[6] бесполезно, затратно, да и небезопасно: он как-то заявил, что у него на все 24 часа 365 дней в году документальное алиби…
— Та-а-к… Ты мне об этом не рассказывал. И когда он об этом предупредил? Ты был один?
— Он не предупредил, а пошутил. Мы как-то обедали с ним и с Некрашевичем, и в разговоре — не помню о чем — он так пошутил… Ну, что ты всполошилась?
— Витя! Вспомни, пожалуйста, тему разговора, напрягись… Когда это было?
— Месяца два назад, вроде в конце февраля — начале марта. Да, правильно, тогда он как раз Локтионова вводил в курс дел. Еще обсуждали, стоит ли его брать с собой на обед. Решили, что рано.
— И как зашел разговор?
— Вспомнили что-то про подмосковного прокурора, потом перешли к компромату, говорили о фальсификациях. Некрашевич стал обсуждать, как можно защититься. И Минкин сказал про алиби.
— Витя! Я сколько раз тебя просила рассказывать мне самое важное из ваших разговоров!
— Аннушка! Да что ж тут важного? Обычный треп за обедом.
— Треп! Ну, рассуди сам. Ты настоял на кандидатуре Локтионова как консультанта, у него 15 лет практики по корпоративному праву. Минкин — главный юрист комиссии и начальник юротдела. Число основных инвестпроектов стабильное, а значит, откатов — тоже. Чтобы их увеличить, надо каждого будущего инвестора превратить в трех. Для этого начальником отдела и главным юристом комиссии должен быть не юрист, сверяющий формулировки, как Минкин, а специалист по корпоративному праву…
— Поэтому ты и двигала Локтионова…
— Да. («Безнадежно! Дошло только сейчас. И этот крест — до конца. Господи, дай терпения!») А Минкин дал тебе понять, что он страхуется и убрать его будет нельзя. Локтионов без самостоятельных связей, голодный, умный. Лет 5 будет работать только на нас, а там посмотрим.
— Ты гений комбинаций! Что бы я без тебя делал? — Виктор Петрович снова потянулся к ушку жены.
— Подожди, Витя, — поморщилась она, — давай решать с Минкиным.
— Аннушка, ну что решать? Времени действительно нет. У него гипертония, сердце барахлит, диабет. Пусть нам Анна Семеновна еще раз поможет.
— Нет, это дорого, а главное, опасно. Второй случай. Нет.
— А как?
— Он в отпуск не собирается?
— После соглашения. Недели через две. Но ненадолго, дней на 5–7.
— Куда?
— На Оку. Он рыбалку любит.
— Отлично. Пусть отдохнет, порыбачит, рыбок прикормит… Или покормит… Ты проинформируй Шороха, когда этот отпуск начнется…
— Ладно. Ну, все? Пошли, а то так есть хочется. Антоновна там курник испекла. На кабачках, на кабачках! — быстро добавил он, увидев, как жена поджала губы.
Анна Викторовна с горечью подумала, что до ужина говорить об Игоре с мужем бесполезно: голодный, он не воспринимал информацию вообще. После ужина, пожалуй, тоже: будет слушать вполуха и дремать. Вечером он явно настроился на супружеские радости, а потом будет храпеть до утра. Вот и обсуди с любящим мужем и отцом семейные проблемы.
Поезд «Саратов — Москва» медленно подтягивался к платформе Павелецкого вокзала. Все 15 часов в дороге Игорь в разных вариантах представлял разговор с родителями, но так и не определился, как лучше сказать им о женитьбе и, главное, о будущих внуках… Конечно, учитывая глобалистские планы маман на его обучение то в Гарварде, то в Сорбонне, лучше было бы вообще ничего не говорить им до свадьбы. Но как объяