер столкнулся с почтенным седовласым человеком, взволнованным не меньше его самого. Под распахнутым пальто виднелась сутана католического священника.

— Извините меня, пожалуйста, — сказал он Паркеру, — я священник, у меня срочное дело, вопрос жизни и смерти, мне непременно нужно попасть в мотель «Транквилити». У вас нет машины?

Доминик Корвейсис, натянутый как струна, сидел в машине Сарверов. Справа от него находилась пассажирская дверца, слева сидела Джинджер Вайс; он щурился, вглядываясь через лобовое стекло в снегопад, такой сильный, что казалось, будто они едут через бессчетное число белых марлевых занавесов. Доминик сверлил их взглядом так, словно за каждым его ждало какое-то невероятное откровение. Но когда очередной занавес расходился перед ними без всякого сопротивления, за ним оказывалось бесконечное число новых, раздувающихся, трепещущих, порхающих.

Спустя какое-то время Доминик понял, чего ожидает с таким напряжением: повторения вспышки, которая заставила его упасть на снег, когда он вышел из «Транквилити». Реактивные самолеты… Что случилось после того, как над ними пролетел третий, заставив его в ужасе упасть на землю?

Летящие снежинки превращали зимний день в гобелен, сотканный из миллионов идущих вкривь и вкось белых нитей, но в лощине не становилось светлее. Снежная буря принесла темно-серый мрак на землю за три четверти часа до окончания светового дня. Корявые зубчатые скалы и порой тополя неожиданно возникали из полутьмы, как доисторические животные — из первобытного тумана, каждый раз пугая своим появлением. Однако Доминик понимал, почему Джек пока не решается включать фары. Хотя снег и крутые стены лощины, в которой они находились, надежно скрывали их, но падающие мегатриллионы кристалликов льда отражали бы свет фар и направляли вверх: наблюдатели внизу наверняка заметили бы это свечение.

Они подъехали к месту, где едва видимые следы «чероки», словно следы двух громадных змей-близнецов, поворачивали на восток и вели в распадок, который выходил в главную ложбину. Следуя плану, Джек не последовал за Недом Сарвером и другими, а повернул на север, полагаясь на показания компаса Доминика.

Еще через сотню ярдов они достигли верхней части лощины, где та сужалась и заканчивалась крутым подъемом. Доминик думал, что им все же придется развернуться и последовать за Недом, но Джек переключил передачу, нажал на газ, и полноприводной пикап стал подниматься по крутому склону, каменистому и щербатому, — с множеством ям и взгорок. Джинджер Вайс все время падала на Доминика, что приводило к многочисленным, не лишенным приятности соприкосновениям.

В безотрадном сером свете уходящего дня, внутри серой потрепанной кабины пикапа Джинджер по контрасту казалась еще красивее, чем всегда. Белый снег в сравнении с ее ослепительными серебристыми волосами казался грязным.

Подпрыгнув и приземлившись так, что Доминик стукнулся головой о крышу, пикап перевалил через вершину, проехал по короткому спуску, потом по горизонтальному участку. Когда они вновь пошли на подъем, Джек вдруг ударил по тормозам и вскрикнул:

— Самолеты!

Доминик охнул и посмотрел вверх, сквозь мельтешение снежной бури, предполагая увидеть летящий на них самолет, но тут же понял, что Джек говорит о самолетах из прошлого. Он вспомнил то же, что менее часа назад вспомнил Доминик. Но, судя по тому, как уверенно сидел за рулем Джек, видение его не было таким же ярким, как у Доминика, — лишь беглый проблеск в памяти.

— Самолеты, — повторил Джек, держа одну ногу на тормозе, а другую на сцеплении и руками крепко сжимая руль; он смотрел на снег перед машиной и в то же время пытался припомнить прошлое. — Один-два пролетают с ревом, высоко, как ты и сказал. А потом еще один — совсем низко, прямо над кафе, а сразу же следом… четвертый…

— Четвертого я не вспомнил! — возбужденно сказал Доминик.

Ссутулившись над рулевым колесом, Джек сказал:

— Четвертый пролетел, как только я выскочил из мотеля. Вы все были в кафе, но не я. Я услышал ужасающий рев, дом задрожал, я выбежал из своего номера на улицу и увидел третий истребитель, кажется F-16. Он и в самом деле появился словно из ниоткуда. Ты прав. Летел в сорока футах над землей, не больше. И пока я осознавал все это, появился четвертый, пролетев ниже других, — появился из-за мотеля и промчался прямо над ним. Может, на десять футов ниже предыдущего. У меня за спиной треснуло стекло, когда он пролетал.

— А потом? — шепотом спросила Джинджер, словно более громкий голос мог спугнуть воспоминание Джека, так что оно ушло бы обратно в подсознание.

— Третий и четвертый истребители, которые летели низко, с ревом пронеслись к восьмидесятой, футах в двадцати над чертовыми высоковольтными линиями, можно было видеть огненно-красные воздухозаборники. Один взмыл вверх и свернул на восток, другой — на запад, потом оба развернулись и вернулись… и я побежал к вам… к тем, кто вышел из кафе… подумал, вы знаете, что происходит…

Снег молотил по лобовому стеклу.

Ветер, шурша, нашептывал свои тайны плотно закрытым окнам.

Наконец Джек Твист сказал:

— Это все. Больше я ничего не помню.

— Ты вспомнишь, — сказал Доминик. — Мы все вспомним. Блоки разрушаются.

Джек снова включил передачу и двинулся по следующему склону. Путешествие в Тэндер-хилл по обходному пути продолжилось.

Полковник Лиленд Фалкерк и лейтенант Хорнер, сопровождаемые двумя капралами СРВЧС в полном боевом вооружении, доехали в одном из шенкфилдских джипов «вэгониров» до блокпоста в западной части карантинной зоны. Поперек широких полос восьмидесятой стояли два армейских грузовика, полностью перегораживая путь на восток. (Путь на запад был перекрыт в десяти милях от этого места, по другую сторону от «Транквилити».) Ярко мигали аварийные маячки, установленные на ограждениях. Поблизости находилось с полдесятка солдат СРВЧС в теплой одежде. Трое из них, склонившись к окнам остановленных машин, разговаривали с водителями, вежливо объясняя, в чем дело.

Лиленд, приказав Хорнеру и двум капралам ждать в машине, подошел к сержанту Винсу Бидакьяну, отвечавшему за эту часть операции.

— Как дела? — спросил Лиленд.

— Хорошо, сэр, — ответил Бидакьян, чуть повышая голос, чтобы полковник слышал его за воем ветра. — Машин на дороге мало. Буря началась к западу отсюда, поэтому те водители, у кого есть хоть капля здравого смысла, остановились в Бэттл-Маунтине или даже в Виннемукке. Будут ждать, когда кончится снегопад. А все дальнобойщики, похоже, решили спрятаться и не пробиваться в Элко. Голову даю на отсечение: прежде чем тут накопится очередь в две сотни машин, пройдет не меньше часа.

Они не заворачивали водителей назад в Бэттл-Маунтин, говоря, что операция продлится всего час и ожидание не будет слишком утомительным.

Более длительное перекрытие привело бы к скоплению большого числа машин даже при таком редком трафике, как в этот день во время снежной бури. Чтобы разбираться со столькими недовольными водителями, Лиленду нужно было немедленно поставить в известность полицейское управление Невады и шерифа округа. Но он не хотел втягивать в это дело полицию — разве что в самом крайнем случае: те быстро запросили бы подтверждения его полномочий от армейского начальства, и вскоре выяснилось бы, что полковник взбунтовался. Если копов не ставить в известность о перекрытии в течение всего получаса, а потом, когда они обнаружат блокировку, еще несколько минут морочить им голову, о выходе Лиленда из повиновения станет известно, когда остановить его будет уже невозможно. Ему требовался всего час, чтобы захватить всех свидетелей в мотеле и перевезти их в пещеры Тэндер-хилла.

— Сержант, — сказал он Бидакьяну, — позаботься, чтобы у всех водителей было достаточно бензина. Каждому, у кого бензин на исходе, закачивайте по десять галлонов из неприкосновенного запаса, что ты взял.

— Да, сэр. Я так и думал, сэр.

— Ни копов, ни снегоуборщиков пока не видно?

— Пока нет, сэр, — ответил Бидакьян, оглядывая короткий хвост скопившихся машин, к которому в заснеженных сумерках приближались еще две пары фар. — Но кто-нибудь появится в течение десяти минут.

— Знаешь, что им надо говорить?

— Да, сэр. Из машины, направлявшейся в Шенкфилд, случилась небольшая утечка. В машине были как безопасные, так и токсичные жидкости, так что мы не…

— Полковник! — лейтенант Хорнер вышел из «вэгонира» и быстрым шагом направился к Лиленду. На нем было столько объемной одежды, что он казался в два раза толще обычного. — Сообщение от сержанта Фикса из Шенкфилда, сэр. В мотеле что-то не так. Вот уже пятнадцать минут не слышно ни одного голоса. Только радио. Очень громко работает. Он считает, что там никого нет.

— Они перешли в это чертово кафе?

— Нет, сэр. Фикс считает, что их там просто нет, сэр.

— Нет? И куда же они могли деться? — спросил Лиленд.

На ответ он не надеялся и ждать его не стал. Он бросился к «вэгониру», чувствуя, как колотится сердце.

Ее звали Талия Эрви, и она походила на Мари Дресслер, которая играла буксирщицу Анни в тех замечательных старых фильмах с Уоллесом Бири[34]. Талия была еще крупнее далеко не миниатюрной Дресслер: крупнокостная, широколицая, с большим ртом и тяжелым подбородком. Но это была самая красивая женщина из всех, что Паркер Фейн видел в последнее время: она не только предложила подвезти его и отца Вайкезика из аэропорта до мотеля «Транквилити», но и отказалась брать за это деньги.

— Да мне все равно, черт побери, — сказала она голосом, тоже немного похожим на голос Мари Дресслер. — Я никуда особенно и не собиралась. Домой только, приготовить себе обед. Если откровенно, повар из меня никакой, так что пытка откладывается. По правде говоря, когда я думаю о своем мясном рулете, то понимаю, что вы оказываете мне огромную услугу.

У Талии был десятилетней давности «кадиллак» размером со средний корабль, с зимними покрышками и цепями для езды по снегу. Она утверждала, что на этой машине можно ехать куда угодно в любую погоду, и называла ее Старая кляча. Паркер сел спереди, рядом с ней, отец Вайкезик — сзади.

Они проехали менее четверти мили, когда услышали экстренное сообщение о предполагаемом разливе токсичного вещества и перекрытии восьмидесятой федеральной магистрали к западу от Элко.

— Ах эти тупоголовые, безрукие, проклятые кретины! — Талия сделала звук громче, но одновременно повысила голос, чтобы перекрикивать радио. — Если ты возишь такую опасную дрянь, так делай это так, будто у тебя тут младенцы в стеклянных колясках. Нет же — вот вам, второй раз за два года.

Паркер и отец Вайкезик ни слова не могли сказать. Оба знали, что сбываются их худшие опасения за жизнь друзей.

— Ну, джентльмены, что будем делать?

— Здесь можно взять машину в аренду? Полноприводную — вот что нам нужно. Джип или что-нибудь в этом роде.

— Тут есть один дилер, — сказала Талия.

— Можете нас к нему отвезти? — спросил Паркер.

— Мы со Старой клячей отвезем вас куда угодно, даже если с небес начнут падать снежинки размером с собаку.

Феликс Шелленхоф, продавец в автосалоне, выглядел куда менее колоритно, чем Талия Эрви. На Шелленхофе были серый костюм, серый галстук и бледно-серая рубашка, и говорил он серым голосом. Нет, сказал он Паркеру, они не сдают машины на день. Да, есть много машин на продажу. Нет, они не могут заключить сделку за двадцать минут. Если Паркер намерен получить кредит, то раньше завтрашнего дня ничего не выйдет. Даже чек не позволит совершить сделку быстро, потому что Паркер из другого штата.

— Никаких чеков, — сказал Паркер. Шелленхоф вскинул брови, предвкушая получение наличных. — Я оплачу моей золотой картой «Американ экспресс».

На лице Шелленхофа появилось мрачновато-насмешливое выражение. Они принимают «Американ экспресс», сказал он, но только по платежам за детали и ремонт. Никто еще не покупал целый автомобиль по пластиковой карточке.

— Там нет ограничений по сумме платежа. Слушайте, я был в Париже, увидел там великолепного Дали в галерее, тридцать тысяч баксов, и они приняли мою карточку «Американ экспресс»!

Шелленхоф начал их выпроваживать, используя отточенные, выверенные дипломатические приемы.

— Да Бога ради, пошевелите вы уже задницей! — Отец Вайкезик грохнул кулаком по столу Шелленхофа и покраснел как рак от линии волос до воротничка. — Для нас это вопрос жизни и смерти. Позвоните в «Американ экспресс». — Он высоко поднял руку; глядя своими серыми глазами, потрясенный продавец проследил за этим быстрым движением. — Узнайте, одобрят ли они покупку. Бога ради, поспешите! — Священник, снова шарахнул кулаком по столу.

При виде пришедшего в ярость священника Шелленхоф зашевелился — взял карточку Паркера и чуть ли не бегом бросился из своего маленького кабинета к огражденным стеклом владениям менеджера.

— Господи помилуй, отец, — сказал Паркер, — будь вы протестантом, вы бы стали знаменитым евангелистом, от вашего голоса корчились бы черти в аду.

— Хоть я и католик, в свое время несколько грешников дрожали, завидев меня.

— Не сомневаюсь, — заверил его Паркер.

«Американ экспресс» одобрила покупку. С покаянной поспешностью Шелленхоф достал стопку бланков и показал Паркеру, где надо расписаться.

— Ну и неделька! — Продавец слегка оживился, но все же оставался мрачным. — Вечером в понедельник приходит человек и покупает новый «чероки», расплачиваясь перевязанными двадцатками. Наверное, в казино повезло. Теперь вот вы. А неделя только началась. Неплохо, да?

— Очаровательно, — сказал Паркер.

С телефона, стоявшего на столе Шелленхофа, отец Вайкезик позвонил Майклу Джеррано в Чикаго и рассказал ему о Паркере и о перекрытии восьмидесятой. А когда Шелленхоф снова вышел из комнаты, Вайкезик сказал то, от чего у Паркера глаза полезли на лоб:

— Майкл, с нами может случиться что угодно. Как только я повешу трубку, звони Саймону Зодерману в «Трибьюн» и расскажи ему обо всем. О том, как Брендан связан с Уинтоном Толком, с девочкой Халбург, с Кэлвином Шарклом. О том, что случилось в Неваде в позапрошлом году, что они видели. Если он не поверит, скажи ему, что я верю. А он знает, что я — твердолобый клиент.

Когда отец Вайкезик повесил трубку, Паркер спросил:

— Я вас правильно понял? Боже мой, вы знаете, что случилось с ними в тот июльский вечер?

— Почти уверен, что знаю, — ответил отец Вайкезик.

Больше священник ничего не успел сказать: вернулся Шелленхоф. Теперь сделка казалась ему реальностью, и он явно решил не тратить зря время Паркера.

— Вы должны мне все объяснить, — сказал Паркер священнику.

— Как только сядем в машину, — пообещал отец Вайкезик.

Нед вел «чероки» Джека на восток по занесенным снегом склонам, двигаясь с черепашьей скоростью. Сэнди и Фей сидели впереди рядом с ним, пристально глядя через лобовое стекло на дорогу, помогая Неду обнаруживать препятствия среди белого хаоса.

На заднем сиденье кое-как поместились Эрни, Брендан и Д’жоржа с Марси на коленях. Видя, как в сумерках снежной бури меркнет, сдаваясь темноте, последний свет, Эрни пытался убедить себя, что он не поддастся панике. Прошлым вечером, когда он устроился под одеялом, вглядываясь в тени, которые была не в силах рассеять прикроватная лампа, страх мучил его гораздо меньше, чем он ожидал. Его состояние улучшалось.

А еще надежду давали воскресшие в памяти Доминика самолеты над гриль-кафе. Если это случилось с Домиником, то случится и с Эрни. А когда блок в его памяти разрушится, когда он наконец вспомнит, что видел тем июльским вечером, он совсем перестанет бояться темноты.

— Окружная дорога, — сказала Фей, когда джип остановился.

Они добрались до дороги окружного значения — той, которая проходила мимо «Транквилити», ниже восьмидесятой. Мотель находился милях в двух к югу, Тэндер-хилл — в восьми милях к северу. Дорогу совсем недавно расчистили — федеральные власти платили округу за то, чтобы путь в хранилище был доступен в любое время.

— Быстро! — взволнованным голосом сказала Сэнди Неду.

Эрни знал, что́ ее беспокоит: их мог увидеть кто-нибудь, едущий в Тэндер-хилл или из него.

Нажав на педаль газа, Нед поспешно пересек пустую дорогу и оказался в предгорье с другой стороны, с такой скоростью проскочив по ряду рытвин, что Брендана и Д’жоржу несколько раз бросило на сидевшего между ними Эрни. Они снова нашли укрытие в снегу, который, словно пепел, валил с обжигающего холодом неба. Еще одна артерия, прорезавшая округ с севера на юг, — Виста-Вэлли-роуд — лежала в шести милях к востоку; туда они и направлялись. Добравшись до Виста-Вэлли, они свернут на третью дорогу окружного значения, параллельную восьмидесятой, и уже по ней доберутся до Элко.

Эрни вдруг понял, что тьма почти подкралась к ним. Она была недалеко, не в пространстве, а во времени, всего в нескольких минутах, но Эрни видел, что она наблюдает за ними в миллиарды глазков между миллиардами кружащихся снежинок, подбирается все ближе; стоит ему моргнуть в очередной раз, и тьма тут же выпрыгнет из-за снежных завес и схватит его…

Нет. Было слишком много других вещей, куда страшнее этой, и тратить энергию на идиотскую фобию не имело смысла. Даже с компасом они могли заблудиться в воющем вихре. При видимости в несколько ярдов они могли не заметить края обрыва, свалиться вниз и понять это, лишь когда пропасть поглотила бы их. Езда вслепую к собственной гибели была настолько реальной угрозой, что Нед двигался осторожно, со скоростью улитки.

«Я боюсь только того, чего стоит бояться, — твердо сказал себе Эрни. — Я не боюсь тебя, Тьма».

Фей на переднем сиденье оглянулась через плечо. Он улыбнулся и сделал жест «о’кей», соединив большой и указательный пальцы, которые подрагивали лишь самую малость.

Фей тоже начала складывать свои пальцы, и в этот момент закричала маленькая Марси.

В глубинах Тэндер-хилла, в своем кабинете у стены Узла, доктор Беннелл сидел в темноте, погруженный в беспокойные раздумья. Слабый свет лился из двух окон, выходивших в центральную пещеру второго уровня: явно недостаточно, чтобы разглядеть помещение в подробностях.

На столе перед доктором лежали шесть листов с текстом. За последние пятнадцать месяцев он перечитал его двадцать, а то и тридцать раз и теперь мог вспомнить его слово в слово. Это был психологический портрет Лиленда Фалкерка, украденный из компьютерной базы данных с личными делами персонала элитного подразделения Службы реагирования на внутренние чрезвычайные ситуации.

Майлс Беннелл — доктор биологических и химических наук, обладавший кое-какими познаниями в физике и антропологии, хороший гитарист и пианист, автор всевозможных книг, от труда по нейрогистологии до научной работы по творчеству Джона Макдональда, знаток вин, страстный поклонник фильмов Клинта Иствуда, почти что титан Возрождения, перенесшийся в конец двадцатого века, среди прочего был необыкновенно одаренным хакером. Он начал свои путешествия по сложной Всемирной сети, объединяющей системы электронной информации, еще будучи студентом. Полтора года назад, когда работа в Тэндер-хилле привела к необходимости часто контактировать с Лилендом Фалкерком, Майлс Беннелл пришел к выводу, что полковник психически неустойчив и был бы признан непригодным для военной службы даже в качестве рядового, если бы не одно обстоятельство: он явно принадлежал к тем редким параноикам, которые научились использовать свойственную им особую разновидность психопатии, чтобы превращать себя в идеальных роботов, на первый взгляд неотличимых от нормальных людей. Майлсу захотелось узнать о нем побольше. Чем жил Фалкерк? Какой раздражитель мог привести его к неожиданному взрыву?

Ответ можно было найти только в штабе СРВЧС. И вот шестнадцать месяцев назад, пользуясь личным компьютером и модемом, Майлс начал искать способ проникнуть в электронный архив СРВЧС в Вашингтоне.

Когда Майлс в первый раз прочел психологический профиль полковника, он испугался, хотя и придумал тысячу оправданий, чтобы остаться в Тэндер-хилле, даже если это означало работу с таким опасным и жестоким человеком, как полковник. Неприятностей будет меньше, если Майлс станет разговаривать с Фалкерком невозмутимо и сухо-уважительно: умеющий держать себя в руках параноик оценит это. Не стоит пытаться завести дружбу с таким человеком или льстить ему, поскольку он решит, что ты что-то скрываешь. Вежливое презрение — вот лучший способ общения.

Но теперь Майлс, заточенный в подземелье, оказался полностью во власти Фалкерка. Полковник будет судить о нем, сообразуясь с собственными искаженными представлениями о вине и невиновности. Майлс был перепуган до смерти.

Армейский психолог, составлявший психологический портрет Фалкерка, с одной стороны, получил плохую подготовку, а с другой — оказался не слишком догадливым. Он объявил, что полковник вполне подходит для работы в элитных подразделениях СРВЧС, но отметил личностные особенности этого человека, которые встревожили Майлса, умевшего читать не только то, что написано, но и то, что скрыто между строк.

Во-первых, Лиленд Фалкерк ненавидел все религии и боялся их. Но поскольку любовь к богу и стране ценилась в среде военных, Фалкерк пытался скрывать свои антирелигиозные чувства. Эта особенность явно уходила корнями в его детство — он вырос в семье религиозных фанатиков.

Майлс Беннелл решил, что этот изъян Фалкерка в данной ситуации может привести к самым непредсказуемым последствиям, — нынешний проект, в котором участвовали они оба, имел некое мистическое измерение. Очевидные религиозные обертоны и ассоциации наверняка должны были вызвать у полковника негативную реакцию.

Во-вторых, Лиленд Фалкерк был одержим идеей контроля. Он считал, что должен управлять всем, что находится вокруг него, и всеми, с кем имеет дело. Эта неотложная потребность контролировать внешний мир отражала постоянную внутреннюю борьбу за контроль над своим гневом и параноидальными страхами.

Майлса Беннелла пробрала дрожь, когда он подумал об ужасном напряжении, в котором пребывал полковник, получив это назначение, ведь спрятанное в Тэндер-хилле невозможно было контролировать вечно. Понимание этого могло привести Фалкерка к чему угодно — от простого упадка сил до взрыва психопатической ярости.

В-третьих, Лиленд Фалкерк страдал мягкой, но в то же время хронической клаустрофобией, которая в условиях подземелья только усиливалась. Этот страх, возможно, родился в детстве из-за постоянных запугиваний со стороны родителей, говоривших ему, что однажды он окажется в аду.

Фалкерк, который под землей чувствовал себя не в своей тарелке, автоматически начал бы подозревать всех в таком месте, как Тэндер-хилл. Задним числом Беннелл с пугающей очевидностью осознал, что растущие параноидальные подозрения полковника в отношении всех участников проекта были неизбежны с первого дня.

Четвертое — и это было самое худшее — Лиленд Фалкерк был умеренным мазохистом. Он подвергал себя испытаниям на физическую выносливость и сопротивляемость боли, делая вид, что это требуется для поддержания хорошей формы и быстрой реакции, необходимых офицеру СРВЧС. Его грязный маленький секрет, который он надежно прятал даже от себя самого, состоял в том, что он наслаждался болью.

Эта черта личности Фалкерка тревожила Майлса Беннелла сильнее, чем все остальное. Поскольку полковник любит боль, он будет готов страдать вместе со всеми остальными обитателями Тэндер-хилла, если решит, что их страдания необходимы для очищения мира. Возможно, он с нетерпением ждет приближения смерти.

Майлс Беннелл сидел в темноте, мрачный и встревоженный.

Доктора пугала не только и не столько собственная смерть и смерть его коллег. У него все сжималось внутри от страха при мысли о том, что, уничтожив всех сотрудников проекта, Фалкерк погубит и сам проект. Если он это сделает, человечество не узнает величайшей новости за всю свою историю. А еще он откажет роду человеческому в лучшей — и, вероятно, единственной — возможности достичь мира, бессмертия, бесконечного изобилия и перехода в иное качество.

Лиленд Фалкерк стоял на кухне Блоков и рассматривал лежавший на столе альбом. Открыв его, он увидел, что все фотографии и рисунки луны закрашены красным.

Снаружи, обыскивая прилегавшую к мотелю территорию, перекрикивались солдаты СРВЧС, чьи голоса искажал и приглушал бушующий ветер.

Проделывая дыхательные упражнения, призванные уменьшать напряжение с каждым выдохом, Лиленд переворачивал страницы альбома, разглядывая алые луны — странную коллекцию ребенка.

Звук моторов доносился теперь из кухонного окна с задней стороны мотеля — его люди перегнали туда наконец две машины, стоявшие со стороны фасада. Лиленд слышал характерное рычание форсированных двигателей внедорожников.

Он листал альбом, оставаясь спокойным, полностью контролируя себя, несмотря на передряги, не дававшие ему покоя. Он гордился умением контролировать себя. Ничто не могло его встревожить.

На лестнице, что вела из конторки наверх, послышались быстрые шаги лейтенанта Хорнера. Еще несколько секунд — и он прошел через гостиную на кухню.

— Сэр, мы проверили все номера. Никого. Они уехали по бездорожью от задней стороны мотеля. В снегу остались два еле видных следа. Далеко уйти они не могли. В такую погоду — никак не могли.

— Вы послали за ними людей?

— Нет, сэр. Но они уже перегнали пикап и «вэгонир» к задней стене мотеля. Они готовы.

— Отправляйте их, — сказал Лиленд тихим, спокойным голосом.

— Не беспокойтесь, сэр, мы их поймаем.

— Не сомневаюсь. — Полностью контролируя себя, Лиленд демонстрировал своему лейтенанту твердую и неколебимую уверенность. Хорнер развернулся, собираясь уходить, но Лиленд добавил: — Как только отправите людей, жду вас внизу с картой округа. Они собираются в каком-то месте выехать на дорогу округа или штата. Мы предвосхитим их следующий шаг и будем ждать их там.

— Да, сэр, — сказал Хорнер.

Оставшись один, Лиленд спокойно перевернул страницу альбома. Красные луны.

Громкие шаги Хорнера достигли конца лестницы. Потом за ним захлопнулась входная дверь, задрожали стены.

Лиленд спокойно перевернул еще одну страницу, потом еще одну.

Снаружи Хорнер выкрикивал команды.

Лиленд переворачивал страницы. Красные луны.

Снаружи взревели моторы. Восемь человек, разбившись на две группы, отправились по следам бежавших свидетелей.

Лиленд спокойно перевернул две, три, шесть страниц — красные луны, снова красные луны, — потом так же спокойно взял альбом и швырнул его через комнату. Альбом ударился о шкаф, отскочил от холодильника, упал. Несколько алых лун вывалились из него, пролетели, порхая, по комнате и тоже упали. На кухонном столе Лиленд увидел керамическую вазочку: сидящий медведь прижимал, улыбаясь, все четыре лапы к брюху. Он взял вазу, швырнул на пол — та разлетелась на сотню осколков. Обломки шоколадного печенья, попавшие на альбом, раскрошились на красных лунах. Лиленд столкнул на пол радиоприемник. Сахарницу, содержимое которой рассыпалось. Швырнул о стену хлебницу, затолкал в духовку кофеварку.

Он постоял несколько секунд, ровно, глубоко дыша. Потом развернулся, спокойно вышел из кухни, спокойно спустился по лестнице в конторку, чтобы спокойно исследовать карту округа и спокойно оценить ситуацию вместе с лейтенантом.

— Луна! — вскрикнула Марси. Потом пронзительно закричала снова: — Мама, смотри, смотри, луна! Почему, мама, почему? Смотри, луна!

Внезапно девочка попыталась вырваться из рук матери, выкручивалась, билась. Д’жоржа изо всех сил старалась удержать ее, но безуспешно.

Испуганный Нед остановил машину.

Марси закричала снова, высвободилась из объятий матери, перебралась к Эрни — насколько он понимал, без всякой цели, только чтобы убежать от того, что вспыхнуло в ее памяти. Она явно не осознавала, что находится в машине, считая, что оказалась в каком-то другом, пугающем месте.

Эрни схватил Марси, прежде чем она успела перебраться на колени Брендана, и своими большими руками крепко прижал девочку к груди. Та продолжала кричать, а он пытался успокоить ее, ворковал что-то.

Постепенно ужас, охвативший Марси, исчез. Она перестала сопротивляться и успокоилась на руках Эрни, перестала кричать, только тихо распевала:

— Луна, луна, луна… — А потом тихонько, но с жутким страхом: — Не отдавайте меня ей.

— Не волнуйся, детка, — сказал Эрни, лаская ее, гладя ее волосы. — Успокойся, ты в безопасности, я тебя никому не отдам.

— Она вспомнила что-то, — сказал Брендан, когда машина тронулась с места. — Щель приоткрылась на секунду.

— Что ты видела, детка? — спросила у дочери Д’жоржа.

Но девочка вновь замкнулась в себе, ничего не видя и не слыша… правда, немного погодя Эрни почувствовал, как ее ручки крепче обхватили его. Он тоже крепче обнял ее. Марси молчала. Она все еще не была с ними по-настоящему, плыла по своему темному внутреннему морю, но явно чувствовала себя в безопасности в медвежьих объятиях Эрни и цеплялась за него, а «чероки» подпрыгивал и нырял на камнях и рытвинах среди снежной тьмы.

После многих месяцев, прожитых в страхе перед каждой тенью, когда приближение вечера каждый раз погружало его в страх и отчаяние, Эрни чувствовал себя неописуемо хорошо, радуясь тому, что кто-то нуждается в его силе. Он прижимал девочку к себе, бормотал ей ласковые слова, гладил ее густые черные волосы, забыв о том, что ночь окружает «чероки» и прижимает свое лицо к окнам.

Наконец Джек свернул на восток и вывел машину на дорогу окружного значения, что вела к Тэндер-хиллу, — приблизительно в миле к северу от того места, где ее уже должен был пересечь Нед на «чероки». Джек повернул направо и поехал к хранилищу тем же путем, который утром избрали Эрни и Доминик.

На востоке он никогда не видел таких бурь. Чем выше они поднимались, тем гуще и быстрее падал снег. Он был плотным, как сильный ливень.

— Вход в хранилище будет примерно через милю, — предупредил Доминик.

Джек выключил фары и снизил скорость. Пока его глаза не приспособились к отсутствию света, мир, казалось, состоял только из круговерти белых хлопьев и темноты.

Он не всегда мог сказать, по своей полосе едет или по встречной, и опасался, что из темноты прямо на них выскочит другая машина.

Джинджер явно приходила в голову та же мысль — она сжалась на сиденье, словно защищаясь от удара, и нервно покусывала нижнюю губу.

— Этот свет впереди — въезд в хранилище, — сказал Доминик.

По обеим сторонам ворот, на фонарных столбах, горели две ртутные лампы. Из двух узких окон в караульной лился более теплый янтарный свет.

Но даже при свете Джек видел только приблизительные очертания небольшого сооружения по другую сторону сетчатой ограды — падающий снег скрывал все подробности. Он не сомневался, что, если выключить фары, охранники, которые могут случайно выглянуть в окно, не увидят проезжающего мимо пикапа. А шум двигателя поглотит ветер.

Они медленно поднялись по крутому склону, забираясь еще глубже в темень и в горы. Дворники на лобовом стекле с каждой секундой работали все хуже, так как снег налипал на резинки и превращался в лед.

Когда они отъехали около мили от ворот, Джинджер спросила:

— Может быть, включить фары?

— Нет. Мы поедем без света до самого конца, — сказал Джек, который сидел, наклонившись над рулем, и щурился, вглядываясь в темноту.

Лиленд Фалкерк и лейтенант Хорнер, склонившись над столиком регистрации в конторке мотеля, изучали карту округа. Через какое-то время машины, пустившиеся в погоню за свидетелями, вернулись ни с чем. Они проехали пару сотен ярдов по лощине, идущей в горы на север, дальше никаких следов не было — снег и ветер стерли их. Но были основания предполагать, что по крайней мере одна из машин свернула в другую лощину, на восток. Разделяться свидетелям, по всей видимости, было незачем, и люди Фалкерка решили, что в этом направлении поехали оба автомобиля — пикап Сарверов и «чероки».

Выслушав их, Лиленд снова обратился к карте и сказал:

— Это резонно. На запад им ни к чему. Там ничего нет, только Бэттл-Маунтин в сорока милях, а дальше, еще через пятьдесят миль, Виннемукка. Городки маленькие, долго скрываться там нельзя, и ни один не назовешь транспортным узлом — выездов оттуда раз-два и обчелся. Значит, они поедут на восток, в Элко.

Лейтенант Хорнер ткнул в карту пальцем размером с хорошую сигару:

— Вот дорога, которая идет мимо мотеля в Тэндер-хилл. Они уже пересекли ее и сейчас продолжают двигаться на восток.

— И на какую следующую дорогу они выйдут, чтобы поехать на юг?

Лейтенант Хорнер нагнулся, чтобы прочесть мелкие буквы названия:

— Виста-Вэлли. Это милях в шести к востоку от дороги на Тэндер-хилл.

Раздался стук в дверь, и Майлс Беннелл сказал:

— Войдите.

Дверь распахнулась, и в темный кабинет вошел генерал Роберт Альварадо, начальник хранилища в Тэндер-хилле. За ним в темноту проникла струя серебристого света, — казалось, часть помещения ненадолго покрыл иней.

— Сидите один, в темноте? — спросил генерал. — Только представьте, какие подозрения это вызовет у полковника Фалкерка.

— Он сумасшедший, Боб.

— Это с ним случилось недавно, — сказал Боб Альварадо. — Я мог бы возразить, что он был хорошим офицером, правда немного формалистом и чрезмерно воинственным. Но сейчас я соглашусь с вами. У него слегка едет крыша. А может, и не слегка. Несколько минут назад он позвонил мне и обратился с просьбой. Видимо, это называлось просьбой, но она прозвучала как приказ. Он хочет, чтобы все, гражданские и военные, разошлись по своим жилищам и оставались там до дальнейшего распоряжения. Вы услышите мое обращение по громкой связи через несколько минут.

— Но зачем ему это понадобилось? — спросил Майлс.

Альварадо сел на стул рядом с открытой дверью. Морозный луч света освещал его ноги и туловище до середины груди, лицо оставалось в темноте.

— Фалкерк везет сюда свидетелей и не хочет, чтобы их видели те, кто еще не знает о них. По крайней мере, так он объяснил свою просьбу.

Майлс удивленно возразил:

— Но если пришло время обновить их блоки памяти, лучше делать это в мотеле. Хотя, насколько мне известно, своих поганых мозгоправов он сюда не вызывал.

— Не вызывал, — подтвердил Боб Альварадо. — Говорил, что операция прикрытия, возможно, будет остановлена. И хочет, чтобы вы обследовали свидетелей, в особенности Кронина и Корвейсиса, — вдруг он прав и оба уже не люди? Но еще он сказал, что размышлял над разговором с вами, что, может, вы правы, а он слишком подозрителен. Если вы подтвердите, что они полноценные люди и их способности не свидетельствуют о присутствии чего-то нечеловеческого, он поверит вам на слово и пощадит их. В таком случае он, возможно, откажется от новой очистки памяти и даже порекомендует своему начальству проинформировать общественность.

Майлс помолчал несколько секунд, потом шевельнулся на стуле, обеспокоенный, как никогда:

— Похоже, он проявил наконец здравый смысл. Только почему я никак не могу поверить в это? Вы ему верите?

Альварадо протянул руку и захлопнул дверь. Кабинет погрузился в темноту. Поняв, что Майлс тянется к выключателю, он сказал:

— Давайте так и оставим, а? Говорить откровенно легче, когда не видишь собеседника. — (Майлс убрал руку, не став включать лампу.) — Скажите мне, Майлс, это вы послали фотографии Корвейсису и Блокам?

Майлс молчал.

— Мы с вами друзья, — продолжил Альварадо. — По крайней мере, так я всегда думал. Я не встречал другого человека, с которым мне так нравится играть в шахматы и покер. Поэтому я вам говорю… Джека Твиста вызвал сюда я.

— Зачем? — Майлс был явно поражен.

— Я знал, как и вы, что некоторые свидетели медленно освобождаются от блоков в памяти и у них возникают психологические проблемы. И поэтому я попытался обратить внимание свидетелей на мотель, прежде чем кто-нибудь опять решит уничтожить их память. Я надеялся, что подниму достаточно шума и сделаю продолжение операции прикрытия невозможным.

— Зачем? — повторил Майлс.

— Я пришел к выводу, что эта операция — ошибка.

— Но к чему саботировать ее втайне?

— Если бы я обратился к общественности, то нарушил бы приказ. Моя карьера пошла бы коту под хвост. А может, и пенсия. К тому же я опасался, что Фалкерк меня убьет.

То же самое беспокоило и Майлса.

— Я начал с Твиста, полагая, что с его рейнджерской подготовкой и склонностью бросать вызов властям он сможет сорганизовать других свидетелей. В ходе очистки памяти Твиста позапрошлым летом я узнал о его банковских ячейках. И вот я просмотрел его досье, записал названия банков, пароли. В досье также находились копии всех ключей к его ячейкам. Фалкерк сделал их на тот случай, если понадобятся улики против Твиста, чтобы шантажировать его или упрятать в тюрьму. Я сделал копии с копий. А когда в конце декабря на десять дней уехал в отпуск, прихватил с собой десяток открыток с изображением мотеля «Транквилити» и положил по одной в каждую ячейку. Он не часто ходит в эти банки, всего несколько раз в году. Тысячи клиентов арендуют ячейки, поэтому Твиста никто не помнил в лицо, и я сошел за него. Все прошло без сучка и задоринки.

— Гениально, — сказал Майлс, глядя с восхищением и теплотой на крупную, едва видимую в полутьме фигуру друга. — Эти открытки должны были заставить Твиста задуматься, а если бы о них пронюхал Фалкерк, то не знал бы, на кого свалить вину.

— Еще и потому, что я всегда прикасался к ним только в перчатках, — добавил Альварадо. — Ни одного отпечатка не оставил. Я планировал вернуться, подождать, пока Твист найдет открытки, а потом съездить в Элко, позвонить с таксофона другим свидетелям, дать им отсутствующий в телефонных книгах номер Твиста и сказать, что он знает причину их психических проблем. Ком покатился бы с горы. Но пока я собирался, кто-то отправил поляроидные снимки Корвейсису и Блокам, возник новый кризис. Я, как и Фалкерк, знаю: того, кто отправил снимки, нужно искать здесь, в Тэндер-хилле. Вы будете признаваться или исповедальное настроение посетило только меня?

Майлс помедлил, взглянул на туманно-серый отчет на столе. Психологический профиль Фалкерка. Его пробрала дрожь. Наконец он ответил:

— Да, Боб, это я послал те фотографии. Великие умы мыслят одинаково, да?

Альварадо сказал:

— Я вам объяснил, почему выбрал Твиста. И я могу понять, почему вы решили расшевелить Блоков, — они местные и как бы в эпицентре всего. Но почему вы выбрали Корвейсиса?

— Он писатель, значит у него живое воображение. Я предполагал, что он откликнется на анонимные письма и необычные фотографии быстрее и живее, чем другие. А его первый роман получил огромную известность еще до выхода в свет, и, если он накопает что-нибудь достоверное, пресса поверит скорее ему, чем кому-либо еще.

— Мы два умника.

— Слишком уж великих, это может не кончиться добром, — сказал Майлс. — Похоже, мы промедлили, с операцией прикрытия нужно было заканчивать раньше. Нам следовало нарушить подписку о неразглашении и известить общественность, даже рискуя вызвать ярость Фалкерка и преследования со стороны властей.

На несколько секунд воцарилось молчание. Наконец Альварадо нарушил его:

— Как вы считаете, почему я пришел к вам и рассказал обо всем, Майлс?

— Вам нужен союзник против полковника. Вы не верите ни одному слову из того, что он наговорил вам по телефону. Не можете поверить, что он поумнел в одночасье. И считаете, что он везет сюда свидетелей не для того, чтобы мы обследовали их.

— Я думаю, он намерен их убить, — сказал Альварадо. — И нас заодно. Всех нас.

— Потому что считает, что всеми нами завладели. Идиот.

В динамике системы громкой связи раздался треск, потом свист. Как и во всех помещениях хранилища, громкоговоритель был встроен в стену. За свистом последовало сообщение: все, военные и гражданские, должны явиться в арсенал, получить оружие, вернуться в свои помещения и ждать дальнейших инструкций.

Альварадо встал со стула, сказал:

— Когда они вернутся к себе, я скажу им, что Фалкерк собрался запереть всех в жилищах, а я решил вооружить их. Скажу, что по причинам, которые одним будут ясны, а другим — пока нет, нам всем угрожает опасность со стороны Фалкерка и его СРВЧС. И если полковник пришлет сюда своих людей, чтобы собрать персонал и перестрелять всех, мои люди смогут дать им отпор. Надеюсь, мы сможем его остановить, прежде чем дело зайдет настолько далеко.

— И я тоже получу пистолет?

Альварадо подошел к двери, но не открыл ее. Потом ответил из темноты:

— Вы — в первую очередь. Наденьте лабораторный халат, чтобы пистолет был под ним, — Фалкерк не увидит, что вы вооружены. Я собираюсь расстегнуть пуговицы на мундире, а небольшой пистолет заткнуть за пояс: тогда он не поймет, что и я при оружии. Если мне покажется, что он намерен дать команду об уничтожении нас, я вытащу пистолет и убью его. Но сначала предупрежу вас — скажу кодовое слово, чтобы вы могли убить Хорнера. Убить нужно обоих сразу: если у Хорнера будет возможность, он убьет меня, когда я открою огонь по Фалкерку. А мне очень нужно остаться в живых: не потому, что я так уж пекусь о своей шкуре, хотя, вообще-то, пекусь, а потому, что я генерал и должен иметь возможность подчинить себе людей Фалкерка, когда их командир будет убит. Вы сможете сделать это? Сможете убить человека, Майлс?

— Да, я смогу нажать на спусковой крючок, если это остановит Хорнера. Я тоже считаю вас своим близким другом, Боб. И не только из-за покера и шахмат. Я не могу забыть о том что вы прочитали всего Томаса Элиота.

— «Я думаю, что мы в крысином ходе, / Где мертвецы подрастеряли кости»[35], — процитировал Боб Альварадо. Он тихонько рассмеялся, открыл дверь и остановился в серебристом свете пещеры. — Какая ирония судьбы! Тысячу лет назад мой отец беспокоился, что из-за интереса к поэзии я вырасту девчонкой в юбчонке. А я стал однозвездным генералом, и в час крайней нужды именно поэзия убеждает вас совершить ради меня убийство и спасти мою задницу. Идете в арсенал, доктор Беннелл?

Майлс встал и присоединился к генералу в дверном проеме, где разлился морозный свет.

— Вы понимаете, что Фалкерк, по существу, действует от имени председателя Объединенного комитета начальников штабов и еще более высокопоставленных лиц? Когда вы убьете его, на вас набросится генерал Ридденаур и, может, даже президент.

— В жопу Ридденаура! — Боб Альварадо положил руку на плечо Майлса. — В жопу всех политиканов и холуев-генералов вроде Ридденаура! Допустим, Фалкерк унесет с собой новые коды компьютера системы безопасности, когда мы его убьем. Через несколько дней мы выйдем отсюда, даже если придется разобрать этот чертов выход. А потом… вы понимаете, что когда мы донесем нашу новость до остального мира, то станем самыми знаменитыми людьми на этой горемычной планете? Может быть, и в истории. Откровенно говоря, я не могу вспомнить никого другого, кто сообщил бы миру такую важную новость… разве что Мария Магдалина в пасхальное утро.

Отец Стефан Вайкезик сел за руль «чероки» — он водил полноприводные машины, когда служил с отцом Биллом Нейдером во Вьетнаме. Конечно, там были болота и джунгли, а не снежная равнина и метель. Но он обнаружил, что джип повсюду ведет себя почти одинаково. Хотя отец Стефан давным-давно не был прежним сорвиголовой, он вел джип с тем же безрассудным пренебрежением к опасности и с уверенностью, которые выказывал в молодые годы, под огнем. Когда они выехали из освещенного Элко в метельную тьму, отец Вайкезик понял: Господь призвал его к священническому служению, потому что время от времени церкви требуются люди, в чьей душе таится неутолимая страсть к приключениям.

Восьмидесятая федеральная была закрыта, и они поехали на север по пятьдесят первой дороге штата, потом на запад, по дорогам окружного значения — щебенчатым, гравийным, грунтовым; все были под покровом снега. Обочины дорог обозначались желтыми, как кошачий глаз, светоотражателями на редких столбиках, и только блеск этих нечастых ориентиров, отражавших свет автомобильных фар, позволял не сбиться с пути. Иногда приходилось съезжать на бездорожье, чтобы перебраться с одной дороги на другую. К счастью, они купили компас, который установили на приборной панели, и карту округа. Несмотря на все это петляние, они неуклонно приближались к мотелю «Транквилити».

По пути Стефан рассказал о ГИПКе, о котором узнал от Майкла Джеррано, а тот — от мистера Икс, друга Джинджер Вайс.

— Полковник Фалкерк был единственным военным в организации. Похоже, ГИПК придумали для разбазаривания денег налогоплательщиков: эта исследовательская группа должна анализировать социальную проблему, которая, вероятнее всего, никогда не возникнет. В нее входят биологи, физики, специалисты по культурной антропологии, врачи, социологи, психологи. Аббревиатура ГИПК расшифровывается как Группа изучения последствий контакта. Это означает, что они пытаются определить позитивные и негативные последствия контакта человечества с разумными инопланетными видами.

Не отрывая глаз от заснеженной дороги, Стефан помолчал, чтобы его попутчик осознал услышанное, и чуть улыбнулся, когда раздался неожиданный резкий вдох.

— Вы же не хотите сказать… — проговорил Паркер, — не имеете же вы в виду…

— Имею, — сказал Стефан.

— Что-то прилетело… вы хотите сказать… что-то…

В первый раз за время их недолгого знакомства Паркер Фейн потерял дар речи.

— Да, — сказал Стефан. Для него случившееся уже перестало быть новостью, но он все еще содрогался при мысли об этом и понимал, что чувствует Паркер. — В ту ночь что-то спустилось на землю. Что-то спустилось с неба шестого июля.

— Господи Исусе! — воскликнул Паркер. — Ой, извините, отец, не хотел поминать всуе. Спустилось. Ни хрена себе! Простите. Нет, правда. Но… господи боже!

Они ориентировались на желтоглазые отражатели, следуя по очень извилистой гравийной дороге, которая жалась к основаниям складчатых холмов.

— С учетом обстоятельств, — сказал отец Вайкезик, — не думаю, что Господь налагает на вас языковые ограничения. Основная цель ГИПКа состояла в том, чтобы выработать общее представление о том, какое влияние непосредственный контакт с неземной цивилизацией окажет на нашу культуру и, шире, на человечество.

— Но ведь все очень просто. Какая радость, какое чудо — узнать, что мы не одни! — сказал Паркер. — Мы с вами знаем, как реагировали бы люди. Посмотрите, сколько десятилетий они увлекаются фильмами о других мирах и инопланетянах!

— Да, — сказал отец Стефан. — Но есть разница между тем, как они реагируют на вымысел и как могут отреагировать на реальность. По крайней мере, так считают многие ученые, особенно представители общественных наук — социологии, психологии. А антропологи говорят нам, что когда продвинутая культура взаимодействует с менее продвинутой, последняя теряет веру в свои традиции и институты, иногда полностью. Примитивная культура утрачивает уважение к религии и системам управления. Ухудшается сексуальное поведение, размываются социальные ценности, разрушаются семейные устои. Посмотрите, что случилось с эскимосами после соприкосновения с западной цивилизацией: алкоголизм, губительный для семьи конфликт поколений, рост самоубийств… И дело не в том, что западная культура — опасная или вредоносная. Вовсе нет. Но наша культура была гораздо более развитой и сложной, чем эскимосская, контакт привел к серьезному падению самооценки эскимосов, теперь они уже не смогут ее поднять.

Стефану пришлось прервать свои излияния — гравийная дорога, по которой они ехали, кончилась.

Паркер принялся изучать карту в тусклом свете лампочки из бардачка. Потом посмотрел на компас, закрепленный на приборной панели.

— Сюда, — сказал он, показывая налево. — Три мили на запад, по бездорожью. Там мы выйдем к окружной дороге направлением север-юг — Виста-Вэлли-роуд и пересечем ее. Оттуда до «Транквилити» восемь-девять миль, опять по бездорожью. Мы должны подъехать к мотелю с задней стороны.

— Поглядывайте на компас, чтобы я не сбился с курса на запад.

Стефан повел машину по засыпанной снегом местности.

— То, что вы сказали про эскимосов, — начал Паркер, — и о том, как смотрит на проблему ГИПК… Мистер Икс ведь не сообщил отцу Джеррано все эти подробности по телефону?

— Что-то сообщил, что-то нет.

— Как я понимаю, вы размышляли об этом прежде.

— О межпланетном контакте я не думал, — сказал отец Вайкезик. — Но иезуитов учат трезво смотреть на положительные и отрицательные последствия усилий церкви по насаждению веры среди отсталых народов. Похоже, мы не только принесли им просвещение, но и причинили огромный ущерб. Как бы то ни было, мы проводим много антропологических исследований, и озабоченность ГИПКа мне понятна.

— Вы отклонились на север. Берите влево, как только местность позволит, — сказал Паркер, посмотрев на компас. — Послушайте, я все еще не понимаю озабоченности ГИПКа.

— Возьмите американских индейцев. Их уничтожили не столько ружья белого человека, сколько столкновение культур. Приток новых идей заставил индейцев по-другому посмотреть на свои относительно примитивные сообщества, что привело к потере самооценки, утрате культурных ценностей и вектора развития. Судя по словам мистера Икс, переданным мне отцом Джеррано, ГИПК решил, что контакт человечества и куда более развитых инопланетян может иметь для нас такие же последствия: разрушение религиозной веры, потеря веры во все государственные институты и светские традиции, комплекс неполноценности, самоубийства.

Паркер Фейн издал резкий горловой звук, прозвучавший насмешливо.

— Отец, ваша вера разрушилась бы из-за этого?

— Нет! Напротив! — возбужденно ответил Стефан. — Если бы эта огромная вселенная не содержала никакой другой жизни, если бы триллионы звезд и миллиарды планет были лишены жизни, это навело бы меня на мысль, что Бога нет, что эволюция нашего вида — всего лишь счастливая случайность. Ведь если Бог есть, Он любит жизнь, холит ее и всех существ, которых создал, и Он никогда не оставил бы вселенную такой пустой.

— Многие люди — большинство — думают так же, — сказал Паркер.

— И даже если вид, с которым мы столкнулись, пугающе не похож на нас физически, меня это не отвратит. Когда Господь сказал нам, что создал нас по своему образу и подобию, Он вовсе не имел в виду внешнее сходство. Он имел в виду душу и разум, способность рассуждать, сострадать, любить, дружить. Этим человек подобен Ему. Вот какое послание я везу Брендану. Я считаю, что его кризис веры связан с воспоминанием о встрече с цивилизацией, совершенно не похожей на нашу и неизмеримо нас превосходящей. Он подсознательно решил: это опровергает учение церкви о том, что Бог создал нас по своему подобию. Я хочу сказать ему вот что. Важно не то, как они выглядят, и не их цивилизационное превосходство над нами. На их Божественное происхождение указывает данная Им способность любить, сочувствовать и использовать полученный от Бога разум, чтобы справляться с вызовами, которые бросает вселенная.

— Это им и пришлось сделать, чтобы покрыть такое расстояние, — сказал Паркер.

— Именно! Не сомневаюсь: когда блок памяти Брендана разрушится, когда он вспомнит, что́ случилось, и у него будет время все обдумать, он придет к тому же выводу. Но я на всякий случай хочу быть рядом с ним, чтобы помочь ему, направить его.

— Вы его очень любите, — сказал Паркер.

Несколько секунд отец Вайкезик, прищурившись, смотрел на белый мир перед собой, в котором бушевала буря. Теперь он двигался медленнее и осторожнее, чем до того, когда ориентировался на отражатели вдоль дороги. Наконец он тихо произнес:

— Иногда я жалею, что выбрал священническую стезю. Прости меня, Господи, но это правда. Потому что иногда я думаю о семье, которая могла бы у меня быть: о жене, с которой я жил бы общей жизнью, о детях, которые росли бы на наших глазах… Семья, которая могла бы у меня быть, — вот чего мне не хватает. Больше ничего. Что касается Брендана… да, это сын, которого у меня никогда не было и не будет. Я люблю его так, что и передать не могу.

Немного спустя Паркер вздохнул и проговорил:

— Лично я считаю, что ГИПК — бочка с дерьмом. Первый контакт не уничтожил бы нас.

— Я согласен, — сказал Стефан. — Их ошибка в том, что они сравнивают нынешнюю ситуацию и наши контакты с примитивными культурами. Разница в том, что мы не примитивны. Это будет контакт между очень продвинутой культурой и суперпродвинутой. ГИПК решил, что в случае такого контакта его необходимо скрыть от общественности, если возможно, и рассказать обо всем только через десять или двадцать лет. Но это ошибка, серьезнейшая ошибка, Паркер. Мы в силах справиться с таким потрясением, потому что готовы к их появлению. Боже мой, мы готовы к встрече с ними, которую так отчаянно вожделели!

— Отчаянно готовы, — шепотом согласился Паркер.

Еще минуту они ехали, подпрыгивая и раскачиваясь, в тишине, не в состоянии говорить, не в состоянии выразить словами это невыносимо прекрасное знание: человечество не одно во вселенной.

Наконец Паркер откашлялся, посмотрел на компас и сказал:

— Вы идете точно по курсу, Стефан. До Виста-Вэлли-роуд, должно быть, меньше мили. Этот человек из Чикаго, о котором вы упомянули… Кэл Шаркл. Что он прокричал копам сегодня утром?

— Он уверял, что видел, как приземлились инопланетяне и что они враждебны нам. Боялся, что они уже начали завоевывать нас и вселились почти во всех его соседей. Инопланетяне будто бы захватили его в плен, привязали к кровати и с помощью капельницы проникли в него через вены. Поначалу я опасался, что так оно и есть и события в Неваде следует рассматривать как угрозу. Но в самолете из Чикаго у меня было время подумать. Шаркла схватили и подвергли промывке мозгов, а он принял это за действия инопланетян, чей корабль действительно видел. Решил, что это инопланетяне в скафандрах схватили его и натыкали в него иголок. Он стал свидетелем посадки космического корабля, а потом появились эти посланные властями люди в защитных костюмах, и к тому времени, когда они внедрили в его подсознание всю эту ерунду и дополнили блоком памяти, он был совершенно дезориентирован. Никакие инопланетяне к нему не прикасались. Все это сделали его соотечественники.

— Это посланные властями люди, которые надели защитные костюмы, так как не знали, не влечет ли контакт опасности бактериологического заражения?

— Именно, — сказал Стефан. — Некоторые постояльцы «Транквилити», вероятно, приближались к кораблю на глазах у других и поэтому считались зараженными, пока не будет доказано обратного. И мы знаем, что некоторые из постояльцев отчетливо помнили людей внутри мотеля в защитных костюмах: солдат, специалистов по промывке мозгов. Беднягу Кэлвина свела с ума путаница, возникшая из-за неспособности четко вспомнить о случившемся.

— До Виста-Вэлли-роуд меньше полумили, — сказал Паркер, разглядывая карту в свете лампочки в открытом бардачке.

Снег безостановочно сыпался сквозь желтые конусы света фар. Время от времени, когда ветер замирал или на короткое время изменял угол атаки, неустойчивые снежные формы начинали причудливую пляску, двигаясь то в одну, то в другую сторону, но всегда, словно танцоры-призраки, рассеивались и исчезали в тот миг, когда сила и направление ветра становились прежними.

Когда они начали двигаться вверх по крутому склону, Паркер тихо произнес:

— Что-то приземлилось… И если власти знали достаточно для того, чтобы заранее перекрыть восьмидесятую, то они, вероятно, давно следили за этим кораблем. И все равно я не понимаю, как они могли знать, где он сядет. Команда могла в любой момент изменить курс.

— Если только они не потерпели крушения, — сказал отец Вайкезик. — Может быть, спутник наблюдения давно засек корабль в космосе, вел несколько дней или недель. Если он шел прямым курсом, значит управление было потеряно, и властям хватило времени, чтобы рассчитать точку приземления.

— Нет-нет. Нет. И думать не хочу, что он потерпел крушение, — сказал Паркер.

— И я тоже.

— Я хочу думать, что они добрались сюда живыми.

Когда джип «чероки» поднялся до половины склона, покрышки забуксовали на образовавшемся льду, потом сцепление восстановилось, и машина рванулась вперед.

— Я хочу верить, что Доминик и другие видели не только корабль, но и тех, кто прилетел на нем, — сказал Паркер. — Вы представьте… Вы только представьте…

— Тем июльским вечером случилось что-то очень необычное. Они не просто увидели инопланетный корабль.

— Вы имеете в виду… из-за способностей Брендана и Доминика?

— Не просто контакт, а нечто большее.

Они перевалили через вершину холма и посмотрели вниз. Даже сквозь подвижные завесы бури Стефан увидел внизу, на Виста-Вэлли-роуд, фары четырех машин, стоявших под разными углами. Лучи света пересекались, как сверкающие мечи, в истекающей снегом темноте.

Он начал спускаться к машинам и сразу же понял, что впереди ждет беда.

— Автоматы! — сказал Паркер.

Стефан увидел, что внизу двое навели автоматы на группу из семи человек — шестеро взрослых и один ребенок, — стоявших у «чероки», который отличался от того, что недавно купил Паркер, только цветом. Рядом с ними стояли еще восемь или десять человек, довольно внушительная сила: явно военные, потому что на всех была арктическая форма. Стефан не сомневался: они из того же подразделения, что было задействовано в перекрытии восьмидесятой полтора года назад.

Они повернулись к ним и теперь смотрели вверх, удивленные посторонним вмешательством.

Стефану захотелось развернуть джип, нажать на педаль газа, скрыться, но, хотя он притормозил, было ясно: бежать нет смысла. Их догонят.

Он вдруг узнал одного из тех, кто стоял у «чероки». Знакомое ирландское лицо.

— Это он, Паркер! Вон там Брендан — стоит последним.

— Остальные, вероятно, из мотеля, — сказал Паркер, подавшись вперед, чтобы лучше видеть через лобовое стекло. — Но я не вижу Доминика.

Теперь, когда они увидели Брендана, отец Вайкезик не мог бежать, даже если бы Господь раздвинул для него горы, как некогда — воды Красного моря для Моисея, и продлил автомагистраль до самой Канады. Кроме того, Стефан не был вооружен, но если бы и был — оружие в руках священника все равно не стреляет. Не имея ни средств, ни желания атаковать, лишенный возможности бежать, он осторожно повел «чероки» вниз, лихорадочно прокручивая в голове варианты действий, которые позволили бы им поменяться ролями с солдатами внизу.

Те же мысли одолевали и Паркера, потому что он сказал:

— Что будем делать, черт побери?

Их дилемму разрешили солдаты. К удивлению Стефана, один из них открыл по ним огонь из автомата.

Доминик смотрел на Джека Твиста — тот направил луч фонарика на сетку, потом на колючую проволоку, которая нависала над их головами. Они были у длинной стороны периметра Тэндер-хилла: ограждение спускалось по открытому лугу к ложу долины. Нанесенный ветром снег большими пластами налип на прочные стальные петли сетки, но часть ее оставалась свободной от снега, и именно эти участки Джек разглядывал самым внимательным образом.

— Сама сетка не под напряжением, — сказал Джек, перекрикивая вой ветра. — В нее не вплетены провода, по которым подается ток, а сама по себе она не может быть проводником. Никоим образом. Сопротивление было бы слишком велико, к тому же концы кое-где плохо контактируют друг с другом.

— Тогда зачем предупредительная надпись? — спросила Джинджер.

— Отчасти для того, чтобы отпугнуть непрофессионалов, — ответил Джек и снова навел луч фонарика на колючую проволоку. — Но в колючке, в ее середине, есть аккуратно натянутые провода под напряжением, и если кто надумает перебраться через верх, он зажарится. Мы разрежем сетку внизу.

Джинджер держала фонарик, пока Доминик копался в полотняном рюкзаке. Он вытащил ацетиленовую горелку и передал ее Джеку.

Джек надел затененные высокогорные очки, зажег горелку и начал прорезать в сетке проход. Свирепое шипение горящего газа было слышно даже за воем и стонами ветра. В свете неистового сине-белого пламени сверкали тысячи снежных бриллиантов.

В этом месте они могли не опасаться, что их увидят от главного входа: тот располагался за гребнем холма, с другой стороны от них. Но Доминик был уверен, что призрачный свет ацетиленового пламени поднимается достаточно высоко и его видно с той стороны. Если так, охранники могут наведаться сюда. Но если Джек прав, если система охраны основана на электронике, в этот день обходов территории не предвидится, а видеокамеры в такую погоду бесполезны — объективы покрываются льдом или залепляются снегом.

Конечно, они хотели проникнуть на территорию хранилища и на скорую руку обследовать ее, но если бы их задержали здесь — ничего страшного. В конечном счете их задержание входило в план Джека, имевший целью привлечь внимание к Тэндер-хиллу.

Доминик, Джинджер и Джек пришли сюда без оружия. Все, что у них имелось, они отдали тем, кто уехал в «чероки», потому что их бегство имело первостепенную важность. Если они попадутся, все будет потеряно. Доминик надеялся, что второй группе не понадобится оружие, — вероятно, они уже добрались до Элко без приключений.

Джек продолжал прорезать лаз в сетке. Внимание Доминика все сильнее привлекал зловещий цвет ацетиленового пламени, которое вдруг открыло канал в прошлое и снова пробудило в нем воспоминания.

Третий самолет с ревом пролетел над крышей кафе, так низко, что Доминик распластался на парковке, уверенный, что самолет вот-вот упадет на него, но тот пролетел мимо, оставив за собой расколотый воздух и горячий выхлоп двигателя. Доминик начал подниматься, когда над крышей мотеля пронесся четвертый самолет — громадная, еле видимая темная масса. Самолет, белые и красные габаритные огни которого казались ранами на теле ночи, с ревом унесся на юг, потом свернул на восток, пролетел над пустошью за восьмидесятой, направляясь вслед за третьим, а в это время два первых, которые немногим ранее промчались над ними на большей высоте, развернулись вдали, один — через правое крыло, другой — через левое. Но земля все еще сотрясалась, воздух полнился оглушающим ревом, словно от продолжающегося бесконечного взрыва, и Доминик подумал, что, наверное, будут и новые самолеты, хотя странные электронные пульсации, звучавшие на фоне рева, становились все громче, пронзительнее и необычнее, отличаясь от любых звуков, какие может производить самолет. Он поднялся на ноги, увидел Джинджер Вайс, Д’жоржу с Марси, Джека, бегущих из мотеля, Эрни и Фей, появившихся из конторки, остальных, всех остальных, Неда и Сэнди. Грохот стал сравним с ревом Ниагарского водопада, сопровождаемого боем тысяч барабанов. От плачущих завываний электронного свиста возникло ощущение, будто у него срезают пилой затылочную часть черепа. Он увидел необыкновенный морозно-серебристый свет, поднял голову, посмотрел не в сторону самолетов, которые давно исчезли за крышей кафе, а в сторону света, показал туда и произнес: «Луна! Луна!» Все посмотрели туда; внезапный ужас переполнил его, он воскликнул: «Луна! Луна!» — и в страхе и удивлении сделал несколько неуверенных шагов назад, кто-то вскрикнул…

— Луна! — выдохнул он.

Он стоял на коленях, в снегу, сбитый с ног воспоминанием. Джинджер опустилась рядом с ним и ухватила его за плечи:

— Доминик? Доминик, что с вами?

— Я вспомнил, — оцепенелыми губами проговорил он, ветер проносился между их лицами, отгонял пар дыхания от их ртов. — Что-то… луну… но я не видел всего.

За спиной у них Джек прорезал лаз в ограждении и выключил горелку. Темнота сомкнулась над ними, как крылья огромной летучей мыши.

— Ну, идем, — сказал Джек, поворачиваясь к Доминику и Джинджер. — Пошли. Теперь быстро.

— Вы сможете? — спросила Джинджер у Доминика.

— Да, — ответил он, хотя ледяной спазм сжал его желудок и сердцу стало тесно в груди. — Но мне вдруг стало страшно.

— Нам всем страшно, — сказала она.

— Я не говорю о страхе перед тем, что нас поймают. Нет. Это что-то другое. Что-то такое… я его почти вспомнил. И я дрожу как лист, черт возьми.

Брендан недоуменно охнул, когда полковник Фалкерк приказал одному из своих подчиненных открыть огонь по джипу, спускавшемуся к Виста-Вэлли-роуд по склону холма. Этот сумасшедший даже не знал, кто в машине. Солдат, получивший приказ, тоже счел его незаконным и не спешил поднять оружие. Но Фалкерк с угрожающим видом шагнул к нему и прокричал:

— Я приказал стрелять, капрал! Речь идет о национальной безопасности. Кто бы ни находился в этой машине, он враг — твой, мой, нашей страны. Думаешь, ни в чем не повинные гражданские будут ездить по бездорожью, чтобы миновать блок-пост, да еще в такую метель? Стреляй! Убей их!

Капрал подчинился. Звук очереди распорол тьму, ненадолго перекрыв голос бушующего ветра. Наверху, на склоне холма, погасли фары джипа. К двум сотням громких хлопков двухсот пуль, вырвавшихся убийственным потоком из ствола автомата, прибавился звук ударов по металлу — пули прошивали корпус и отскакивали от препятствий посерьезнее. Под градом свинца взорвалось лобовое стекло, и джип, который затормозил сразу же за гребнем холма, после чего медленно спускался к подножию, вдруг резко набрал скорость и устремился на стоявших внизу, потом ушел влево, когда его колеса развернулись на протянувшемся почти через весь склон бугре. Машиной явно никто не управлял, она снова стала замедляться, попала еще на одну кочку, свалилась набок, чуть не перевернулась, чуть не полетела кувырком, но в конце концов остановилась в сорока футах от них, и ее тут же начал заметать снег.

Пять минут назад, когда Нед перевалил через гребень холма по другую сторону Виста-Вэлли-роуд и свернул на юг только для того, чтобы через полмили столкнуться с полковником и его людьми, поджидавшими их, стало ясно, что дробовики, пистолет и даже «узи», которыми снабдил их Джек, бесполезны. Все понимали, что выбраться из округа Элко — вопрос жизни и смерти, и при более благоприятном раскладе они оказали бы сопротивление. Но у Фалкерка было слишком много людей, и все они были хорошо вооружены. Сопротивление стало бы чистым безумием.

Брендан был в отчаянии, потому что не осмелился использовать свои способности, чтобы сохранить им свободу. Он понимал, что его телекинетические таланты могли бы спасти их. Если бы он хорошо сосредоточился, то, наверное, смог бы выбить оружие из рук солдат. Он чувствовал, что в нем хватит сил для этого и даже для большего. Но он не знал, как умело использовать эти силы. Он помнил, что вчера вечером, в кафе, эксперимент вышел из-под контроля; им повезло, что никого не ушибло летающей солонкой или перечницей. Или разбушевавшимися стульями. Неизвестно, сумел бы он выбить оружие из рук сразу всех солдат или нет: в этом случае остальные могли открыть огонь в целях самозащиты. Или же оружие по его наущению могло вырваться и устроить неконтролируемый танец со стрельбой в воздухе, пока не расстреляло бы все патроны, всаживая пули во всех и вся. Да, он, конечно, исцелил бы раненых. А самого себя? Вероятно. Но что, если пуля убила бы его? Он бы не смог воскресить себя. И никого другого, застреленного насмерть. Что толку быть наделенным Божественной силой, если у тебя нет четкой инструкции по ее применению?

И теперь, глядя, как десятки пуль вонзаются в джип, глядя, как машина, словно взбесившееся и ослепшее животное, несется вниз по склону холма и останавливается, содрогнувшись в свете фар других машин на Виста-Вэлли-роуд, Брендан чувствовал, как его ярость начинает бить через край. Пассажиры джипа были ранены. Он мог им помочь. Знал, что может. В этом состоял его долг, и не только священнический, но и элементарный человеческий долг. Он не знал толком, как пользоваться своими целительскими способностями, но попытка применить их (в отличие от попытки использовать телекинез) не была чревата каким-то особенным риском. Поэтому он оттолкнулся от «чероки», у которого стоял, пробежал через группу солдат, чье внимание отвлекла драма, разыгрывавшаяся на склоне холма, и понесся к раскуроченному джипу, едва тот замер.

За его спиной раздались крики. Он отчетливо слышал голос Фалкерка, который предупреждал, что по нему откроют огонь.

Брендан бежал, поскальзываясь на снежном одеяле. Он свалился в ложбинку, поднялся, побежал дальше, к истерзанному пулями джипу.

Никто не стрелял, но он чувствовал, что за ним бегут.

Пассажирская дверца джипа, освещенная фарами одной из военных машин, оказалась ближайшей к нему, поэтому первой он открыл ее. Плотный человек лет пятидесяти во флотском полупальто сидел, привалившись к дверце, и теперь упал Брендану на руки. Брендан увидел кровь, но ее было немного. Незнакомец был в сознании, хотя и в опасном предобморочном состоянии, взгляд был мутным. Брендан вытащил его из машины и осторожно положил лицом вверх на занесенную снегом землю.

Подбежавший солдат положил руку на его плечо. Брендан резко развернулся и закричал ему в лицо:

— Убирайся вон, сумасшедший сукин сын! Я его исцелю! Исцелю!

После этого он выкрикнул проклятие, такое злобное, яростное и грязное, что сам удивился. Он и не знал, что способен так браниться. Солдат, мгновенно пришедший в ярость, замахнулся автоматом, намереваясь ударить Брендана прикладом в лицо.

— Постой! — Фалкерк остановил занесенную для удара руку. Полковник подошел к Брендану и посмотрел на него глазами, похожими на полированный кремень. — Давай. Я хочу увидеть это. Хочу увидеть, как ты изобличишь себя на моих глазах.

— Изобличу? Вы о чем?

— Давай, — сказал полковник.

Брендан не стал ждать других понуканий, опустился на колени рядом с раненым, распахнул на нем полупальто. Кровь просачивалась через свитер в двух местах: ниже левого плеча и справа, в двух-трех дюймах над талией. Он закатал вверх свитер, разорвал рубашку и первым делом приложил руки к ране на животе, потому что она казалась самой серьезной. Он не знал, что делать дальше, не мог вспомнить, что думал или чувствовал, когда исцелял Эмми и Уинтона. Что привело в действие его целительские способности? Он стоял на коленях в снегу, чувствуя, как кровь незнакомца сочится между его пальцами, остро осознавая, что из человека уходит жизнь, но не понимал, как направить на исцеление свои чудесные способности, а они были в нем, он знал. Недовольство собой снова переполнило его и перешло в злость, а та — в ярость на свое бессилие и свою глупость, на несправедливость смерти, этой смерти в особенности и всякой смерти вообще…

Покалывание. В обеих ладонях.

Он знал, что красные круги появились снова, но не стал отрывать руки от раненого, не стал проверять, есть ли стигмы.

«Пожалуйста, — в отчаянии думал он, — пусть это случится, пусть случится исцеление, пожалуйста!»

Удивительно, но Брендан впервые почувствовал, как таинственная энергия переходит из него в раненого. Она обрела внутри Брендана форму и вырвалась из него, словно он был прялкой, а чудесная сила — нитью, которую он сотворял. Энергия возникала точно так же, как под крутящимся колесом прялки из бесформенной массы получается прочное волокно, а раненый был шпинделем, на который наматывалась его чудодейственная сила. Но Брендан чувствовал себя не просто одиночной машиной, выдающей единственную жалкую ниточку. Он ощущал внутри себя миллиард колес, вращавшихся с такой скоростью, что в воздухе стояли свист и шипение, когда они производили на свет миллиард иллюзорных и невидимых — но прочных, очень прочных — волокон.

И еще он был ткацким станком, потому что использовал эти бесчисленные нити божественной силы, чтобы сплетать из них целительную материю. Имея дело с Эмми Халбург и Уинтоном Толком, он не знал, что обладает целительной силой, но сейчас остро ощущал, как латаются порванные ткани раненого незнакомца. Он почти что слышал стук педального привода, хлопки рейки, вбивающей нити на место, бёрда, загоняющего уто́к в плетение, ремизов, направляющих основу ткани, челнока, мельтешащего, мельтешащего, мельтешащего…

Он не только начал осознавать свою власть над смертью, но и чувствовал, как в нем растет магическая сила, понимая, что его целительные способности теперь в десять раз сильнее, чем в то время, когда он спас Уинтона, а завтра будут еще вдвое сильнее. И действительно, глаза незнакомца через несколько секунд обрели осмысленное выражение и моргнули. Подняв руки над раной, Брендан был вознагражден зрелищем, от которого у него перехватило дыхание и возрадовалось сердце: кровотечение прекратилось. Еще больше его поразила пуля, которая появилась из тела человека, словно выдавленная изнутри, — вышла из входной раны, освободилась от плоти с всасывающим звуком. Сияя влажно-тусклым глянцем, пуля вывалилась из живота, и рваное отверстие тут же начало зарастать. Казалось, Брендан видит не процесс исцеления реальной раны, а ускоренную перемотку видеозаписи с исцелением.

Он быстро прикоснулся к ране поменьше, на плече, и сразу же почувствовал вторую пулю: та вошла не так глубоко, как первая, и торчала из разорванной плоти. Пуля давила на его ладонь, выворачивалась.

Победная дрожь прошла по телу Брендана. Он почувствовал желание поднять голову и рассмеяться посреди хаотической ярости бури, посреди темноты, потому что хаос и мрак смерти потерпели поражение.

Взгляд раненого полностью прояснился, он посмотрел на Брендана сначала с изумлением, потом с узнаванием, потом с ужасом.

— Стефан… — сказал он. — Отец Вайкезик…

Знакомое и любимое имя на устах совершенно постороннего человека испугало Брендана, наполнило необъяснимым ужасом за своего настоятеля и наставника.

— Что? Что такое с отцом Вайкезиком?

— Ему нужна ваша помощь, больше, чем мне. Скорей!

Несколько секунд Брендан не мог понять, что говорит ему этот человек. Потом, неожиданно пронзенный страхом, он вдруг понял, что за рулем обстрелянного из автомата джипа, вероятно, сидел его настоятель. Но как? Как он мог попасть сюда? Когда? Зачем? Что собирался здесь делать?

— Скорей! — проговорил незнакомец.

Брендан вскочил, развернулся к солдату и полковнику Фалкерку, наблюдавшими за ним, протиснулся между ними, поскользнулся на снегу, ударился о передний бампер джипа. Держась за машину одной рукой, он быстро, как только мог, обогнул ее, оказавшись у водительской дверцы с другой стороны, дернул ручку. Дверца не открывалась. Казалось, она была заперта. Или повреждена огнем. Он в панике дернул ручку сильнее, та не поддавалась, еще сильнее — по-прежнему ничего. И тогда Брендан приказал ей открыться; послышались визги и скрежет искалеченного металла, и дверца повернулась на перекошенных петлях. Тело, лежавшее на рулевом колесе, заскользило наружу.

Брендан ухватил отца Вайкезика, стащил его с водительского сиденья, положил на холодное снежное одеяло. С этой стороны машины света было меньше. Несмотря на темноту, он видел глаза настоятеля и будто услышал — будто издалека — собственный голос, полный невыносимой боли: «Боже мой, Господи, нет! Нет!» У настоятеля церкви святой Бернадетты были пустые, невидящие, неподвижные глаза, не способные разглядеть ничего в этом мире, прозревавшие что-то далекое и потустороннее. «Нет, пожалуйста!» Брендан увидел входное отверстие от пули, вошедшей в голову близ угла правого глаза и вышедшей где-то за ухом. Эта рана не была смертельной — умер он от другой: жуткая дыра у основания горла, полная растерзанной плоти и застывшей крови.

Брендан положил дрожащие руки на искалеченное горло Стефана Вайкезика и почувствовал, как внутри его снова протягиваются силовые нити, миллиард волокон разного цвета и разной прочности, невидимые, но способные создать уто́к и основу прочной и гибкой ткани, настоящей ткани жизни. А потом он погрузил свои руки в холодеющее тело человека, которого так сильно любил и уважал, и попытался при помощи своего таинственного дара сплести из этих нитей материю для восстановления ткани жизни.

Но очень скоро он понял, что чудесное действо требует совместной работы целителя и исцеляемого. Ему стало ясно, что он неправильно понимал этот процесс, считая себя и прялкой, дающей нити силы, и станком, который сплетает их в материю жизни. Пациент должен был сам стать станком, ткущим нити, которые дает Брендан. Исцеление, как ни странно, было двусторонним процессом. А в Стефане Вайкезике больше не было станка жизни: священник умер в считаные секунды, был уже мертв, когда Брендан подбежал к джипу, поэтому его многочисленные нити, имеющие целительную силу, путались и без пользы связывались в узлы, не способные соединить поврежденную плоть. Брендан мог исцелять раненых и лечить больных, но не мог сделать того, что было сделано с Лазарем.

Громкое, глухое рыдание сотрясло его, потом еще раз. Но он отказывался сдаваться отчаянию. Он упрямо замотал головой, отрицая свою потерю, проглотил очередное рыдание и удвоил усилия, исполненный решимости оживить мертвого, хотя и знал, что это невозможно.

Он смутно осознавал, что какие-то слова слетают с его губ, но прошла минута или две, прежде чем он понял, что молится, как молился много раз в прошлом, но не в последнее время: «Мария, Матерь Божия, молись о нас; Матерь Пречистая, молись о нас, Матерь Пренепорочная, молись о нас…»

Он молился не рефлекторно, не бессознательно, а горячо, с глубокой сладостной уверенностью, что Матерь Божия услышит его отчаянные крики и его новообретенные способности вместе с вмешательством Непорочной воскресят отца Вайкезика. Если он и потерял веру, то в этот темный миг она вернулась к нему. Он верил всем своим сердцем и разумом. Если отца Вайкезика забрали по ошибке, раньше срока, и если Дева передаст эту мольбу, орошенную собственными слезами, Тому, кто никогда не может отказать своей Матери, если Она попросит о чем-то во имя любви, разрушенная плоть станет целой, и настоятель вернется в этот мир для завершения своей миссии.

Держа руки на влажной ужасной ране, стоя на коленях (никакого священнического облачения на нем не было, если не считать чистого снега, падающего на плечи), Брендан пел литанию Пресвятой Деве Марии. Он умолял Марию, царицу ангелов, царицу апостолов, царицу мучеников. Но нежно любимый настоятель все так же неподвижно лежал на земле. Он молил о милосердии Деву Марию, Таинственную розу, Утреннюю звезду, Башню из слоновой кости, ту, что несла болящим исцеление, а скорбящим — утешение. Но мертвые глаза, когда-то такие теплые, и умные, и любящие, смотрели не мигая, и снежинки, кружась, падали на них. «Зерцало справедливости, молись о нас. Источник нашей радости, молись о нас…»

В конце концов Брендан признал, что отец Вайкезик покинул этот мир по воле Господа.

Он завершил литанию — голос его с каждым словом становился все тише, — убрал ладони с чудовищной раны, взял одну из безвольных мертвых рук Стефана Вайкезика в свои и прижался к ней, как потерянный ребенок. Его сердце стало глубоким сосудом скорби.

Полковник Фалкерк стоял над ним:

— Значит, у твоих способностей все же есть пределы, да? Хорошо. Рад об этом узнать. Ну все, идем. Возвращайся к другим.

Брендан поднял голову, увидел жесткое лицо, глаза цвета полированного кремня и не почувствовал страха, который прежде вызывал у него полковник.

— Он умер, не имея возможности исповедоваться в последний раз. Я священник, я останусь здесь и буду делать то, что обязан делать священник. Когда закончу, вернусь к остальным. Единственный способ убрать меня отсюда — это убить и оттащить прочь. Если вы не можете ждать, вам придется выстрелить мне в спину.

Брендан отвернулся от полковника. Его лицо было мокрым от слез и тающего снега. Он глубоко вздохнул и вдруг понял, что латинские фразы легко срываются с его языка.

Лаз, проделанный в сетке Джеком, был невелик, но ни сам Джек, ни Доминик, ни Джинджер не отличались крупными размерами и поэтому без труда проникли на территорию Тэндер-хилла, затолкав туда сначала рюкзаки с нужными инструментами.

По указанию Джека Доминик и Джинджер оставались около ограждения, пока он изучал территорию с помощью «Стартрона», прибора ночного видения. Он осматривал ландшафт в поисках постов, на которых могли быть установлены камеры наблюдения и фотоэлектрические системы сигнализации. Бушующая пурга делала задачу более трудной, чем это было бы при хорошей погоде, но ему все же удалось найти два столба с камерами, установленными под разными углами: вместе они позволяли следить за той частью территории у периметра, куда проникли Джек и его товарищи. Он предполагал, что объективы на обеих камерах залеплены снегом, хотя и не был в этом уверен. Фотоэлементов для обнаружения движения в этой части территории, судя по всему, не было.

Из кармана на молнии Джек вытащил прибор размером с бумажник — сверхсовременный вольтметр. Прибор обнаруживал прохождение электрического тока по линии без контакта с ней, хотя и не мог определять его силу.

Джек повернулся лицом к открытому пространству, спиной к ограждению, пригнулся, держа прибор в вытянутой руке, футах в двух над землей, и быстро двинулся вперед. Детектор напряжения должен был зарегистрировать ток, идущий по проводам, на глубине до восемнадцати дюймов, если только провода не были экранированы. Даже снег высотой в фут, старый и свежевыпавший, не оказывал заметного влияния на работу прибора. Джек прошел всего ярда три, и детектор начал негромко бибикать и мигать янтарным светом.

Он тут же остановился, отступил на два-три фута, подозвал к себе Доминика и Джинджер и сказал:

— Под землей, в дюйме или двух от поверхности, имеется решетка системы сигнализации, реагирующая на давление. Она начинается футах в десяти от сетки и, наверное, проходит параллельно всему периметру. Это сеть проводов в тонкой герметичной пластиковой оболочке, по которой пропущен низковольтный ток. Часть проводов рвется и контакт нарушается при воздействии на систему предмета весом, скажем, в пятьдесят фунтов. Вес снега не оказывает никакого воздействия, потому что он распределен ровно. Сеть реагирует на локальное воздействие — например, давление, которое оказывает человек при ходьбе.

— Даже я вешу больше пятидесяти фунтов, — заметила Джинджер. — И какова ширина решетки?

— Не менее восьми или десяти футов, — ответил Джек. — Они хотят быть уверены, что, если страшный умник, вроде меня, обнаружит решетку, он не сможет перепрыгнуть через нее.

— Не знаю, как вы, но я бы не смог перелететь, — сказал Доминик.

— Ну, не знаю, — возразил Джек. — Хочу сказать, если бы у тебя было время исследовать свои способности… если ты поднимаешь стулья, то почему бы не поднять себя? — Он увидел, что это предложение испугало Доминика. — Но у тебя не было времени, чтобы научиться управлять своими способностями, а потому нам придется положиться на то, что довело нас до этого места.

— И что же это? — спросила Джинджер.

— Мой гений, — ухмыляясь, сказал Джек. — Вот что мы сделаем. Пойдем по периметру, держась безопасного прохода между ограждением и сеткой, пока не найдем высокое, крепкое дерево в двадцати-тридцати футах от ограждения, далеко за сеткой.

— И что дальше? — спросил Доминик.

— Увидишь.

— А если мы не найдем дерева? — спросила Джинджер.

— Док, — ответил Джек, — я принимал вас за неисправимого оптимиста. Если я говорю, что нам нужно дерево, то жду такой реакции: «Мы найдем лес, и у нас будет выбор из тысячи деревьев».

Они нашли дерево, пройдя всего три сотни ярдов вниз по склону, к ложу долины. Это была громадная сосна нужного возраста, с густыми, далеко отстоящими друг от друга ветвями: то, чего хотел Джек. Дерево высотой в восемьдесят или больше футов — присыпанный снегом монолит, возвышавшийся посреди снежной бури, — находилось в тридцати или тридцати пяти футах от сетки, далеко от края решетки системы сигнализации.

Джек снова достал «Стартрон», изучил массивную сосну и нашел устраивающую его ветку. Та должна была быть прочной, торчащей чуть выше сетки: вместе они образовали бы две опоры для веревочного моста.

Убрав «Стартрон», Джек открыл один из рюкзаков и достал крюк с четырьмя зацепами, один из множества предметов, которые купили в Элко Джинджер и Фей. К крюку был привязан нейлоновый канат тросового спуска диаметром пять шестнадцатых дюйма, рассчитанный на серьезных альпинистов и способный удержать не только человека, но и весь его груз.

Джек проверил узел там, где леска привязывалась к крючку, хотя проверял его уже дюжину раз, положил бухту веревки у своих ног, наступил на свободный конец, чтобы, когда он бросит крюк, веревка не улетела прочь, но бо́льшая часть ее при этом размоталась.

— Отойдите! — велел он, ухватил веревку в двух футах от крюка и принялся раскручивать ее все быстрее и быстрее, пока свист крюка, рассекающего воздух, стал чуть ли не громче воя ветра.

Когда Джек почувствовал, что крюк набрал достаточную скорость, он перестал крепко сжимать веревку, так чтобы она скользила между пальцами его левой руки, влекомая крюком; тот полетел вверх, в круговерть снежинок. Крюк имел достаточную массу и инерцию для того, чтобы его не сдул ветер, но все же не долетел до цели фута три.

Джек смотал веревку, нарушив девственно-ровный снежный покров. Пришлось терпеливо дергать крюк несколько раз, когда тот за что-то зацеплялся. Протаскивая его по решетке ненадежной системы, Джек не волновался: веса крюка не хватало, чтобы привести в действие сигнализацию. Через минуту или две крюк снова был в его руке. Доминик, не ожидая приказа, нагнулся и свернул трос в бухту. Джек приготовился сделать вторую попытку.

Во второй раз крюк попал туда, куда требовалось, крепко вцепившись в ветвь.

Убедившись, что крюк надежно закреплен на дереве, Джек взял другой конец троса, потащил его к ближайшему столбу ограждения, пропустил через петлю сетки футах в семи над землей, обернул вокруг столба, пропустил через еще одну петлю, с другой стороны сетки, снова обернул вокруг столба и потянул изо всех сил, пока трос между столбом и деревом вдалеке не натянулся. Затем попросил Доминика и Джинджер держать трос натянутым, а сам принялся привязывать его к столбу.

Получился канатный мост, закрепленный в семи футах над землей на столбе и примерно в девяти — на дереве. Небольшой уклон, даже при немалой длине переправы — тридцать пять футов, — затруднял передвижение, но это было максимально возможное приближение к горизонтали.

Джек высоко подпрыгнул, ухватил трос обеими руками, несколько раз качнулся, набирая инерцию, потом подбросил ноги — его лодыжки легли на трос. Так коала весело повисает на горизонтальной ветке, спиной вниз. Он висел, обратив лицо к небу, параллельно земле. Закинув руки за голову, он принялся подтягиваться, одновременно перебирая ногами и чуть вытягивая их, при этом лодыжки оставались сомкнутыми. Доминик и Джинджер увидели, как можно двигаться дюйм за дюймом, не опасаясь коснуться земли. Неподалеку от края чувствительной к давлению решетки Джек расцепил ноги, потом отпустил руки и спрыгнул на землю.

Доминик попытался проделать то же самое и ухватился за трос руками с первой попытки. Чтобы закинуть на веревку ноги, ему понадобилась целая минута, но он все же сделал это, после чего спрыгнул на снег.

Джинджер с ее ростом — пять футов и два дюйма — пришлось придать ускорение, чтобы она крепко ухватилась за трос. Но, к удивлению Джека, в дальнейшем помощь ей не понадобилась — она подбросила ноги и сразу обхватила ими трос.

— Вы в прекрасной форме, — сказал Джек.

— О да, — сказала та, спрыгнув на землю. — А знаете почему? Каждый вторник, в мой выходной, я съедаю гору вареников, несколько фунтов крекеров из пшеничной муки, а блинчиков столько, что корабль можно утопить. Диета, Джек. Вот ключ к хорошей форме.

Надев на руки ремни одного из рюкзаков и застегнув его на спине, Джек сказал:

— Значит, так. Я пересекаю мост с двумя самыми тяжелыми рюкзаками, у вас остается по одному на брата. Джинджер идет за мной, Доминик — последним. Запомните: чем ближе вы к центру моста, тем больше проседает веревка, хотя мы натянули ее очень сильно. Но она не просядет настолько, чтобы вы коснулись земли и привели в действие сигнализацию. Все время обхватывайте трос ногами и, бога ради, подтягивая тело руками, не разожмите их случайно. Для гарантии постарайтесь добраться до дерева. Но если руки или ноги не выдержат, можете спуститься футах в десяти-двенадцати от дерева, — вероятно, это будет уже за решеткой.

— Мы доберемся до дерева, — уверенно сказала Джинджер. — Здесь всего футов тридцать — тридцать пять.

— Через десять футов вам покажется, что кости рук сейчас выскочат из суставов, — сказал Джек, застегивая на груди второй рюкзак. — А через пятнадцать футов — что уже выскочили.

Кое-что в реакции Брендана Кронина на смерть настоятеля потрясло Лиленда Фалкерка. Когда молодой священник потребовал дать ему время и оставить его одного, чтобы он мог отдать последний долг Стефану Вайкезику, в его глазах горел такой яростный огонь негодования, а в голосе слышалась такая скорбь, что его принадлежность к роду человеческому не вызывала сомнений.

Страх Лиленда перед инопланетным вторжением превратился в прожорливого хищника, который заживо пожирал полковника. Он, как и другие, видел внутри звездного корабля странные вещи, достаточные, чтобы оправдать его страх, если не полную паранойю. Но даже он не мог поверить, что ярость Кронина — всего лишь умелое притворство, вызванное работой замаскированного нечеловеческого разума.

И в то же время Кронин с его необыкновенными способностями был одним из двух главных подозреваемых, одним из двух свидетелей, которыми, вероятнее всего, кто-то завладел. Вторым был Доминик Корвейсис. Откуда взялись эти целительские и телекинетические способности, если не от инопланетного кукловода, поселившегося в человеческом теле?

Мысли Лиленда смешались.

Он пошел прочь от стоящего на коленях священника — вокруг его ног падал снег, — потом остановился и тряхнул головой, пытаясь прогнать туман из головы. Посмотрел на шестерых других свидетелей у «чероки» Джека Твиста, которые все еще стояли под прицелом. Он видел, что его солдаты разрываются между обязанностью исполнять приказ и путаницей в голове почище, чем у самого Лиленда. Он видел, что незнакомый человек, приехавший с Вайкезиком, поднялся и теперь, живой и здоровый, чудесным образом двигается. Это возвращение к жизни казалось чудом, событием, поводом для празднества, а не для страха, благодатью, а не проклятием. Но Лиленд знал, что́ находится внутри Тэндер-хилла, и это мрачное знание заставляло его по-иному смотреть на вещи. Исцеление было уловкой, хитростью, уводящей в сторону: его побуждали прийти к выводу, будто выгоды от сотрудничества с врагом слишком велики и оказывать сопротивление не следует. Они предлагали покончить с болью, может быть, даже со смертью, исключая несчастные случаи. Но Лиленд знал: боль — это суть жизни. Опасно верить в возможность избавления от страданий. А боль после разбитых надежд гораздо сильнее той, которую ты мог бы испытать с самого начала, не предаваясь надеждам. Лиленд считал, что боль (физическое, умственное, эмоциональное страдание) есть основа человеческого существования. Твое выживание и здравомыслие зависят от того, можешь ли ты принять боль, вместо того чтобы противиться ей или мечтать о бегстве от нее. Ты должен извлекать пользу из боли, не позволять ей побеждать тебя; а любого, кто предлагает уход от нее, следует встречать с сомнением, презрением и недоверием.

Мысли Лиленда прояснились.

В большом армейском фургоне — Д’жоржа решила, что он служил для перевозки солдат, — по обеим сторонам, а также вдоль стенки, которая отделяла водительскую кабину от пассажирского отделения, располагались жесткие металлические скамьи. При сильной тряске или на крутом склоне пассажиры могли держаться за кожаные петли, закрепленные на стенках через одинаковые интервалы. Тело отца Вайкезика положили на переднюю скамью и закрепили веревками, пропустив их под сиденье и привязав к ремням в стене: получилось что-то вроде веревочной корзины, ограничивающей перемещение тела. Все остальные — Д’жоржа, Марси, Брендан, Эрни, Фей, Сэнди, Нед и Паркер — сели на боковые сиденья. Обычно задние дверцы закрывались только на внутреннюю защелку, что позволяло солдатам быстро выйти наружу в случае аварии или чрезвычайных обстоятельств. Но на сей раз сам полковник Фалкерк запер дверцу на наружный засов. Этот скрежет навел Д’жоржу на мысль о тюремной камере или подземелье и наполнил отчаянием. В потолке имелся флуоресцентный светильник, но Фалкерк не дал команды включить его, и им пришлось ехать в темноте.

До этого момента Эрни Блок удивительно хорошо выносил ночной мрак, однако все опасались, что он потеряет самообладание, оказавшись взаперти в черном, как смоль, отсеке грузовика. Но он сел рядом с Фей, взял ее за руку и поборол страх. Приступы тревоги периодически накатывали на него, но об этом свидетельствовало только учащенное дыхание, и он быстро преодолевал страх.

— Я начинаю вспоминать самолеты, о которых говорил Доминик, — сказал Эрни, когда они сели в машину и еще не начали двигаться. — Как минимум четыре, они летели низко, два — очень низко… потом то, чего я не помню… потом мы садимся в фургон мотеля и несемся как угорелые к восьмидесятой… туда, к особому месту у хайвея, которое так много значит и для Сэнди. Пока все. Но чем больше я вспоминаю, тем меньше боюсь темноты.

Полковник не подсадил к ним охрану. Похоже, он считал, что солдатам в обществе свидетелей может грозить опасность, даже если бойцов будет двое или трое.

Перед тем как загнать пленников в машину, полковник, казалось, был близок к тому, чтобы отдать приказ об их расстреле там же, у Виста-Вэлли-роуд. В животе Д’жоржи завязывались мучительные узлы страха. Наконец Фалкерк успокоился, но Д’жоржа почти не сомневалась в том, что он все-таки прикажет их убить, когда они доберутся до места назначения.

Фалкерк спросил, где Джинджер, Доминик и Джек. Сначала все молчали, и это привело его в ярость. Он положил руку на голову Марси и тихо объяснил, какую боль причинит ребенку, если они будут упорствовать. Эрни заговорил сразу же — сказал, что Фалкерк позорит свою форму, а потом неохотно сообщил, что Джинджер, Доминик и Джек поехали из «Транквилити» на запад, на Бэттл-Маунтин и Виннемукку, надеясь добраться до Рино.

— Мы опасались, что все дороги в Элко будут под наблюдением, — сказал Эрни. — Не хотели складывать все яйца в одну корзину.

Он, конечно, врал, и Д’жоржа чуть не закричала на него — выдавая такую очевидную ложь, Эрни подвергал опасности ее дочь. Но потом поняла: Фалкерк никак не может знать наверняка, врет Эрни или нет. Полковник сомневался. Эрни подробно рассказал о маршруте, который якобы собирался выбрать Джек, и Фалкерк отправил четырех солдат для проверки.

Машина, рыча, катила сквозь ветреную тьму к месту назначения, о котором Фалкерк не сказал ни слова. Д’жоржа одной рукой ухватилась за петлю, а другой держала Марси. Девочка облегчала матери задачу, цепляясь за нее изо всех сил. Ее полубессознательное состояние сменилось насущной потребностью в любви и контакте, хотя к реальности она так и не вернулась. Но внезапная потребность обнимать и чувствовать объятия матери казалась Д’жорже благоприятным знаком, говорившим, что девочка найдет путь из своего темного царства.

Д’жоржа ни за что не поверила бы, что какие-то силы могут отвлечь ее от мыслей о дочери, но через две-три минуты после того, как грузовик тронулся, Паркер Фейн начал рассказывать им, почему они с отцом Вайкезиком отправились в опасную поездку по пересеченной местности в снежной ночи. Новости были настолько важными, что Д’жоржа забыла обо всем на свете и сидела как завороженная. Паркер поведал о Кэлвине Шаркле, о том, как Брендан передал свои способности Эмми Халбург и Уинтону Толку. «А теперь, может быть, и мне», — сказал Паркер с таким благоговением, что оно мгновенно передалось Д’жорже и по всему ее телу побежали мурашки. Еще Паркер рассказал о ГИПКе и о том, что́ они, вероятно, видели в тот давний июльский вечер. Что-то спустилось с неба, и мир уже никогда не будет прежним.

Что-то спустилось.

Когда он сообщил эту поразительную новость, машина наполнилась возбужденными голосами. Реакция была самой разнообразной — от первоначального ошеломления и недоверия у Фей до мгновенного и радостного принятия у Сэнди.

Сэнди не только с восторгом приняла новость, но и стала вспоминать большие фрагменты того запретного вечера, словно сообщение Паркера, как кувалда, шарахнуло по блоку в ее памяти.

— Пролетели самолеты, четвертый чуть ли не по крыше мотеля пролетел — так низко, едва не задел ее. Мы все к этому времени уже высыпали из кафе, люди выбегали из мотеля, но сотрясение продолжалось. Земля вибрировала, как при землетрясении. И воздух тоже вибрировал.

В голосе Сэнди слышалась какая-то особая смесь восторга и страха, радости и испуга. Все замолчали, слушая ее.

— Потом Доминик… я тогда не знала его имени, но это был Доминик, точно… он отвернулся от самолетов, посмотрел вдаль, поверх крыши кафе, и закричал: «Луна! Луна!» Мы все повернулись и увидели луну более яркую, чем обычно, жутко-яркую, и несколько мгновений казалось, будто она падает на нас. Ой, неужели вы не помните? Не помните, что это такое — чувствовать падение луны на тебя?

— Да, — тихо, чуть ли не благоговейно сказал Эрни. — Я помню.

— Я помню, — сказал Брендан.

В памяти Д’жоржи тоже вспыхнуло воспоминание: вид лучистой луны, нездешне яркой, летящей на них…

— Кто-то закричал, — продолжила Сэнди, — кто-то бросился бежать, мы были так испуганы, все мы. А мощное сотрясение земли и рев нарастали, отдаваясь у нас в костях: звуки, похожие на гром литавр и выстрелы дробовика, и эти звуки сопровождались самым что ни на есть жутким ветром, хотя никакого ветра не было. Но мы слышали и другие звуки: странный свист, трели — словно на фоне раскатов грома, усиливавшихся с каждой секундой, кто-то играл на флейте… Луна вдруг стала необыкновенно яркой. Ее лучи освещали парковку каким-то холодным светом… а потом цвет изменился. Луна побагровела, стала кроваво-красной! И тогда мы все поняли: это не луна, совсем не луна, а что-то другое.

Д’жоржа мысленно увидела лунный диск, который из снежно-белого превращается в алый. С приходом этого воспоминания барьеры, установленные манипуляторами, начали рушиться, как песчаные замки под натиском волны. Д’жоржа недоумевала: она столько раз заглядывала в альбом Марси — почему это не подтолкнуло ее к пониманию? Но теперь знание обрушилось на нее, и она задрожала от страха перед неизвестностью и от неописуемого ликования.

— Потом оно появилось из-за кафе, — сказала Сэнди с таким трепетом в голосе, будто прямо сейчас, своими глазами, в первый раз видела, как оно спускается: не в воспоминаниях, а в реальности. — Оно шло на такой же высоте, как самолет перед ним, но по скорости ему было далеко до самолета, оно двигалось медленно… медленно… вряд ли быстрее дирижабля. Это казалось невероятным, было видно, что оно тяжелое, какой уж тут дирижабль. Тяжелее не бывает. И все же оно двигалось над нами так медленно, так красиво и медленно, и мы сразу поняли, что это такое, чем это должно быть, потому что ничего подобного в нашем мире никогда не создавалось…

Дрожь Д’жоржи усиливалась, по мере того как воспоминания делались все более яркими. Она вспомнила, как стояла на парковке перед гриль-кафе «Транквилити», как Марси у нее на руках разглядывала аппарат. Он покачивался в теплой июльской темноте и мог бы навевать ощущение безмятежности, если бы его появление не сопровождалось громкими звуками и вибрациями земли. Все было так, как сказала Сэнди: когда ошибка восприятия рассеялась и они поняли, что никакая луна на них не падает, то сразу же догадались, что́ перед ними. Корабль ничуть не походил на летающее блюдце или ракету, какие они видели в тысячах фильмах и телевизионных шоу. В нем не было ничего сногсшибательного — кроме самого факта его существования! — ни сверкающих многоцветных световых полос, ни странных хребтов и узлов, ни непонятных выступов, ни неземного блеска неизвестного металла, ни по-особому расположенных иллюминаторов, ни ослепительного выхлопа, ни странного зловещего оружия. Окружающее корабль алое сияние явно было энергетическим полем, которое позволяло ему лететь и не падать. В остальном он выглядел просто: цилиндр немалых размеров, хотя и не больше фюзеляжа старого «Дугласа DC-3», — вероятно, всего пятьдесят футов в длину и двенадцать-пятнадцать в диаметре. Аппарат с округлыми концами напоминал два бывших в употреблении тюбика помады с основаниями, приваренными друг к другу; за сияющим энергетическим полем виднелся совсем не впечатляющий корпус (что-то на нем было, но удивления не вызывало), немного помятый, словно он был побит временем и суровыми стихиями. В памяти Д’жоржи всплыла сцена: аппарат спускается, пролетев над кафе на запад, к восьмидесятой, а сопровождающие его самолеты закладывают виражи, делают бочки, пикируют и резко устремляются на восток и запад. Сегодня, как и в тот чудесный вечер, у нее перехватило дыхание, сердце заколотилось, грудь расширилась от многочисленных, смешавшихся друг с другом эмоций, и ей показалось, что она стоит перед дверью, за которой спрятан смысл жизни, — дверью, ключ от которой ей внезапно вручили.

— Он сел на пустоши, за восьмидесятой, — сказала Сэнди. — В том месте, которое кое-кому из нас казалось особым, хотя мы и не понимали почему. Вокруг летали самолеты. Все, кто был в мотеле и кафе, не могли не броситься туда, ничто не смогло бы нас удержать, господи боже, ничто! И вот мы погрузились в машины и поехали…

— Мы с Фей поехали в фургоне мотеля, — сказал Эрни из черноты армейской машины; он уже дышал без труда, его никтофобия окончательно сгорела в огне воспоминаний. — Доминик и Джинджер поехали с нами. И этот картежник-профессионал тоже. Ломак. Зебедия Ломак из Рино. Вот почему он написал наши имена на постерах с луной в своем доме, как рассказывал Доминик. Какие-то смутные, но важные воспоминания о поездке с нами в фургоне к кораблю, вероятно, прорывались через его блок.

— И вот что, Д’жоржа… — продолжила Сэнди, — вы с мужем, Марси и еще кто-то устроились в нашем пикапе, сзади. Брендан, Джек и другие поехали в своих машинах. Чужие люди подсаживались к чужим людям, но по какой-то причине все вдруг перестали быть чужими. Когда мы приехали и остановились на обочине, там встали и несколько других машин, которые ехали из Элко на запад. Люди бросились через разделительную полосу, машины, направлявшиеся на восток, остановились прямо на шоссе, мы все собрались на обочине и постояли с минуту, разглядывая корабль. Мерцание вокруг него стало слабеть, хотя все еще оставалось какое-то свечение, теперь уже янтарное, а не красное. Корабль при посадке поджег заросли полыни и травы, но, когда мы добрались туда, они выгорели почти полностью. Забавно… как мы все встали на кромке дороги, не кричали, не разговаривали, совсем не шумели, стояли тихо, поначалу все стояли тихо. Сомневались. Мы знали, что стоим на… краю утеса, но если спрыгнем, то падения не случится, это будет похоже на подпрыгивание на месте. Не могу правильно объяснить это чувство, но вы знаете. Знаете.

Д’жоржа знала. Теперь, как и тогда, она испытывала это чувство, чудесное, почти невыносимое; ей представлялось, что человечество прежде жило в темном ящике, но теперь наконец с ящика сорвали крышку. Что ночь больше не будет казаться, как в прошлом, такой темной и зловещей, а будущее — таким пугающим.

— Когда я стояла там, — сказала Сэнди, — и смотрела на этот светящийся корабль, такой прекрасный, такой невероятный здесь, в долине, всё, что случилось со мной, когда я была маленькой девочкой, насилие, боль и ужас… все это перестало иметь значение. В один миг… — Она щелкнула в темноте пальцами. — И мой отец больше не наводил на меня страха. — Ее голос дрожал от эмоций. — Ну то есть я не видела его с четырнадцати лет, больше десятилетия, но продолжала жить в страхе — вдруг он придет снова, заберет меня, заставит идти с ним. Это было… глупо… но я продолжала жить в страхе, потому что жизнь оставалась для меня кошмаром, а в дурных снах такое случается. Но когда я стояла там, глядя на корабль, а все молчали, и темнота охватила полмира, и самолеты летали над головой, вот тогда я поняла: больше я никогда не испугаюсь отца, даже если он когда-нибудь появится в моем доме. Ведь он — ничто, ничто, просто маленький больной человек, пылинка, крохотная песчинка на самом большом берегу, какой можно себе представить…

Да, подумала Д’жоржа, которую открытие Сэнди наполнило радостью. Да, именно такой смысл и нес корабль, прилетевший из других миров: свободу от наших худших, самых гнетущих страхов. Хотя обитатели корабля, возможно, не знали, как решить проблемы человечества, их появление само по себе было неким решением.

Голос Сэнди стал еще более хриплым от переполнявших ее эмоций, она заплакала, но не от печали — от счастья.

— Глядя на тот корабль, — сказала она, — я вдруг почувствовала, что навсегда смогу оставить всю свою боль в прошлом… и словно стала кем-то. Всю свою жизнь я чувствовала себя ничем, меньше чем ничем, грязной и бесполезной, вещью, которую можно как-нибудь использовать, но ничем таким, что обладает… достоинством. А потом поняла, что все мы — песчинки на этом берегу и все одинаково важны. Но не только это. — Она издала тихий вздох разочарования. — Как бы я хотела найти нужные слова и правильно их использовать!

— Ты все хорошо говоришь, — тихо произнесла Фей. — Видит бог, девочка, ты все верно говоришь.

— Но хотя мы только песчинки, — сказала Сэнди, — мы еще… принадлежим к расе, которая в один прекрасный день может подняться туда, в ту темноту, откуда прилетели существа, находившиеся в корабле, да, пусть мы — песчинки, но у нас есть наш дом и наши устремления. Вы понимаете? Мы должны быть добры друг к другу, помогать ближним. И настанет день, когда все мы, миллиарды людей, кто был и кто есть, будут там, далеко, с теми, кто прилетит за нами… там, над всей этой темнотой, все пережитые нами трудности обретут смысл, потому что без них наш полет не состоялся бы. Все эти мысли промелькнули передо мной в одно мгновение, пока мы стояли там, на федеральной трассе. В тот вечер, на том месте, я вдруг начала плакать и смеяться одновременно…

— Я помню! — сказал Нед из своего угла. — Боже мой, я помню, помню, оно возвращается! Мы стояли там, на обочине дороги, и ты обняла меня, прижалась ко мне. Ты впервые сказала, что любишь меня, в первый раз, хотя я и знал, что ты меня любишь. Ты обняла меня, сказала, что любишь, и это было нечто — с ума сойти, прямо перед космическим кораблем, совершившим посадку! И знаешь что? Те несколько секунд, что ты обнимала меня, говорила, что любишь… корабль не имел значения. Имело значение только то, что ты говоришь, говоришь после стольких лет. — Его тоже переполняли эмоции, и Д’жоржа поняла, что он обнял Сэнди, сидя в темноте, на противоположной скамейке. — У меня это отобрали. Пришли со своими чертовыми наркотиками и промывкой мозгов и забрали у меня тот первый раз, когда ты сказала, что любишь меня. Но сегодня я вернул те минуты, и больше они никогда не отберут их у меня, никогда. Никогда больше.

— А я все еще ничего не вспоминаю, — жалобно проговорила Фей. — Я тоже хочу вспомнить. Хочу быть частью этого.

Все погрузились в молчание. Армейская машина урчала в ночи.

Д’жоржа знала: остальные, вероятно, размышляют над тем же самым, те же мысли не дают покоя и им. Одно только существование другого, более развитого интеллекта заставляло по-иному взглянуть на человеческие дрязги. Извечная жестокая борьба людей друг с другом за верховенство и порабощение, упорное навязывание целым народам той или иной философии, сколь бы кровавыми и мучительными они ни были, — все это казалось теперь жалким и бессмысленным. С ограниченными философиями господства и принуждения будет покончено. Будут, вероятно, процветать религии, проповедующие единство всех людей, а те, которые требуют насильственного обращения в веру, останутся в прошлом. Чутьем, не поддающимся объяснению, но совершенно безошибочным (как и у Сэнди), Д’жоржа вдруг поняла, что благодаря контакту с внеземной цивилизацией все человечество может стать одним народом, одной огромной семьей. Впервые в истории каждый человек сможет добиться уважения к себе, которое не в состоянии дать ни один король, ни одно правительство — только добрая, любящая семья.

Что-то спустилось с неба.

А все человечество может вознестись.

— Луна, — прошептала Марси в шею Д’жоржи. — Луна, луна.

«Все будет хорошо, детка, — хотела сказать Д’жоржа, — теперь мы поможем тебе вспомнить то, что ты забыла, а когда ты вспомнишь, ты поймешь: тебе нечего бояться, ты поймешь, как чудесна жизнь, детка, ты будешь смеяться». Но она ничего не сказала, не зная, что собирается сделать с ними Фалкерк. Пока они находились во власти полковника, Д’жоржа не питала особых надежд на счастливый исход.

— Я вспомнил еще кое-что, — сказал Брендан Кронин. — Мы спускались по насыпи с федеральной дороги. Шли к кораблю. Он лежал там, как сверкающий янтарный кристалл кварца. Я медленно шел к нему, а над головой летали самолеты, рядом шли другие люди… включая вас, Фей, и вас, Эрни… А еще Доминик и Джинджер. Но до корабля со мной дошли только Доминик и Джинджер, и когда мы поднялись туда, то увидели дверь… круглую дверь… открытую…

Д’жоржа помнила, как стояла на обочине восьмидесятой, боясь подойти к кораблю ближе и объясняя свое нежелание опасением за жизнь Марси. Она хотела предостеречь всех, но в то же время хотела и подстегнуть, она видела, как Брендан, Доминик и Джинджер приблизились к золотистому кораблю. Эти трое начали исчезать из вида за бортом корабля, и все, кто находился на обочине автомагистрали, бросились на восток, пробежали футов сто и остановились — с этого места трое смельчаков все еще были видны. Д’жоржа видела и дверь — круг ослепительного света на боковине сверкающего корпуса.

— Мы втроем остановились у двери, — тихо сказал Брендан, впрочем его голос перекрывал гул мотора. — Думали, оттуда появится что-нибудь. Но ничего не появилось. Но зато у света внутри было что-то такое… чудесный золотой свет, который я видел потом в сновидениях… утешительное, зовущее к себе тепло, которое притягивало нас. Нам было страшно, Боже мой, как нам было страшно! Но мы слышали, что подлетают вертолеты, и понимали, что военные, оказавшись здесь, начнут командовать, возьмут все в свои руки и прогонят нас, а мы хотели быть частью происходящего. И этот свет! Такой…

— И вы вошли внутрь, — сказала Д’жоржа.

— Да, — подтвердил Брендан.

— Я помню, — сказала Сэнди. — Да. Вы вошли внутрь. Вы втроем вошли внутрь.

Громадность воспоминания не шла ни в какое сравнение ни с чем. Момент, когда первые представители человеческой расы вошли в то, что не было создано ни земной природой, ни человеческими руками. Момент, который навсегда разделил историю на до и после. Они вспоминали, их блоки памяти разрушились полностью; какое-то время никто не мог произнести ни слова.

Машина рокотала, приближаясь к неизвестному пункту назначения.

Темнота внутри казалась бескрайней. Но эти восемь человек ощущали такую близость друг к другу, какую не чувствовал никто с начала времен.

Наконец Паркер спросил:

— И что случилось, Брендан? Что случилось с вами, со всеми троими, когда вы вошли внутрь?

По веревочному мосту они перебрались через чувствительную к давлению сигнальную решетку. Несколько раз останавливаясь, чтобы воспользоваться другими хитроумными устройствами из арсенала Джека, они прошли через тонко сплетенную сеть электронной защиты, охранявшую территорию Тэндер-хилла, и наконец оказались у главного входа.

Джинджер посмотрела на взрывостойкие двери. Налипший снег замерз на полированной стали так, что возникли загадочные узоры, наводящие на мысль о тайном послании.

От дверей вела двухполосная асфальтовая дорога, которая явно подогревалась: на асфальте не было ни пятнышка снега, над поверхностью поднимался пар. Дорога изгибалась и шла на запад, скрываясь в зарослях деревьев: там, вдали, мягко светили фонари у главных ворот. Караульного домика, мимо которого они проезжали в пикапе, отсюда не было видно. Если в следующие несколько минут на территорию впустят посетителей или произойдет смена караульных, их песенка спета. Можно разбежаться, думала Джинджер, залечь в снегу, спрятаться. Однако, очевидно, здесь проходило мало машин, так как снег возле маленькой двери был гладким, нетронутым, когда они прибыли, а значит, следы, оставленные ими, сработают не хуже тревожной сигнализации. Если они хотят проникнуть внутрь, делать это нужно как можно быстрее: промедление не оставит им надежды.

Одинарная дверь справа от взрывостойких дверей была не такой громадной, но выглядела не менее устрашающе. Однако Джек сохранял спокойствие. Он достал СЛИКС — компьютер размером с кейс. Джинджер не запомнила толком, что означает это сокращение, но знала от Джека, что такой компьютер позволяет открывать электронные замки разного типа и не поступает в свободную продажу. Она не стала спрашивать, откуда у него это устройство.

Работали они молча. Джинджер вела наблюдение за наружными воротами — не засветятся ли фары — и осматривала заснеженное пространство, на случай если появится патруль, хотя они почти не сомневались, что обходов территории не совершается. Доминик освещал фонариком десятизначную цифровую панель, которая, по сути, была эквивалентом скважины обычного замка, а Джек с помощью щупов СЛИКСа определял последовательность цифр, которая давала доступ внутрь.

Стоя одним коленом в снегу и настороженно вглядываясь в темноту, Джинджер чувствовала себя незащищенной и отдаленной от своей жизни в Бостоне куда больше чем на две с половиной тысячи миль. Ветер обжигал ее лицо. Снег таял на ресницах, вода попадала под веки. Какая абсурдная ситуация! Мешугге. Ни в чем не повинных людей доводят до такого вот состояния. Что думает о себе этот чертов полковник Фалкерк? Что думают о себе люди, которые отдают ему такие приказы? Это не настоящие американцы. Настоящие момсеры[36] — вот кто они, все до единого. Она вспомнила фотографию Фалкерка в газете: сразу же стало понятно, что он настоящий трейфняк[37], человек, которому нельзя доверять ни на минуту, никогда. И она знала еще кое-что: если она начинает в большом количестве приперчивать свои мысли еврейскими словечками, значит она попала в серьезную переделку или ей очень страшно.

Не прошло и четырех минут, как ее напугало шипение сжатого воздуха за спиной. Джинджер повернулась и увидела, что дверь уже ушла в паз. Доминик в удивлении сделал шаг назад. Джек упал. Когда Джинджер подошла, чтобы помочь ему, он сказал, что дверь открылась так неожиданно и с такой силой, что выдрала щуп, Джек не успел его вытащить.

Так или иначе, дверь открылась, тревожная сигнализация не зазвучала. Они увидели перед собой бетонный туннель длиной футов в двенадцать. Туннель сворачивал налево, заканчиваясь еще одной стальной дверью.

— Оставайтесь здесь, — велел Джек, затем вошел в туннель и огляделся.

Джинджер, стоявшая рядом с Домиником, знала, что, согласно плану, они должны стать заложниками, но инстинктивно чувствовала: при первых признаках опасности она бросится наутек. Доминик явно прочел мысли Джинджер и обнял ее, чтобы удержать от необдуманных поступков и одновременно успокоить: она не одна.

Прошла минута-другая, никакие звуки не раскололи тишину. Из туннеля в метель вышел Джек, присоединившись к Джинджер и Доминику, стоявшим в шести-восьми футах от двери.

— На потолке туннеля две камеры наблюдения…

— Они тебя засекли? — спросил Доминик.

— Не думаю, потому что они не отреагировали на мое появление. Подозреваю, что открыть вторую дверь, пока не закрыта первая, невозможно, а как только мы закроем наружную, активируются камеры. Еще я заметил скрытые газовые сопла около осветительных приборов. Насколько я понимаю, если закрыть наружную дверь, включаются камеры, и если ты им не понравился, то тебя вырубят усыпляющим газом либо чем-нибудь похуже.

— Мы готовы оказаться в плену, но не хотим быть отравлены, как тараканы, — сказал Доминик.

— Мы не закроем наружную дверь, пока не будет открыта внутренняя, — объявил Джек.

— Но ты говоришь, что она не…

— Может, найдется способ, — сказал Джек, подмигивая косящим глазом.

Первым делом они убрали с дороги рюкзаки и присыпали их снегом. Джек считал, что хитроумные устройства им больше не понадобятся, а тяжелые рюкзаки будут только мешать. Они вошли в туннель. Доминик по указанию Джека поднял Джинджер, чтобы та вывела из строя камеры наблюдения, перерезав идущие к ним провода. И снова она с опаской ожидала, что сработает тревожная сигнализация, но ничего такого не случилось.

Не закрывая наружной двери, Джек подвел их к внутренней:

— У этого замка нет скважины, так что поломка СЛИКСа не имеет значения.

— А нам стоит тут говорить? — нервно спросила Джинджер. — Ведь здесь, наверное, и микрофоны есть?

— Да, но я сомневаюсь, что они будут прослушивать, пока открыта наружная дверь, — ее закрытие запускает программу проверки того, кто пытается пройти. А если за этой дверью есть часовой, он не услышит нас через эту толщу стали. Даже если мы будем кричать, — сказал Джек. Впрочем, сам он говорил едва ли не шепотом. Он показал на стеклянную панель в стене справа от двери. — Вот единственный способ ее отпереть. Когда я оставил службу восемь лет назад, они только начали устанавливать такие системы на особо секретных объектах. Прикладываешь ладонь к стеклу, компьютер сканирует ее, и, если ты есть в базе, дверь открывается.

— А если нет? — шепотом спросил Доминик.

— Газовые сопла.

— И как же вы собираетесь ее открыть? — поинтересовалась Джинджер.

— Никак, — ответил Джек.

— Но вы сказали…

— Я сказал, что может найтись способ, — напомнил ей Джек. — Может, и найдется. — Он посмотрел на Доминика и улыбнулся. — Попробуй, вдруг тебе удастся.

Доминик уставился на Джека так, словно бывший вор сошел с ума:

— Я?! Ты серьезно? Что я могу знать о сложнейшей охранной системе?

— Ничего, — сказал Джек. — Но ты способен содрать тысячи бумажных лун со стены и отправить их в пляску по воздуху. А еще ты можешь поднять с десяток стульев и проделывать с ними всякие трюки. И я считаю, что тебе вполне по силам проникнуть в механизм этой двери и открыть ее.

— Но я же не могу. Я не знаю как.

— Подумай об этом, сосредоточься, делай все то, что делал, когда перемещал солонки и перечницы вчера вечером.

Доминик яростно помотал головой:

— Я не умею управлять этой моей способностью. Ты видел, как она вышла из-под контроля. Что, если она и здесь учудит что-нибудь? Я могу поранить тебя или Джинджер. Могу активировать газовые сопла и убить нас всех. Нет-нет. Слишком рискованно.

Несколько секунд они стояли молча, ветер завывал и свистел за открытой наружной дверью.

— Доминик, если ты не попытаешься, мы сможем попасть внутрь только в качестве пленников.

Но Доминик оставался тверд.

Джек пошел к наружной двери. Джинджер направилась было следом, решив, что он уходит. Но Джек остановился у входа в туннель и поднял руку, показывая кнопку на стене.

— Доминик, это теплочувствительный выключатель, — сказал Джек. — Если ты не попытаешься открыть внутреннюю дверь, я прикоснусь к выключателю и тем самым закрою наружную. Мы будем заперты здесь. Стартует программа проверки, и, когда компьютер обнаружит, что камеры наблюдения выведены из строя, включится тревожная сигнализация, сюда отправят группу быстрого реагирования.

— Так мы и пришли сюда для того, чтобы нас поймали, — сказал Доминик.

— Мы пришли, чтобы разобраться во всем и только потом уже попасться, если ничего лучшего не придумаем.

— Значит, придется ограничиться нашей поимкой.

Тепло из туннеля уходило в темноту. Дыхание снова вырывалось из их ртов облачками тумана. При виде этих клубов еще сильнее казалось, что Доминик и Джек сошлись в схватке, но не физической — в поединке участвовала воля каждого.

Джинджер, стоявшая между ними, не сомневалась в том, кто одержит победу. Ей нравился Доминик Корвейсис, она восхищалась им сильнее, чем кем-либо за долгое время: он отличался напористостью и решительностью, как Анна Вайс, и одновременно — скромностью и застенчивостью, как Джейкоб. Он был добросердечен и на свой манер — мудр. Джинджер готова была доверить ему свою жизнь. Впрочем, это уже произошло. Но она знала: верх возьмет Джек Твист, так как он привык побеждать, а Доминик, по его собственному признанию, только с позапрошлого лета начал становиться победителем.

— Если они не увидят нас, — сказал Джек, — то наверняка подадут газ. Может, усыпляющий, а может, цианид или нервно-паралитический, который проникнет в нас через одежду, — ведь у них нет уверенности, что мы не в противогазах.

— Ты блефуешь, — сказал Доминик.

— Думаешь?

— Ты нас не убьешь.

— Ты имеешь дело с профессиональным преступником, не забыл?

— В прошлом. Но не в настоящем.

— И все равно сердце у меня черное, — сказал Джек, ухмыляясь.

На сей раз в его юморе проскользнула тревожная маниакальная нотка, а смотрящие в разные стороны глаза загорелись холодным блеском. Джинджер задумалась: не убьет ли он их всех, если не сможет добиться своего?

— Наша смерть не входит в наши планы, — возразил Доминик. — Она все погубит.

— А твой отказ помочь тоже не входит в планы, — парировал Джек. — Ради бога, Доминик, сделай это.

Доминик помедлил и посмотрел на Джинджер:

— Отойди как можно дальше.

Та отошла и встала рядом с Джеком.

— Доминик, если она откроется, — сказал Джек, по-прежнему держа руку у теплочувствительного выключателя, закрывавшего наружную дверь, — мигом лети внутрь. Где-то там находится часовой. Он очень удивится, когда дверь откроется, потому что программа пропуска не была запущена. Если ты его уложишь, я тут же окажусь рядом и попрошу его помолчать. Это увеличит наши шансы проникнуть еще глубже и увидеть то, что можно увидеть, прежде чем нас схватят.

Доминик кивнул, снова посмотрел на внутреннюю дверь, оглядел раму, приложил руку к стали, пробежал по ней пальцами, как делали в старину медвежатники, прощупывая характерные вибрации отходящих сувальд. Потом принялся изучать стеклянную панель, которая считывала отпечатки ладони и пальцев.

Джек убрал руку от выключателя, посмотрел на пургу за наружной дверью и прошептал, обращаясь к Джинджер, — тихо, чтобы Доминик в противоположном конце туннеля не услышал его:

— У меня такое неприятное чувство, что в любую минуту может появиться великан из бобового стебля и растоптать нас всех.

В этот момент она поняла, что Джек не стал бы рисковать их жизнями, — вероятно, он вывел бы их к караулке у главных ворот и попросил бы арестовать всех. Но при виде блеска в его глазах приходили противоположные мысли.

Вдруг внутренняя дверь открылась, издав пневматическое шипение. И хотя Доминик сам ее и открыл, от неожиданности он отпрыгнул назад, вместо того чтобы немедленно броситься вперед, как велел Джек. Он тут же осознал свою ошибку и метнулся вперед, в подземный мир.

Джек нажал кнопку, чтобы закрыть наружную дверь, еще до того, как Доминик пересек порог, потом бросился следом за писателем.

За ним пустилась и Джинджер. Она ожидала, что вот-вот раздадутся звуки борьбы или стрельбы, но ничего такого не услышала. Выйдя из-под бетонных сводов, они оказались в другом туннеле, громадном, со скальными стенами, где с балок свисали осветительные приборы. Проход имел около шестидесяти футов в поперечнике и не менее ста ярдов в длину; начинался он за массивными взрывостойкими стальными дверями, а заканчивался далеко впереди, — вероятно, там были лифты. В трех ярдах от двери стоял столик, вделанный в бетонный пол. К столу был прикреплен цепочкой журнал часового, рядом с ним лежало несколько свежих газет. Тут же стоял и компьютер. Но охраны они не увидели.

Туннель был абсолютно пуст. Здесь стояла кладбищенская тишина. Не слышно было ни капанья воды со сталактитов, ни шороха крыльев летучих мышей. Но Джинджер подумала, что сооружение, в котором хранится оборудование стоимостью в несколько миллиардов долларов, способное пережить третью мировую, должно быть избавлено от протечек и летающих грызунов.

— Странно, охраны нет, — пробормотал Джек.

Его голос шуршащим эхом отразился от каменных стен.

— Что теперь? — спросил потрясенный Доминик.

Его явно удивила собственная способность так быстро концентрировать силы — вчера в кафе он чуть не устроил катастрофу.

— Что-то не так, — сказал Джек. — Не знаю что. Но если нет часового — значит что-то чрезвычайное. — Он скинул с головы капюшон лыжного костюма, расстегнул молнию на несколько дюймов. Остальные последовали его примеру. — Здесь зона приемки. Сюда заезжают фуры, чтобы разгрузиться. Главная часть хранилища должна находиться внизу. В общем, мне не нравится это пустое пространство, но мы, пожалуй, спустимся.

— Если идти, так идти, и нечего языком чесать, — сказала Джинджер и зашагала к дальнему концу туннеля.

Она услышала пневматическое шипение внутренней двери, которую закрыл Джек.

Все трое двинулись в глубины Тэндер-хилла.

2Страх

Шуму они производили не больше, чем три мышки, обходящие спящего кота, но их шаги эхом отдавались от каменных сводов.

Негромко. Эхо не походило на звук шагов — скорее, на шепоток и неразборчивые голоса заговорщиков, прятавшихся в темных нишах с каждой стороны.

Беспокойство Доминика нарастало.

Они прокрались мимо двух огромных лифтовых шахт шириной в семьдесят футов и почти такой же глубины. Открытые платформы внутри поднимались и опускались гидроцилиндрами, по одному в каждом углу — более чем достаточно, чтобы впускать истребители в чрево горы и извлекать их оттуда. Пройдя мимо грузового лифта меньших размеров, все трое наконец оказались перед двумя стандартными лифтами.

Прежде чем Джек успел нажать кнопку вызова, в голове Доминика вспыхнуло новое воспоминание. Как и прежнее, оно было достаточно ярким и вытеснило из его сознания существующую реальность. На сей раз он вспомнил главное событие 6 июля: превращение луны (которая оказалась вовсе не луной, а округлым носом спускающегося корабля) из белой в алую. Корабль представлял собой простой цилиндр, почти лишенный чего-нибудь приметного, но Доминик тут же понял, что его путешествие, завершающееся здесь, началось в другой части Вселенной.

Когда яркость воспоминания ослабла и реальность снова навалилась на Доминика, он обнаружил, что обеими руками опирается на закрытую дверь лифта, а его голова повисла между руками. Он почувствовал ладонь на своем плече, повернулся и увидел Джинджер. За ее спиной стоял Джек.

— Что случилось? — спросила она.

— Я вспомнил… еще.

— Что? — спросил Джек.

Доминик рассказал.

Ему не потребовалось убеждать их в том, что июльским вечером состоялся контакт с инопланетным кораблем. Когда он напомнил им об увиденном, их блоки памяти разрушились так же быстро, как и его собственный. На их лицах отразилась необыкновенная смесь чувств — благоговение, ужас, радость и надежда, — порожденных этим событием.

— Мы вошли внутрь, — недоуменно произнесла Джинджер.

— Да, — подтвердил Джек. — Вы, Доминик и Брендан.

— Но я, — сказала Джинджер, — не могу… не могу вспомнить, что случилось с нами на корабле.

— И я тоже, — ответил ей Доминик. — Эта часть воспоминаний еще не вернулась ко мне. Я помню все вплоть до той минуты, когда мы вошли в люк, в золотой свет… потом ничего.

Они на мгновение забыли о своем опасном положении.

Красивое, изящное лицо Джинджер стало мертвенно-бледным. Кровь отхлынула от ее лица, отчасти из-за страха. Но не только.

Доминик, как и Джинджер, понял теперь, почему их так потянуло друг к другу в то мгновение, когда она сошла с самолета в аэропорту округа Элко. В ту летнюю ночь они вместе вошли в корабль и вместе испытали то, что связало их навсегда.

— Корабль здесь, внутри Тэндер-хилла, — сказала она. — Должен быть здесь.

Доминик согласился:

— Вот почему правительство отобрало землю у тех скотоводов. Они расширили территорию хранилища, чтобы труднее было заметить грузовик, который вез туда корабль.

— Вероятно, груз был дьявольски громадным, — отметил Джек.

— Потребовался грузовик вроде тех, на которых перевозят шаттлы, — подтвердил Доминик.

— Хорошо, но зачем им скрывать то, что случилось? — спросил Джек.

— Не знаю, — сказал Доминик. Он нажал кнопку вызова лифта. — Но может, нам удастся выяснить.

Вызванная кабина лифта остановилась с тихим гулом, и они отправились на второй уровень. Судя по времени спуска, два верхних этажа сооружения были разделены внушительной толщей сплошной породы.

Наконец дверь открылась, и они вышли в гигантскую шарообразную пещеру диаметром в три сотни футов. Светильники, укрепленные на балках, бросали ледяные лучи на странный ряд строений из листового металла, которые стояли почти по всему периметру пещеры. Из маленьких окон двух сооружений исходил свет более теплый, чем тот, что лился сверху, остальные же были темными и казались необитаемыми. Доминик подумал, что все это немного похоже на съемочную группу в экспедиции — куча трейлеров, используемых как грим-уборные. К центральной пещере примыкали четыре других, одна была отгорожена от центральной большими деревянными воротами, которые выглядели до смешного примитивными внутри весьма современного сооружения. В трех открытых пещерах горели огни, и Доминик увидел хранившееся там оборудование: джипы, бронетранспортеры, грузовики, вертолеты и даже реактивный самолет. А еще — трейлероподобные сооружения, как и в центральной пещере, правда освещенных окон было гораздо больше. Тэндер-хилл представлял собой огромный арсенал и автономный подземный город. Доминик знал об этом, но о его размерах даже не догадывался.

Но удивительнее всего были не многочисленные чудеса хранилища, а его заброшенный вид. Второй уровень оказался таким же пустым и тихим, как первый. Ни охраны, ни занятого своими делами персонала, ни голосов, ни шума от работы. Да, в пещерах было холодновато, и, кроме того, в это время суток большинство сотрудников сидели в обогреваемых жилых помещениях. Но все равно — кто-нибудь должен был им попасться? А если почти все уже закончили работу, почему не слышно музыки, телевизоров, болтовни игроков в покер, других звуков, обычно раздающихся после трудового дня? Почему они не доносятся из дальних помещений?

Тихим, почти неслышным шепотом Джинджер проговорила:

— Они все мертвы?

— Я вам сказал, — ответил Джек таким же тихим голосом, — что-то здесь не так…

Доминик почувствовал, как его тянет к огромным деревянным воротам (высотой почти в три этажа и не менее шестидесяти футов в ширину), закрывавшим вход в четвертую пещеру, и он отдался на волю своих чувств. Сопровождаемый Джинджер и Джеком, он шел как можно тише к малой — в человеческий рост — двери в нижней части громадных деревянных ворот. Малая дверь была приоткрыта, из щели на каменный пол падал клинышек света более яркого, чем в главной пещере. Он прикоснулся пальцами к ручке двери, но остановился, когда услышал гул голосов. Наконец он убедился, что это разговаривают двое мужчин — слишком тихо, чтобы можно было разобрать слова. Доминик хотел было вернуться, но тут его осенило: если есть возможность заглянуть в одно из закрытых помещений, прежде чем их задержат, лучше всего заглянуть сюда. Он открыл маленькую дверь в громадных воротах и вошел внутрь.

Корабль находился там.

Джинджер стояла, прижав руку к груди, словно для того, чтобы сердце не выскочило наружу.

Пещера за деревянными дверями была громадной — добрых двести футов в длину и от восьмидесяти до ста двадцати в ширину, с высоким куполообразным потолком. Каменный пол был обтесан, выровнен и отполирован от стены до стены, все глубокие щербины и щели залили бетоном. Виднелись пятна масла и смазки и торчащие рым-болты, — видимо, раньше пещера использовалась для хранения или обслуживания машин. Справа от входа, вдоль стены, тянулся — чуть ли не до конца пещеры — ряд трейлеров с маленькими окошками и металлическими дверями, числом примерно с дюжину. Прежде, вероятно, эти трейлеры использовались как кабинеты или жилища, теперь их переоборудовали в исследовательские лаборатории. На некоторых дверях были приклеены написанные от руки названия: ХИМ. ЛАБ., ХИМ. БИБЛИОТЕКА, ПАТОЛОГИЯ, БИОЛ. ЛАБ., БИОЛ. БИБЛИОТЕКА, ФИЗИКА 1, ФИЗИКА 2, АНТРОПОЛОГИЯ и другие, которые Джинджер не смогла прочесть из-за большого расстояния. Кроме того, рабочие столы и большие аппараты (обычная рентгеновская установка, большой звуковой спектрограф, точно такой же, что и в бостонском Мемориальном госпитале, и другие аппараты, незнакомые Джинджер) стояли здесь на открытом пространстве, рядами или группами, словно кто-то выставил на продажу лабораторное оборудование. Из-за огромного объема исследований они не помещались внутри: неудивительно, если вспомнить об объекте изучения.

Слева от входа находился инопланетный корабль — точно такой, каким он всплыл в памяти Джинджер несколько минут назад, когда запретное воспоминание прорвалось наконец на поверхность, вернулось к ней: цилиндр длиной пятьдесят-шестьдесят футов и диаметром пятнадцать футов, со скруглениями на обоих концах. Чтобы он не лежал на полу, под него подложили стальные козлы — несколько штук, — и он напоминал подводную лодку, поставленную в сухой док на ремонт. Единственным, что отличало его от корабля, который они видели 6 июля, было отсутствие призрачного сияния, цвет которого тогда сменился с лунно-белого на алый и янтарный. Не было видно никакой энергетической установки, ракетных двигателей. Корпус, лишенный приметных черт, соответствовал ее воспоминаниям, но в одном месте, на участке длиной около десяти футов, она увидела ряд непонятных неглубоких выемок, каждая из которых могла вместить ее кулак; в другом месте торчали четыре полусферы, напоминающие половинки дынь; еще на корпусе было с полдюжины таинственных круглых выступов, некоторые — с крышку мусорного бачка, некоторые — не больше горлышка майонезной банки, и ни один не выше трех дюймов. В целом же поверхность длинного округлого корпуса на девяносто восемь процентов была ровной, если не считать следов возраста и износа. Но, несмотря на непримечательную внешность, корабль впечатлял ее гораздо больше, чем все виденное прежде. Джинджер испытывала одновременно ужас и восторг, ее переполняли страх перед неизвестным и вместе с тем — ликование.

За столом перед стремянкой, которая вела в открытый люк на борту стоявшего на козлах корабля, сидели двое мужчин. Один выглядел довольно выразительно: тощий, лет сорока пяти, с вьющимися черными волосами и бородой, в темных брюках, темной рубашке и белом лабораторном халате. Другой, полноватый, лет на десять старше первого, был в расстегнутом армейском мундире. Увидев трех визитеров, они замолчали и поднялись со стульев, но не стали звать охрану или бежать к тумблеру, включавшему сигнализацию. Оба с интересом разглядывали Доминика, Джека и Джинджер: какой будет их первая реакция на возвышающийся над ними корабль?

Они ждали нас, подумала Джинджер.

Эта мысль должна была обеспокоить ее, но не обеспокоила. Ее интересовал только корабль.

Она приблизилась к концу цилиндрического корабля. Доминик шел справа от нее, Джек — слева. Сердце ее начало биться громко и учащенно уже в тот момент, когда она вошла сюда, но этот стук не шел ни в какое сравнение с барабанным боем, который сейчас раздавался в ее груди. Они остановились на расстоянии вытянутой руки от корпуса и принялись разглядывать его с удивлением, почти с благоговением.

По всему округлому корпусу тянулись хаотичные следы мелкого абразивного износа, словно корабль прорывался сюда через тучи космической пыли или частиц, тип и происхождение которых еще не были известны человеку. На поверхности виднелись мелкие царапины и впадинки, которые определенно не являлись частью конструкции, появившись после столкновения со стихиями гораздо более враждебными, чем ветры и штормы, трепавшие корабли в земных морях и на воздушных просторах. Серо-черно-янтарно-коричневый корпус, казалось, побывал в сотне разных кислотных ванн и прошел через тысячу пожаров.

Больше всего Джинджер была впечатлена не очевидной, бьющей в глаза инопланетностью корабля, а его огромным, по ощущению, возрастом. Конечно, его могли построить всего несколько лет назад, а при скорости, превышающей световую, он мог приземлиться в округе Элко вечером 6 июля всего через несколько месяцев или лет после старта. Но Джинджер так не считала. Она не могла сказать, откуда исходит эта уверенность — зовите ее интуицией, — но не сомневалась, что стоит близ древнего корабля. Протянув руку и прикоснувшись к холодному металлу, пройдясь пальцами по исцарапанной, словно отпескоструенной, поверхности, она еще больше прониклась убеждением, что перед ней — почтенный предмет старины.

Они проделали такой долгий путь. Отчаянно долгий.

Следуя ее примеру, Доминик и Джек тоже прикоснулись к корпусу. Глубокий вдох Доминика сопровождался прерывистым звуком — его «о-о-о!» было красноречивее любых слов.

— Как горько, что мой отец не дожил до этого дня! — сказала Джинджер, вспомнив своего дорогого Джейкоба, фантазера, неисправимого мечтателя, который всегда любил истории о других мирах и далеких временах.

— Жаль, что Дженни не прожила чуть дольше… хоть немного дольше… — сказал Джек.

И Джинджер вдруг поняла, что имеет в виду Джек (совсем не то, что она): если бы Дженни дожила до этих событий, после контакта с инопланетянами Брендан и Доминик могли бы исцелить ее. Если бы она не умерла на Рождество, они могли бы отправиться к ней (при условии, что вышли бы из Тэндер-хилла живыми) и, кто знает, восстановить ее поврежденный мозг, вывести ее из комы, вернуть в объятия любящего мужа. Осознание этого потрясло Джинджер: стало ясно, что она только начинает понимать все последствия невероятного события.

Дородный мужчина в военной форме и бородач в халате встали из-за стола и подошли к ним. Штатский положил руку на корпус корабля, от которого все еще не могли оторваться Джинджер, Доминик и Джек.

— Это какой-то сплав, — сказал он. — Прочнее любой стали, когда-либо изготовлявшейся на нашей планете. Прочнее алмаза, но необыкновенно легкий и удивительно гибкий. Вы — Доминик Корвейсис.

— Да, — сказал Доминик, протягивая руку незнакомцу: такая вежливость удивила бы Джинджер, если бы она тоже не чувствовала, что военный и скромный ученый — не враги им.

— Меня зовут Майлс Беннелл, я — глава группы, которая изучает это… замечательное событие. А это — генерал Альварадо, начальник Тэндер-хилла. Не могу вам передать, как сильно я сожалею о том, что сделали с вами. Случившееся не должно оставаться тайной, о которой известно лишь избранным. Оно принадлежит миру. Будь моя воля, мир узнал бы об этом завтра.

Беннелл пожал руки Джинджер и Джеку.

— У нас есть вопросы… — начала Джинджер.

— И вы имеете право получить ответы, — сказал Беннелл. — Я расскажу обо всем, что нам удалось установить. Но мы можем подождать, пока не соберутся все. Где остальные?

— Какие «остальные»? — спросил Доминик.

— Вы имеете в виду, те, кто из мотеля? — спросила Джинджер. — Они не с нами.

Беннелл удивленно моргнул:

— Вы хотите сказать, что большинству удалось ускользнуть от полковника Фалкерка?

— Фалкерка? — спросил Джек. — Вы считаете, что это он привез нас сюда?

— Если не Фалкерк, то кто?

— Мы пришли сами, — сказал Доминик.

Джинджер увидела, что это сообщение потрясло обоих — Беннелла и Альварадо. Они удивленно переглянулись, свет надежды загорелся на их лицах.

— Вы же не хотите сказать, что обманули систему безопасности хранилища? — поинтересовался Альварадо. — Это невозможно.

— Вы читали личное дело Джека? — спросил своего друга Беннелл. — Читали? Тогда вспомните о его рейнджерской подготовке и о том, чем он занимался в последние восемь лет.

Джек отрицательно покачал головой:

— Не могу приписать все заслуги себе. Да, проникновение через периметр, преодоление охранных систем на территории, взлом первой двери — это моя работа. Но внутри мы оказались благодаря Доминику.

— Благодаря Доминику? — удивленно повторил Беннелл, обращаясь к писателю. — Но что вы знаете о системах безопасности? Если только… ну конечно же! Эта ваша необыкновенная способность, черт побери! После приключения в доме Ломака и после того, как вы сгенерировали свет при первом появлении Кронина в «Транквилити», вы, вероятно, поняли, что эта сила — не посторонняя, что она внутри вас.

Услышав это, Джинджер поняла, что все их разговоры в мотеле действительно прослушивались. А еще — что после появления Джека им удалось защититься от прослушки и сохранить в тайне обсуждение плана дальнейших действий. Иначе Беннеллу стало бы известно о вчерашнем эксперименте, в ходе которого Доминик и Брендан узнали, что они сами вызвали все эти мистические с виду явления.

— Да, — сказал Доминик. — Мы, Брендан и я, знаем, что наделены этой способностью. Но где ее источник, доктор Беннелл?

— Вы не знаете?

— Думаю, это связано с тем, что случилось с нами, когда мы поднялись на корабль, вот только я ничего не помню. Вы можете рассказать?

— Нет, не могу, — сказал Майлс Беннелл. — Не знаю в точности. Нам известно, что вы трое вошли внутрь, но мы не знали, что там с вами случилось нечто… особенное. Вы вышли оттуда, когда начали прибывать вертолеты с солдатами СРВЧС и учеными. Никому не пришло в голову, что вы провели там много времени, совсем не пару минут. Когда вас задержали, вы никому не сообщили о том, что на борту с вами произошло нечто важное. Я думаю, вы просто сказали, что обошли корабль и осмотрели его изнутри. Чтобы упростить работу, вас сразу же после задержания напичкали снотворными и доставили в «Транквилити». Если бы вы даже передумали и решили сообщить нам о случившемся, то не смогли бы. — Долговязый ученый, придя в возбуждение, начал рассеянно поглаживать длинными пальцами черную кудрявую бороду. — А когда власти приняли решение засекретить события, поставить блоки памяти всем гражданским, кто видел корабль, времени для обстоятельного разговора со всеми свидетелями не осталось. На самом деле вас даже не вывели из состояния сна — сразу же перевели на медикаментозную программу, которая была частью блокировки памяти. Вот одна из причин, по которой я противился операции прикрытия. Я считал, что подвергать вас промывке мозгов, не дав нам достаточно времени для беседы с вами… в общем, это было не только несправедливо и жестоко по отношению к вам, но еще и глупо — мы неэкономно обращались с потенциальными источниками информации.

Джинджер посмотрела на открытый вход в корабль и легкий трап, приставленный к его борту:

— Если мы сейчас войдем внутрь, может быть, это поспособствует окончательному разрушению блока.

— Возможно, — согласился Беннелл.

Снова посмотрев на корабль, Джек спросил:

— Откуда вы узнали, что он сядет близ восьмидесятой?

— Да, — добавил Доминик. — И почему они решили засекретить все случившееся?

— А существа, которые находились внутри… — сказал Джек.

— Господи боже! — воскликнула Джинджер. — Где они? Что с ними случилось?

Но тут вмешался генерал Альварадо:

— Майлс уже говорил, что вы получите все ответы, потому что имеете право их получить. Но сначала займемся безотлагательными делами. — Он посмотрел на Доминика. — Я полагаю, если вы можете поднимать предметы силой воли и создавать свет из ничего, для вас не составит труда проникнуть в электронную систему безопасности. А если вы проникнете в нее, то сможете преградить доступ сюда другим людям. Как по-вашему, сможете? Заблокировать входные ворота и дверь, пока мы сами не будем готовы их открыть?

Доминик, как и Джинджер, явно пришел в недоумение от вопросов генерала.

— Не знаю. Может быть, — ответил Доминик.

Беннелл посмотрел на генерала:

— Боб, если вы не впустите сюда полковника, это будет похоже на поджог бикфордова шнура. Он знает, что Бдительным не может управлять никто, кроме него. Если он не сможет войти, то решит, что произошло нечто сверхъестественное. Он уверится, что мы все заражены.

— Заражены? — встревоженно спросила Джинджер.

— Полковник убежден, — сказал Альварадо, — что во всех нас — в вас, Майлса, меня, во всех — вселились инопланетяне, что нами завладели и теперь мы — группка марионеток, переставших быть людьми.

— Это безумие, — сказал Джек.

Джинджер с еще большей тревогой сказала:

— Конечно же, мы знаем, что в нас никто не вселялся. Но неужели есть основания предполагать обратное?

— Поначалу некоторые основания имелись, — произнес Майлс Беннелл. — Но ничего подобного не случилось. Это все выдумки. И теперь мы понимаем, что такой вероятности никогда не существовало. Просто это в природе человека… истолковывать все наихудшим образом. Я объясню позже.

Джинджер хотела потребовать немедленного объяснения, но генерал Альварадо сказал:

— Пожалуйста, оставьте вопросы на потом. У нас мало времени. Сейчас, как мы полагаем, полковник Фалкерк возвращается сюда, задержав ваших друзей…

— Нет, — возразил Доминик. — Они уехали раньше нас. Они уже далеко.

— Никогда не надо недооценивать полковника, — сказал Альварадо. — Дело вот в чем: если Доминик сумеет заблокировать входы и не впустит сюда Фалкерка, может быть, у нас будет время рассказать всем об этом. Потому что если Фалкерк попадет сюда… боюсь, без кровопролития не обойдется.

Какое-то движение у входа привлекло внимание Джинджер, и она огорченно охнула, когда увидела Д’жоржу, Марси, Брендана и всех остальных, вошедших через малую дверь.

— Слишком поздно, — сказал Майлс Беннелл. — Слишком поздно.

У входа в Тэндер-хилл семерых свидетелей и Паркера Фейна выпустили из машины и поставили в снег перед стальной дверью рядом с основным входом. Автомат в руках лейтенанта Хорнера не оставлял надежды на успешное бегство или сопротивление.

Лиленд приказал остальным людям СРВЧС ехать в Шенкфилд, похоронить там в безымянной могиле отца Вайкезика и ждать дальнейших распоряжений. Правда, никаких распоряжений от Лиленда ждать не следовало, потому что он собирался умереть. Приносить в жертву всю роту не было необходимости: двоих, включая его самого, вполне хватило бы, чтобы контролировать и уничтожить все хранилище. Лейтенанту Хорнеру просто не повезло, что он был заместителем Фалкерка и эта обязанность легла на его плечи.

У входа в туннель Лиленд с тревогой отметил, что видеокамеры не функционируют. Потом понял, что новая чрезвычайная программа, по которой теперь работал Бдительный, не потребовала визуальной идентификации при входе, удовольствовавшись рисунком ладони и подушечек всех пальцев левой руки Лиленда. Когда он приложил ладонь к стеклянной панели у внутренней двери, Бдительный тут же признал его.

Лиленд и Хорнер спустили восьмерых пленников на второй уровень и провели по Узлу к пещере, где ждали Альварадо и Беннелл. Стоя чуть сбоку, Лиленд смотрел, как они проходят через небольшую дверь в громадной деревянной стене, потом заглянул внутрь и увидел других свидетелей — Корвейсиса, Вайс и Твиста. Хотя он и не знал, как те попали сюда, настроение у него улучшилось: вопреки его ожиданиям вся группа оказалась именно там, где он хотел.

Полковник оставил Хорнера с пленниками, а сам поспешил к лифтам. Он больше никогда не сможет доверять бедняге Тому, потому что лейтенант остался один с людьми, которые, вероятно, заражены.

Держа автомат наготове, Лиленд вошел в кабину малого лифта и спустился на третий уровень. Он намеревался убить любого, кто попытается к нему подойти. А если на него бросится сразу много людей, он направит автомат на себя. Он не позволит себя изменить. На протяжении всего детства и юности родители пытались изменить его, сделать похожим на одного из них: крикуном-плакальщиком в церкви, самобичевателем, богобоязненным толмачом. Он противился изменениям, которым его пытались подвергнуть родители, не допустит их и теперь. Они всю жизнь преследовали его, в том или ином обличье, и сейчас, когда он зашел так далеко, не потеряв своего лица и достоинства, они с ним ничего не смогут сделать.

Нижний уровень хранилища полностью был отдан под хранение провизии, боеприпасов и взрывчатых веществ. Обитатели Тэндер-хилла жили на втором уровне, большинство там и работали. Однако на третьем, нижнем уровне обычно находились несколько сотрудников и охранник — в любое время. Когда Лиленд вышел из лифта в центральную пещеру, к которой примыкали другие (почти такая же планировка, что и на втором этаже), он с радостью понял, что сегодня этот уровень пуст. Генерал Альварадо подчинился приказу Лиленда и отправил всех по домам.

Генерал, видимо, считал, что, сотрудничая с Лилендом, сможет его убедить, будто он сам и все его подчиненные — люди, и в этом нет сомнений. Но Лиленд — не наивный ребенок, его такими уловками не проведешь. Его родители тоже умели вести себя как нормальные человеческие существа — да-да, улыбки, куча разговоров ни о чем, клятвенные признания в любви и преданности, но стоило подумать, что ты им и в самом деле небезразличен, что они хотят для тебя только лучшего, как тут же проявлялось их истинное нутро. Они доставали кожаный ремень или ракетку от пинг-понга, в которой старик насверлил дырок, и начиналось избиение во имя Господа. Полковника было не обмануть маскарадом человечности, потому что он с молодости научился отыскивать в каждом — и даже предполагать — нечеловеческую сущность, скрытую под человеческим обличьем.

Пройдя по главной пещере к массивной стальной взрывостойкой двери, за которой находился склад боеприпасов, Лиленд нервно посмотрел направо-налево, наверх, в темноту между осветительными приборами. Одним из наказаний, которым его подвергали родители, было долгое заточение в угольном подвале без окон.

Лиленд прижал левую руку к стеклянной панели рядом с дверью, и та мгновенно откатилась в сторону. Автоматически включились ряды светильников, что тянулись по всей длине склада, заполненного на высоту в двадцать футов ящиками, барабанами и стеллажами, в которых находились боеприпасы — мины, гранаты, артиллерийские снаряды — и прочие орудия уничтожения.

В конце длинного помещения была ниша площадью в двадцать квадратных футов, для входа в которую тоже требовалось приложить ладонь. Оружие, хранившееся здесь, имело такую разрушительную силу, что только восемь человек из нескольких сот, находившихся в Тэндер-хилле, имели разрешение на вход. При этом никто не мог войти один. Система требовала, чтобы трое из восьми обладателей допуска приложили ладонь к стеклянной панели, один за другим, в течение минуты, после чего дверь открывалась. Но контролировал систему доступа тот же Бдительный, а новая программа, созданная Лилендом, делала его единственным смотрителем тактического ядерного арсенала хранилища. Он приложил ладонь к прохладному стеклу, и пятнадцать секунд спустя многослойная стальная дверь «Макгрудер» медленно открылась, гудя электромоторами.

Справа от двери, на крючках, висели двадцать рюкзаков с ядерными бомбами, не было только первичных детонаторов и пакетов с компонентами бинарной взрывчатки. Детонаторы хранились в ящиках, стоявших вдоль дальней стены. Слева от двери, в шкафах со свинцовой изоляцией, в ожидании Армагеддона лежали пакеты.

Подготовка СРВЧС включала знакомство с разнообразными ядерными устройствами, которые могли быть заложены террористами в американских городах, поэтому Лиленд мог собрать, вооружить и разоружить атомные бомбы практически любой конструкции. Он достал компоненты из шкафов, снял с крюков два рюкзака и собрал обе бомбы всего за восемь минут, нервно поглядывая на дверь. Он вздохнул с облегчением, только когда поставил таймеры обоих детонаторов на пятнадцать минут и включил часы.

Лиленд набросил автомат на плечо, просунул одну руку в ремни одного рюкзака, другую — в ремни другого. Каждое устройство весило шестьдесят девять фунтов. Он оторвал от пола оба и вышел из ниши, согнувшись, как горбун, крякая под тяжестью страшного груза.

Любой другой остановился бы два-три раза на пути через огромный склад. Любой другой вынужден был бы передохнуть, поставить бомбы на пол, перевести дыхание, потянуть мышцы, прежде чем продолжить. Но не полковник Фалкерк. Огромный груз ломал его спину, тянул вниз плечи, вызывал боль в руках, но он становился тем счастливее, чем сильнее была боль.

Один из рюкзаков он оставил на полу в центре главной пещеры того уровня, куда выходили лифты. Затем оглядел с чувством удовлетворения мощные стены и гранитный потолок. Если где-то в скальной породе имеются трещины — а они наверняка имеются, — то стены обрушатся и увлекут за собой все, что есть наверху. Но даже если эти могучие камни выдержат силу взрыва, ни один из тех, кто попытается найти убежище на этом уровне, не выживет. Даже инопланетные жизнеформы с огромной приспособляемостью не смогут восстановиться после того, как сгорят в ядерном пекле и будут сведены к случайным атомам.

Ядерная боль.

Он не сможет ее пережить, но докажет, что ему хватило силы воли созерцать ее и вынести. Ослепительная агония будет длиться всего долю секунды. Не так уж и плохо. Не так плохо и не так мучительно, как сильные и длительные побои, наносимые кожаным ремнем или ракеткой для пинг-понга, в которой для усиления боли насверлена куча дырок.

Продолжая держать вторую бомбу за ремни, Лиленд улыбнулся, глядя на то, как дисплей отсчитывает секунды, оставшиеся до Рагнарёка. Портативные бомбы хороши прежде всего тем, что после приведения в боевое положение их невозможно разоружить. Он мог не беспокоиться — теперь уже никто не сорвет его планы.

Он вошел в кабину лифта и нажал кнопку второго уровня.

Д’жоржа с Марси направилась прямо к Джеку Твисту, встала рядом с ним и уставилась на корабль, поднятый на козлы. Хотя разрушение блока памяти и нахлынувшие воспоминания в большей или меньшей мере подготовили Д’жоржу к этому зрелищу, ее переполнил трепет не менее сильный, чем то чувство, которое охватило ее в военном транспортнике, когда перед ней впервые открылась потрясающая правда. Она протянула руку, чтобы прикоснуться к пятнистому корпусу, и, когда кончики пальцев дотронулись до поцарапанного и потертого металла, ее охватила дрожь — отчасти от страха, отчасти от ощущения чуда, отчасти от радости.

То ли в подражание матери, то ли действуя по собственному побуждению, Марси тоже протянула руку к кораблю. Когда ее пальчики осторожно прикоснулись к корпусу, она сказала:

— Луна. Луна.

— Да, — тут же подтвердила Д’жоржа. — Да, детка. Ты видела его спуск. Помнишь? Это не луна падала. Это он: сначала был белым, как луна, потом красным, потом янтарным.

— Луна, — тихо повторила девочка, гладя крохотной ручкой борт корабля, словно пыталась снять пятнистую пленку времени и действий, чтобы заодно очистить загрязненную поверхность собственной памяти. — Луна упала.

— Не луна, детка. Корабль. Особенный корабль. Космический корабль, как в кино, детка.

Марси повернула голову и посмотрела на Д’жоржу — по-настоящему, не мутным, направленным внутрь себя взглядом.

— Как капитан Кирк и мистер Спок?

Д’жоржа улыбнулась, крепче обняла дочь:

— Да, детка, как капитан Кирк и мистер Спок.

— Как Люк Скайуокер, — сказал Джек, подаваясь вперед и убирая прядь волос с глаз девочки.

— Люк, — повторила Марси.

— И Хан Соло, — добавил Джек.

Глаза девочки снова смотрели в никуда. Она вернулась в свой уголок и начала обдумывать только что услышанную новость.

Джек улыбнулся Д’жорже и сказал:

— С ней все будет в порядке. Может быть, на это уйдет время, но она вернется в норму, потому что ее одержимость — это борьба за то, чтобы вспомнить. Сейчас она начала вспоминать, и ей уже не нужно бороться.

Д’жоржу, как и обычно, успокаивало одно присутствие Джека, создававшего вокруг себя атмосферу спокойствия и надежности.

— С ней все будет в порядке, если мы сумеем выбраться отсюда живыми и с нетронутыми воспоминаниями.

— Выберемся, — произнес Джек. — Как-нибудь выберемся.

Стоило Доминику увидеть Паркера, как он испытал прилив теплоты. Он обнял коренастого художника и спросил:

— Черт побери, как ты здесь оказался, мой друг?

— Долгая история, — ответил Паркер.

Печаль на его лице и в глазах лучше всяких слов говорила о том, что по крайней мере часть его истории была безрадостной.

— Я совсем не хотел, чтобы ты настолько увязал в этом, — сказал Доминик.

Паркер, глядя на корабль, ответил:

— А я бы ни за что не хотел пропустить такое.

— Что случилось с твоей бородой?

— Когда тебя ждет встреча с такой компанией, — проговорил Паркер, показывая на корабль, — не мешает побриться.

Эрни подошел к борту корабля и теперь смотрел во все глаза, прикасался к нему.

Фей осталась с Бренданом, так как беспокоилась за него. Несколько месяцев назад он потерял веру — или решил, что потерял, что было для него не лучше. И вот сегодня он потерял отца Вайкезика — сокрушительный удар.

— Фей, — сказал Брендан, глядя на корабль, — он воистину замечателен, правда?

— Да. Я никогда не увлекалась историями про другие миры, никогда не задумывалась о том, что они значат… Но это конец всего и начало чего-то нового. Замечательного и нового.

— Но это не бог, а я всем сердцем надеялся, что это бог.

Она взяла его за руку:

— Помните послание отца Вайкезика, которое Паркер доставил вам? В машине? Отец Вайкезик знал, что случилось, что снизошло на землю тем вечером, и для него это стало еще одним доводом в пользу его веры.

Брендан грустно улыбнулся:

— Для него все было доводом в пользу веры.

— Значит, это должно быть доводом и для вас, — сказала она. — Вам нужно только время, немного времени, чтобы подумать о случившемся. И тогда вы увидите все глазами отца Вайкезика. Хотя вы этого и не чувствуете, вы очень на него похожи.

Он удивленно посмотрел на нее:

— Нет. Вы его не знали. Я вообще не стою его как священника… и как человека.

Фей улыбнулась и дружески ущипнула его за щеку:

— Брендан, когда вы рассказывали о своем настоятеле, все понимали, как вы им восхищаетесь. А прошел еще день, и стало ясно, что вы похожи на него больше, чем отдаете себе в этом отчет. Вы молоды, Брендан. Вам еще многому предстоит научиться. Но когда вам будет столько же лет, сколько отцу Вайкезику, вы станете таким же замечательным священником и человеком, каким был он. И каждый день вашей жизни будет живой памятью ему.

В глазах Брендана теперь читалась робкая надежда, а не отчаяние.

— Вы… вы правда так думаете?

— Я знаю, — сказала Фей.

Брендан обнял ее, и она прижала его к себе.

Нед и Сэнди стояли, обняв друг друга за талии, и смотрели на корабль. Они молчали — говорить было уже нечего. По крайней мере так казалось Неду.

И тогда Сэнди сказала нечто такое, что непременно нужно было сказать:

— Нед, если мы выйдем отсюда живыми… я хочу пойти к доктору. Ну, к одному из специалистов по деторождению. Хочу сделать все возможное, чтобы принести в этот мир ребенка.

— Но… ты же всегда… ты никогда…

— Прежде мне не нравился этот мир, — тихо сказала она. — Но теперь… Я хочу, чтобы часть нас осталась здесь, когда наш биологический вид отправится сквозь тьму, в иные миры, может быть, на встречу с чужими, с замечательными чужими, которые прилетели вот на этом. Я буду хорошей матерью, Нед.

— Я знаю.

Когда Майлс Беннелл увидел в пещере последнего из свидетелей и с ними — Паркера Фейна, он отказался от надежды использовать новые способности Доминика Корвейсиса, чтобы не впустить Фалкерка в Тэндер-хилл. Теперь, понял он, ему придется полагаться на «магнум», засунутый за пояс. Пистолет, спрятанный под свободным белым лабораторным халатом, ощутимо давил на живот.

Майлс предполагал, что Лиленд приведет с собой как минимум двадцать человек, а возможно, и вдвое больше. Он думал, что вслед за последним свидетелем в пещеру войдут полковник, Хорнер и с полдюжины солдат. Но появился только Хорнер с автоматом, готовый применить его.

Блоков, Сарверов, Брендана Кронина и других мгновенно и неумолимо повлекло к кораблю. Хорнер сказал:

— Доктор Беннелл! Генерал Альварадо! Полковник Фалкерк будет здесь через минуту.

— Как вы посмели войти сюда с автоматом на изготовку?! — вскричал Боб, и Майлс восхитился его самообладанием. — Господи боже, лейтенант, вы не понимаете, что, если ваш палец соскользнет и вы дадите очередь, пули будут рикошетить от каменных стен и поубивают всех, включая вас!

— Мой палец никогда не соскальзывает, сэр, — сказал Хорнер, приглашая Боба сделать вывод из его слов.

Но вместо этого Боб резко спросил:

— Где Фалкерк?

— Сэр, у полковника срочные дела, — ответил Хорнер. — Он просит прощения, что заставляет вас ждать. Он скоро будет.

— Какие дела? — спросил Боб Альварадо.

— Сэр, полковник не сообщает мне о каждом своем шаге.

Майлс отчасти опасался, что Фалкерк взял с собой солдат СРВЧС для ликвидации персонала. Но с каждой секундой, не отмеченной звуком автоматных очередей, такая вероятность становилось все более призрачной.

Майлс был вооружен и искал случая повернуть ситуацию в свою пользу, но не хотел, чтоб Хорнер догадался об этом, а потому решил сделать самый естественный в такой ситуации шаг — поговорить со свидетелями и начать отвечать на множество их вопросов. Он обнаружил, что большинство уже знают о ГИПК, и поэтому вкратце объяснил остальным, почему было решено начать операцию прикрытия.

Корабль, по словам Майлса, сначала был обнаружен военными спутниками дальнего позиционирования, на орбите, отстоявшей от Земли на двадцать две тысячи миль. Они увидели корабль, когда тот появился из-за Луны. Советы, военные спутники которых куда менее совершенны, увидели гостя гораздо позже и так и не смогли его идентифицировать.

Поначалу наблюдатели приняли инопланетянина за большой метеорит или малый астероид, держащий курс на столкновение с Землей. Если бы он состоял из мягкого пористого материала, то сгорел бы при входе в атмосферу. Даже если бы Земле повезло меньше и космический обломок состоял бы из более твердых материалов, он мог распасться на множество малых и относительно безобидных метеоритов. А если бы Земле совсем не повезло, если бы блуждающий метеорит содержал много железа и никеля, что понижало вероятность дробления, он определенно представлял бы угрозу. Конечно, он почти наверняка упал бы в воду, поскольку океаны покрывают восемьдесят процентов поверхности Земли. Падение в воду не нанесло бы серьезного ущерба, если бы произошло вдали от берега, в противном же случае оно могло вызвать цунами, способное уничтожить близлежащий порт. Худшим вариантом было падение в густонаселенной области.

— Представьте себе: штука из железа и никеля, размером с автобус, попадает в самый центр Манхэттена на скорости две тысячи миль в час, — сказал Майлс. — Картина была настолько ужасающей, что мы начали обдумывать способ уничтожения объекта или изменения его курса.

Приблизительно за полгода до этого на орбиту были тайно запущены первые спутники Стратегического оборонительного щита — менее десяти процентов от запланированного. Сами по себе они мало что могли сделать для предотвращения ядерной войны. Но благодаря усилиям нескольких прозорливых конструкторов каждый спутник обладал высокой маневренностью, которая позволяла ему обращать свое оружие вовне и защищать планету от взбесившихся кусков космического мусора. Согласно новейшим теориям, упавшие на Землю кометы или астероиды некогда уничтожили динозавров, и предусмотрительные создатели системы решили, что будет разумно, если Стратегический оборонительный щит сможет сбивать не только советские ракеты, но и посланные судьбой снаряды из вселенной. Поэтому, когда метеорит приближался к Земле, у них была возможность вывести один из спутников на новую позицию и придумать, как использовать противоракетное оружие для уничтожения незваного гостя. Хотя ни одна из противоракет не имела ядерных зарядов, считалось, что и обычные боеголовки могут раздробить метеорит на достаточно мелкие части, не способные причинить разрушений при столкновении с Землей.

— Снимки, сделанные за несколько часов до атаки на метеорит, — продолжил Майлс, — показали, что объект подозрительно симметричен. Спектрографические данные, полученные со спутника, начали подтверждать, что речь, вероятно, идет не о метеорите, а о чем-то необычном. Анализ показал, что объект не обладает стандартными свойствами метеорита.

Не переставая рассказывать, Майлс прошел между свидетелями и положил руку на корпус корабля — даже по прошествии полутора лет он не переставал им восхищаться.

— Каждые десять минут на спутник посылали запрос о новых фотографиях. В течение следующего часа объект стал виден еще отчетливее, и наконец вероятность того, что это корабль, стала настолько велика, что никто не рискнул бы отдать приказ о его уничтожении. Мы не информировали Советы о космическом объекте или о нашем намерении его уничтожить — это дало бы им информацию об оборонительных возможностях наших спутников. Вместо этого мы стали целенаправленно глушить советские радары дальнего действия, забрасывали их ложными целями и электронными тенями, чтобы скрыть приближение корабля и сохранить в тайне наш контакт с инопланетянами. Поначалу мы считали, что корабль выйдет на орбиту вокруг Земли. Но потом, с большим запозданием, поняли, что он продолжит лететь своим курсом — словно метеорит, не имеющий двигателя, но в то же время управляемый. Компьютеры системы обороны за тридцать восемь минут до посадки определили, что местом приземления будет округ Элко.

— Достаточно, чтобы перекрыть восьмидесятую, — вставил Эрни Блок, — и вызвать полковника Фалкерка с бойцами СРВЧС, где бы они ни находились.

— В Айдахо, — сказал Майлс. — Они находились на учениях в южном Айдахо. К счастью, довольно близко. Или к несчастью — зависит от вашей точки зрения.

— Ваша точка зрения, доктор Беннелл, мне, конечно, известна, — сказал Лиленд Фалкерк от двери, через которую он наконец вошел.

Мощный, как пушка, «магнум», прижатый ремнем к животу Майлса Беннелла, внезапно показался ему таким же бесполезным, как детское духовое ружье для стрельбы горошинами.

Впервые увидев Лиленда Фалкерка, Джинджер поняла, что газетная фотография была к нему несправедлива. Он оказался куда красивее, импозантнее… и страшнее, чем на снимке в «Сентинел». Автомат он держал не на изготовку, в отличие от Хорнера, а небрежно, в одной руке. Однако его мнимая расслабленность представлялась более угрожающей, чем готовность Хорнера. У Джинджер создалось впечатление, что полковник своей кажущейся беззаботностью провоцирует их на что-то. Когда Фалкерк подошел поближе, Джинджер поняла, что он окружен почти физически ощутимой аурой ненависти и безумия, чуть ли не переходящей в зловоние.

— Где ваши люди, полковник? — спросил доктор Беннелл.

— Я без людей, — мягко ответил Фалкерк. — Только лейтенант Хорнер и я. Никакой нужды в демонстрации силы нет. Уверен, когда мы найдем время вдумчиво обсудить ситуацию, то придем к решению, которое удовлетворит всех.

У Джинджер возникло сильное ощущение, что полковник издевается над ними. Он казался ей ребенком, который, зная некую тайну, получает громадное удовольствие от своего знания и в еще большей степени наслаждается неведением других. Похоже, у доктора это поведение также вызвало недоумение и опаску.

— Беседуйте, беседуйте, — продолжил полковник, посмотрев на часы. — Бога ради, не позволяйте мне прерывать вас. У вас наверняка есть тысяча вопросов, и вы хотите, чтобы доктор Беннелл ответил на них.

— У меня только один, — сказала Сэнди. — Доктор, где те… люди, которые прилетели на корабле?

— Мертвы, — сказал Беннелл. — Их было восемь, но все умерли еще до посадки.

Боль сожаления пронзила сердце Джинджер. По лицам остальных было понятно, что они тоже потрясены и разочарованы. Паркер и Д’жоржа тихо застонали, словно им сообщили о смерти близкого друга.

— Как они умерли? — спросил Нед. — От чего?

Поглядывая время от времени на полковника Фалкерка, Беннелл сказал:

— Сначала вы должны немного узнать о них, о том, почему они вообще прилетели сюда. В корабле мы нашли виртуальную энциклопедию их вида — краткий курс культуры, биологии, психологии, — записанную на чем-то вроде видеодисков. Нам потребовалось недели две, чтобы найти проигрыватель, и еще месяц, чтобы научиться с ним обращаться. Устройство оказалось в рабочем состоянии, что удивительно, с учетом… Нет, пожалуй, не буду забегать вперед. Достаточно сказать, что мы все еще изучаем эти ценнейшие сведения. Материалы в высшей степени наглядные, объясняют очень многое, несмотря на языковой барьер, хотя диски понемногу обучают нас и языку. Те, кто работает над проектом, почти что чувствуют себя… братьями тех, кто построил этот корабль.

Полковник Фалкерк горько рассмеялся и насмешливо повторил:

— Братьями!

Доктор Беннелл недовольно посмотрел на него, потом продолжил:

— На перечисление того, что нам удалось узнать о них, уйдут недели. Достаточно сказать, что это невероятно древний вид исследователей космоса. К тому времени, как этот корабль покинул родной космодром, они уже нашли пять других разумных видов в других системах — не в своей.

— Пять! — Джинджер была поражена. — Даже если галактика полна жизни, это невероятно, с учетом огромных расстояний, которые нужно преодолеть, бескрайних просторов, которые нужно обследовать.

Доктор Беннелл кивнул:

— Но после создания аппарата для межзвездных полетов они явно решили, что их священный долг состоит в поисках других разумных существ. Это стало у них чем-то вроде религии. — Он покачал головой и вздохнул. — Нельзя быть уверенными, что мы поняли правильно, поскольку их великолепная энциклопедия дает более ясное представление о физических вещах, чем о философских теориях. Как мы полагаем, они считают себя слугами некоей верховной силы, сотворившей вселенную…

— Бога? — прервал его Брендан. — Вы хотите сказать, они считают себя слугами бога?

— Что-то вроде того, — подтвердил Беннелл. — Но они не распространяют никаких религиозных идей. Просто решили, что их священный долг — помогать разумным видам отыскивать друг друга, устанавливать связь между мыслящими существами, рассеянными на просторах вселенной.

— Связь, — зловеще проговорил Фалкерк и посмотрел на часы.

Генерал Альварадо, который медленно приближался к полковнику с правой стороны, оказался там, где Фалкерк мог краем глаза заметить его. Он сделал еще шаг.

Джинджер все острее ощущала подспудный антагонизм между Фалкерком, Беннеллом и Альварадо, хотя и не понимала до конца, в чем дело. Она подошла к Доминику и обняла его за талию.

— У них есть еще один дар для нас, — сказал Беннелл, хмуро поглядывая на полковника. — Это настолько древний вид, что они развили в себе некоторые способности, которые мы называем сверхъестественными. Способность исцелять. Телекинез. Кое-что еще. И научились… внедрять их в представителей разумных видов, которые не обладают ничем подобным.

— Внедрять? — спросил Доминик. — Каким образом?

— Мы не совсем понимаем, — ответил Беннелл. — Но они каким-то образом могут передавать эти способности другим и явно сделали это с вами. Теперь и вы можете делиться своими новообретенными способностями.

— Делиться способностями? — недоуменно проговорил Джек. — Вы хотите сказать, что Доминик и Брендан могут поделиться с нами… с кем угодно… тем, что имеют?

— Со мной это уже случилось, — сказал Брендан. — Джинджер, Доминик, Джек, вы пока не знаете об известии, которое отец Вайкезик сообщил Паркеру. Те двое, которых я исцелил в Чикаго, — Эмми и Уинтон — теперь обладают такими же способностями.

— Новые источники заразы, — мрачно произнес Фалкерк.

— Раз Брендан исцелил меня, — сказал Паркер, — у меня, видимо, тоже появятся эти способности, рано или поздно.

— Не думаю, что передача происходит только при исцелении, — заметил Брендан. — Просто при таком тесном контакте это проявляется сильнее. Вы не только восстанавливаете поврежденные ткани человека, которого исцеляете, но и передаете ему свои способности.

Мысли Джинджер метались. Эта новость потрясала все основы бытия в не меньшей степени, чем существование космического корабля.

— Вы хотите сказать… Боже мой… хотите сказать, они прилетели, чтобы помочь нам эволюционировать в новый вид? И эволюция уже началась?

— Да, похоже, так и есть, — согласился Беннелл.

Лиленд Фалкерк посмотрел на часы и сказал:

— Прошу вас… Этот маскарад становится утомительным.

— Какой маскарад? — спросила Фей Блок. — Что за глупости, полковник? Нам сказали, что вы считаете, будто в нас кто-то вселился. Бред какой-то. Как такая безумная мысль могла прийти вам в голову?

— Избавьте меня от этого спектакля, — сказал Фалкерк. — Вы все делаете вид, будто ничего не знаете. А на самом деле знаете всё. Ни один из вас больше не является человеком. Вами овладели другие существа, а эта демонстрация невинности — сплошное представление, устроенное, чтобы я пощадил вас. Но ничего не выйдет. Слишком поздно.

Испытывая отвращение к ауре безумия, которую излучал Фалкерк, Джинджер снова обратилась к Беннеллу:

— А что это за разговоры о заразе и завладении?

— Это заблуждение, — сказал Беннелл, отходя влево.

Джинджер поняла, что он отвлекает внимание полковника от Альварадо, — у генерала появлялось больше шансов не попасть в поле зрения Фалкерка.

— Заблуждение, — повторил Беннелл. — Или, скорее, пример типичной для человечества ксенофобии — ненависти и подозрительности к чужим, ко всем, кто не похож на нас. Когда мы стали просматривать те видеодиски, когда узнали о желании этих инопланетян передать свои способности другим видам, то, похоже, неправильно истолковали увиденное. Поначалу мы решили, что они вселяются в тех, кого изменили, загружают инопланетное сознание в мозг человека. Думаю, эта паранойя вполне объяснима после стольких романов и фильмов ужасов. Мы подумали, что имеем дело с цивилизацией паразитов. Но эта ошибка быстро развеялась, когда мы просмотрели другие диски и смогли разобраться в разных тонкостях. Теперь мы знаем, что ошибались.

— Мне это неизвестно, — произнес Фалкерк. — Я считаю, вы все заразились, а потом по наущению этих существ начали преуменьшать опасность. Или… или диски были всего лишь орудием пропаганды. Содержали ложь.

— Нет, — возразил Беннелл. — Во-первых, я не думаю, что эти существа способны лгать. Во-вторых, если они так легко могли нас захватить, им не потребовалась бы никакая пропаганда. И уж совершенно точно они не привезли бы с собой энциклопедию, где сказано, что они хотят нас изменить.

Джинджер обратила внимание, что Брендан Кронин следит за разговором с гораздо большим интересом, чем остальные. Теперь он сказал:

— Я знаю, религиозная метафора, может быть, не совсем уместна… Но если они считают, что прибыли сюда как слуги Господа… и пришли, чтобы вручить нам такие чудесные дары, то это почти что ангелы и архангелы, посланные к нам с особым благословением.

Фалкерк резко рассмеялся:

— Это же абсурд, Кронин! Неужели ты думаешь, что меня проберет религиозная чепуха? Меня? Даже будь я религиозным фанатиком, как мои родители, гниющие в земле, я бы не принял этих существ за ангелов. Ангел, чье лицо напоминает ведро с червями?

— С червями? О чем это он? — спросил Брендан у Беннелла.

— Они сильно отличаются от нас, — объяснил ученый. — Да, у них по две руки и ноги, как у нас. Шесть пальцев на руке, а не пять. Но на этом внешнее сходство заканчивается. Поначалу они вызывают отвращение, и это еще мягко сказано. Но со временем начинаешь понимать, что в них есть своя, особенная красота.

— Особенная красота! — Фалкерк презрительно фыркнул. — Монстры — вот кто они такие, и могут быть красивыми только в глазах других монстров. А значит, я прав, Беннелл.

Разозлившись, Джинджер сделала несколько шагов к Фалкерку, хотя тот держал в руках автомат.

— Вы идиот! — сказала она. — Разве важно, как они выглядят? Главное — что они собой представляют. Это явно существа, глубоко преданные своей цели, благородной цели. Хотя у них совсем другая внешность, сходство между нами сильнее различий. Мой отец всегда говорил, что от животных мы отличаемся не только наличием разума — нам свойственны мужество, любовь, дружба, сострадание и участие. Вы понимаете, какое мужество потребовалось от них, чтобы отправиться в бог знает какую даль, за миллиарды миль? Им, как и нам, присуще мужество. А любовь, дружба? И это у них наверняка есть. Иначе они не смогли бы построить цивилизацию, которая дотянулась до звезд. Без любви и дружбы нет причин что-то строить. Сочувствие? Они решили поднять другие разумные виды на более высокую ступень развития. Конечно, для этого необходимо сочувствие. А сострадание? Да разве это не очевидно? Они сострадают нашему страху и одиночеству, тому ужасу, который мы испытываем, думая, что блуждаем в лишенной смысла вселенной. Их сострадание настолько сильно, что они отправляются в эти невероятные путешествия с одной только надеждой встретить нас, принести нам известие, что мы не одни. — Она вдруг поняла, что ее гнев направлен не столько против Фалкерка, сколько против жуткой слепоты человечества, нередко пускавшей его по спирали самоуничтожения. — Посмотрите на меня, — сказала она полковнику. — Я еврейка. Некоторые говорят, что я не такая, как они, что я хуже их, даже опасна. Распускают истории о том, что евреи пьют кровь христианских младенцев, — находятся невежды, которые верят в эту чушь. Есть ли разница между этим болезненным антисемитизмом и вашей упрямой верой в то, что эти существа собрались выпить нашу кровь, несмотря на все свидетельства обратного? Отпустите уже нас, бога ради. Избавьтесь от своей бесконечной ненависти. Избавьтесь сейчас. В нашей судьбе нет места для ненависти.

— Браво! — язвительно похвалил ее Фалкерк. — Замечательная речь. — С этими словами полковник навел автомат на генерала Альварадо. — Не вздумайте доставать пистолет, генерал. Насколько я понимаю, он при вас. Я не позволю себя пристрелить. Я хочу умереть в славном пламени.

— В пламени? — переспросил Беннелл.

Фалкерк ухмыльнулся:

— Именно, доктор. В славном пламени, которое поглотит нас всех и спасет мир от этой заразы.

— Боже милостивый! — воскликнул Беннелл. — Поэтому вы и не привели своих бойцов. Хотели принести в жертву ровно столько людей, сколько нужно. Боб, — обратился он к Альварадо, — этот сумасшедший урод взял ядерные бомбы.

Джинджер поняла, что они с Альварадо испытывают одни и те же чувства: его лицо мгновенно перекосилось и посерело.

— Две портативные бомбы, — сказал Фалкерк. — Одна прямо здесь, за дверью. Другая — в главной пещере, этажом ниже. — Он посмотрел на часы. — Не пройдет и трех минут, как мы превратимся в пар. У вас даже нет времени, чтобы изменить меня. Как долго один из нас будет превращаться в одного из вас? Уж не три минуты, думаю.

Вдруг какая-то сила отобрала автомат у Фалкерка, словно оружие ожило и отправилось в полет, освободившись от его хватки так энергично, что порезало ему пальцы и сорвало несколько ногтей. В тот же миг вскрикнул лейтенант Хорнер — автомат вырвался из его рук так же внезапно и с такой же силой. Джинджер увидела, что оба автомата закружились в воздухе, а потом упали на пол — один у ног Эрни Блока, другой рядом с Джеком Твистом. Тот и другой мгновенно подняли оружие и взяли под прицел Фалкерка и Хорнера.

— Ты? — недоуменно спросила Джинджер у Доминика.

— Я… Думаю, это я, — сказал он. — Я… я не знал, что смогу, пока не сделал. Так же, как с исцелениями Брендана.

— Но это не имеет значения. Фалкерк сказал, три минуты, — ошарашенно проговорил доктор Беннелл.

— Две, — сказал Фалкерк. Он счастливо улыбался, нежно держа одну кровоточащую руку в другой. — Теперь уже две.

— Портативные бомбы невозможно обезвредить, — сказал Альварадо.

Доминик рванулся с места и крикнул на бегу:

— Брендан, займись той, которая за дверью! Я лечу вниз!

— Их невозможно обезвредить! — повторил Альварадо.

Брендан опустился на колени рядом с ядерным устройством и поморщился, увидев, сколько времени осталось. Одна минута тридцать три секунды. 1:33.

Он не знал, что делать. Он исцелил троих, всё так, поднял со стола несколько перечниц, и те крутились в воздухе, а еще он создал свет из ничего. Но он помнил, как перечницы отказались его слушаться, как стулья подскочили к потолку кафе. Брендан понимал: одно неверное движение при обращении с детонатором — и его не спасут никакие сверхчеловеческие силы.

1:26.

Остальные вышли из пещеры, где покоился корабль, и окружили его. Фалкерк и Хорнер остались под охраной, хотя у них не было причин возвращать себе оружие. Они верили в то, что бомба сработает.

1:11.

— Если я разобью детонатор, — обратился Брендан к Альварадо, — растолку его в крошку, это…

— Нет, — сказал генерал. — Если вы попытаетесь уничтожить детонатор, когда механизм приведен в действие, бомба взорвется автоматически.

1:03.

Фей опустилась на колени рядом с Бренданом:

— Заставь его просто выскочить из этой чертовой бомбы, Брендан. Так же, как Доминик вырвал оружие из их рук.

На часах детонатора мелькали цифры. Брендан попытался представить себе, как тот — в собранном виде — выскакивает из бомбы.

Ничего не случилось.

Пятьдесят четыре секунды.

Проклиная неспешно идущий лифт, Доминик вылетел из кабинки, когда двери открылись; Джинджер не отставала от него. Он бросился к портативной бомбе в центре главной пещеры нижнего уровня. Сердце его колотилось как сумасшедшее, желудок завязывался узлом; он присел рядом с бомбой и сказал «господи Исусе», когда увидел цифровые часы.

Пятьдесят секунд.

— Ты сможешь, — сказала Джинджер, наклонившись над ненавистным устройством с другой стороны. — У тебя есть миссия, которую ты должен исполнить.

— Постараюсь.

— Я тебя люблю, — сказала она.

— И я тебя, — сказал он, удивляясь этим своим словам не меньше, чем она.

Сорок две секунды.

Он поднял руки над ядерным устройством и почувствовал, как на ладонях появляются кольца.

Сорок секунд.

Тело Брендана истекало потом.

Тридцать девять секунд.

Брендан напрягся, пытаясь пустить в дело свои чудодейственные способности. Но хотя на его ладонях горели стигмы, а внутри поднималась сила, он не мог сосредоточиться на неотложной задаче, думая о том, что́ может пойти не так. И чем больше он отвлекался, тем меньше подчинялась ему чудесная энергия внутри его.

Тридцать четыре секунды.

Паркер Фейн протолкался между двумя наблюдателями и опустился на колени рядом с Бренданом:

— Без обид, отец, но, может, проблема в том, что вы — иезуит и слишком склонны все обдумывать. Вдруг надо полагаться на чутье? Вдруг здесь требуется спонтанная, необузданная, сумасшедшая, яростная самоотверженность готового на все художника? — Он протянул свои большие руки к детонатору и прокричал: — А ну, вылезай оттуда!

Детонатор, разрывая провода, выпрыгнул из отделения в рюкзаке — прямо в руки Паркера.

Раздались радостные крики, поздравления, но Брендан сказал:

— Часы продолжают отсчет.

Одиннадцать секунд.

— Но он больше не подключен к бомбе, — широко улыбаясь, сказал Паркер.

— В этом чертовом детонаторе есть обычная взрывчатка, — объяснил Альварадо.

Детонатор выскочил из бомбы прямо в руки Доминика. Он увидел, что часы продолжают отсчет времени, и почувствовал, что их следует остановить, хотя опасности ядерного взрыва уже нет. А потому он просто остановил их усилием воли. Подсвеченные цифры замерли на 0:03.

0:03.

Паркер, не привыкший к роли волшебника, запаниковал с наступлением нового, хоть и не такого серьезного кризиса. Будучи уверен, что его волшебная способность истощилась, он выбрал образ действий, точно отвечающий его характеру. Издав боевой клич, наподобие крика Джона Уэйна в одном из его ранних фильмов, Паркер развернулся и бросил детонатор, словно гранату, к дальнему концу пещеры. Он знал, что не добросит его до стены, но надеялся, что тот улетит достаточно далеко. Отпустив детонатор, он тут же плюхнулся на пол; другие уже сделали это.

Доминик целовал Джинджер, когда сверху до них донесся звук взрыва, от которого оба подпрыгнули. На миг он подумал, что Брендану не удалось разоружить бомбу, потом понял, что ядерный взрыв обрушил бы на них потолок.

— Детонатор, — сказала Джинджер.

— Идем, — сказал он. — Посмотрим, все ли целы.

Лифт неторопливо полз вверх. Когда они поднялись на второй уровень, сотрудники хранилища уже заполнили главное помещение; услышав взрывы, все пришли с оружием.

Держа Джинджер за руку, Доминик протиснулся сквозь толпу к тому месту, где оставил Брендана с первой бомбой, и увидел Фей, Сэнди и Неда. Потом Брендана. Живого и невредимого. Д’жоржу, Марси. Паркер появился справа и обнял по-медвежьи его и Джинджер:

— Видели бы вы меня, ребятки. Если бы у них были я и Оди Мёрфи, Вторая мировая закончилась бы через полгода.

— Начинаю понимать, почему Доминик в восторге от вас, — сказала Джинджер.

Паркер вскинул брови:

— Конечно же, моя дорогая! Знать меня — значит любить меня.

Неожиданно раздался тревожный крик, испугавший Доминика: он считал, что все опасности уже позади. Посмотрев в ту сторону, он увидел, что Фалкерк, воспользовавшись суматохой, увернулся от Джека и Эрни и выхватил револьвер у одного из сотрудников хранилища. Все отпрянули от него.

— Бога ради, полковник! — крикнул Джек. — Все кончено. Кончено, черт вас побери!

Но Фалкерк намеревался продолжать свою личную войну. Его серые прозрачные глаза горели безумием.

— Да, — сказал он. — Все кончено, и я не буду изменен, как вы. Вы меня не достанете.

Прежде чем кто-либо успел остановить полковника или догадался вырвать оружие из его рук силой телекинеза, он сунул ствол себе в рот и нажал на спусковой крючок.

Вскрикнув от ужаса, Джинджер отвернулась от падающего тела. Доминик сделал то же самое. Отталкивала не сама эта чертова смерть, а отсутствие в ней смысла, ведь человечеству оставалось сделать всего один шаг, чтобы раскрыть тайну бессмертия.

3Переход

Когда сотрудники Тэндер-хилла заполнили пещеру и окружили корабль — большинство их никогда его не видели, — Джинджер, Доминик и другие свидетели, вслед за Майлсом Беннеллом, вступили на его борт.

Внутри, как и снаружи, ничто не поражало взгляд, не было никаких сложных и мощных машин, которые рассчитываешь увидеть на корабле, отправляющемся в такое путешествие. Майлс Беннелл объяснил, что в этой области инопланетяне продвинулись далеко за рамки земных представлений — вероятно, даже вышли за пределы физики в земном понимании. Внутри находилось одно длинное помещение, почти все было серым, унылым, безликим. Теплого золотистого свечения, наполнявшего корабль вечером 6 июля и посещавшего Брендана в его снах, не было. Только ряд обычных рабочих ламп, повешенных учеными для удобства.

Несмотря на простоту помещения, ему были свойственны теплота, притягательность и волшебство, которые странным образом напомнили Джинджер кабинет отца на задах его первого ювелирного магазина в Бруклине — тот самый, который всегда служил его штабом. Стены святилища украшал только календарь, мебель была недорогая, старая, сильно подержанная. Простая. Даже унылая. Но Джинджер эта комната всегда казалась великолепной и волшебной — Джейкоб редко работал в ней, зато часто усаживался там с какой-нибудь книгой и нередко читал дочери вслух. Иногда это был детектив, иногда — фэнтези про гномов и ведьм или про другие миры, иногда — шпионский триллер. Когда Джейкоб читал, тембр его голоса становился гулким, зачаровывающим. Маленький серый кабинет куда-то исчезал, Джинджер целыми часами представляла, как расследует странное дело на туманных болотах с Шерлоком Холмсом, отмечает с хоббитом Бильбо Бэггинсом его день рождения в Торбе-на-Круче, внутри горы, или присутствует вместе с Джимом и Уиллом на таинственном карнавале из замечательного романа Брэдбери. Кабинет Джейкоба был не только тем, чем казался. И хотя этот корабль ничем его не напоминал, он тоже представлял собой нечто большее, чем могло показаться на первый взгляд: под непримечательной оболочкой таились чудеса, великие тайны.

Вдоль каждой из длинных стен располагалось по четыре гробоподобных контейнера, казавшиеся высеченными из полупрозрачного, молочно-голубого вещества, вроде кварца. Майлс Беннелл сказал, что это устройства, в которых путешественники совершали долгие перелеты: жизнь их почти останавливалась и они старели в пятьдесят раз медленнее обычного — пятьдесят земных лет проходили для них как один год. Пока они спали, полностью автоматизированный корабль мчался сквозь пустоту, с помощью сенсоров и датчиков прощупывая пространство — не обнаружится ли признаков жизни в сотнях тысяч солнечных систем, мимо которых он пролетает.

Мимо внимания Джинджер не прошли два выпуклых кольца на каждом контейнере — точно такого же размера, как и те, что появлялись на ладонях Доминика и Брендана.

— Вы сказали, что они были мертвы, когда корабль приземлился, — напомнил Нед Беннеллу. — Но не ответили на мой вопрос: от чего они умерли?

— От времени, — сказал Беннелл. — Хотя корабль и все его приборы во время спуска и посадки там, за восьмидесятой, продолжали функционировать нормально, экипаж корабля умер от старости задолго до приземления.

— Но вы сказали, что они старели в пятьдесят раз медленнее обычного, — заметила Фей.

— Да, — ответил Беннелл. — При этом мы выяснили, что они — долгожители по нашим меркам. Средняя продолжительность жизни — пятьсот лет.

Джек Твист, который стоял с Марси на руках, сказал:

— Но боже мой, если один год считается за пятьдесят, чтобы умереть от старости, им нужно было путешествовать двадцать пять тысяч лет!

— Больше, — уточнил Беннелл. — Несмотря на их огромные знания и развитые технологии, они не открыли способа превысить скорость света — сто восемьдесят шесть тысяч миль в секунду. Скорость их кораблей равна девяноста восьми процентам от световой, около ста восьмидесяти двух тысяч миль в секунду. Быстро, но недостаточно быстро, если подумать о расстояниях. Наша галактика — а они обитают в соседней — имеет диаметр в восемьдесят тысяч световых лет, или около двухсот сорока тысяч триллионов миль. Они создали для нас трехмерные изображения галактик и указали, где находится их планета. Мы считаем, что она расположена более чем в тридцати одной тысяче световых лет от края соседней галактики. А поскольку корабль летит почти со скоростью света, это означает, что они покинули свой дом немногим менее тридцати двух тысяч лет назад. И хотя приостановка жизнедеятельности позволила им прожить дольше, они, вероятно, умерли почти десять тысяч лет назад.

Джинджер снова почувствовала, что ее трясет, как и тогда, когда она впервые увидела древний корабль. Она прикоснулась к ближайшему из молочно-голубых контейнеров, воплощению жертвенности, которая потрясала ум и смиряла сердце. Сознательно отказаться от домашнего уюта, оставить свою планету и своих сородичей, преодолеть такое расстояние — лишь для того, чтобы встретить отсталый вид в самом дальнем конце вселенной…

Беннелл говорил все тише, и наконец голос его стал совсем неслышным, словно он выступал в церкви.

— Они умерли в двадцати пяти тысячах световых лет от дома. Они были мертвы, когда человечество жило в пещерах и только начинало заниматься сельским хозяйством. Когда эти… немыслимые путешественники умерли, все население нашей планеты составляло около пяти миллионов человек. Меньше, чем живет сейчас в одном Нью-Йорке. За последние десять тысяч лет, пока мы выбирались из грязи и ломали спины, чтобы построить непрочную цивилизацию, вечно балансирующую на грани уничтожения, эти восемь мертвых искателей настойчиво продвигались к нам через бесконечные просторы окраинной области галактики.

Джинджер увидела, как Брендан прикасается к другому концу гроба, на котором уже лежали ее руки. В его глазах сверкали слезы. Джинджер знала, о чем он думает. Он принес обеты бедности и безбрачия, отказался от многих радостей светской жизни в качестве подношения Богу. Брендан знал, что такое жертва, но ни одна из его жертв не шла ни в какое сравнение с тем, чем пожертвовали ради своего дела эти существа.

— Чтобы найти пять других разумных видов на таких бескрайних просторах и при таких ничтожных шансах, они должны были отправить много кораблей, — сказал Паркер.

— Мы думаем, они ежегодно отправляли сотни, может быть, даже тысячи звездолетов на протяжении более ста тысяч лет к тому моменту, как этот корабль покинул свой порт. Как я сказал, это их религия и цель как вида. Остальные пять видов, найденные ими, находились в пределах пятнадцати тысяч световых лет от их планеты. Имейте в виду: даже когда они обнаруживают разум на таком расстоянии, об этом становится известно только пятнадцать тысяч лет спустя, когда сигнал доходит до планеты. Вы начинаете представлять себе глубину и масштаб их деятельности?

— Большинство исследователей, — пояснил Эрни, — отправляются в путь, зная, что никогда не вернутся и не достигнут никаких результатов. Большинство кораблей летят по бесконечному космосу, и больше ничего, а их экипажи умирают, как умерли эти.

— Да, — подтвердил Беннелл.

— И все же они отправляются в путь, — сказал Доминик.

— И все же они отправляются в путь, — повторил Беннелл.

— Возможно, мы никогда не увидим других посланцев оттуда, — добавил Нед.

— Дайте человечеству сто лет, чтобы освоить и применить все знания и технологии, которые они доставили сюда, — сказал Беннелл. — Потом дайте нам еще по меньшей мере тысячу лет, чтобы мы созрели и стали способны на такие же свершения. Тогда будет отправлен корабль с человеческим экипажем, погруженным в сон. Может быть, мы найдем способ усовершенствовать процесс, чтобы экипаж не старел вовсе или старел гораздо медленнее. Никто из нас не доживет до этого, но старт состоится, я чувствую сердцем. А потом… тридцать две тысячи лет спустя наши далекие потомки прилетят туда, ответят на зов и восстановят контакт, об установлении которого эти существа даже не знали.

Все стояли молча, ошеломленные, пытаясь осознать всю важность предсказаний Беннелла.

Джинджер ощущала легкий озноб, восхитительный и неописуемый.

— Это масштаб, в котором творит Господь, — произнес Брендан. — Мы говорим о том, чтобы мыслить, планировать и действовать в масштабах Бога, а не человека.

— И уже не так важно, кто выиграет бейсбольный чемпионат в этом году, правда? — сказал Паркер.

Доминик приложил руки к кольцам на крышке странной анабиозной камеры — вокруг нее теперь собрались все.

— Я думаю, доктор Беннелл, только шестеро были мертвы, полностью мертвы в тот вечер шестого июля, — проговорил он. — Я начинаю вспоминать, что случилось, когда мы ступили на корабль. Нас повлекло к двум контейнерам, повлекло нечто, еще жившее в них. Они были едва живыми, но пока еще не мертвыми.

— Да, — подтвердил Брендан, и слезы потекли по его щекам. — Я даже помню, что из двух ящиков струился золотистый свет, звал к себе не только явным образом, но и воздействуя на подсознание. Я чувствовал настоятельный призыв подойти и положить руки на эти кольца. И когда я положил их, то понял: под крышкой что-то отчаянно цепляется за жизнь, но не ради себя, а ради того, чтобы передать некий дар. Я приложил руки к внутренней стороне проводящих колец, и это существо передало мне то, ради чего проделало весь этот громадный путь. А потом умерло. Тогда я не знал в точности, что́ оно передало мне. Думаю, мне потребовалось бы время, чтобы понять, чтобы научиться пользоваться этой способностью. Но я не успел — нас арестовали.

— Живые… — подтвердил Беннелл, потрясенный и очарованный. — Что касается состояния тел, то два из восьми, можно сказать, превратились в прах, а два других подверглись сильному разложению… явно потому, что после их смерти контейнеры для приостановки жизнедеятельности отключились. Четыре оставшихся выглядели гораздо лучше, два из которых были чуть ли не в идеальном состоянии. Но мы не осмеливались даже думать…

— Да, — сказал Доминик, отчетливо вспоминая новые подробности. — Они держались из последних сил, чтобы передать нам свой дар. Я, конечно, предполагал, что меня будут расспрашивать и я получу шанс рассказать о случившемся на корабле. Но власти думали, что известие о контакте вызовет у людей потрясение, и к тому же боялись неизвестности… У меня так и не появилось возможности рассказать.

— Скоро мы сможем обо всем рассказать миру, — добавил Беннелл.

— И изменить его, — добавил Брендан.

Джинджер посмотрела на лица членов «семьи „Транквилити“», на Паркера и Беннелла, ощущая связь, которая скоро установится между всеми мужчинами и женщинами: невероятная близость, которая возникнет во время неожиданного совместного прыжка по эволюционной лестнице к лучшему миру. Люди больше не будут чужими друг другу, никогда. Вся история человечества проходила во тьме, а теперь они стояли на пороге нового рассвета. Она посмотрела на свои маленькие руки — руки хирурга, подумала о десяти годах учебы, которой отдавалась с такой страстью в надежде на то, что будет спасать людей. Теперь все это, возможно, становилось бессмысленным. Не важно: ее наполняла радость при мысли о мире, которому будет не нужна медицина, хирургия. Вскоре Доминик поделится с ней своим даром (она попросит его об этом), и она сможет исцелять прикосновением, будет сообщать другим людям способность исцелять самих себя. Продолжительность человеческой жизни сразу немыслимо возрастет — до трех, четырех, а потом и пяти сотен лет. Призрак смерти отодвинется далеко за горизонт, если не считать несчастных случаев. Никогда больше у любящих детей не отберут Анну и Джейкоба. Никогда больше муж не будет сидеть в трауре у смертного одра молодой жены. Никогда больше, Барух ха-Шем, да будет благословенно имя Господа, никогда больше.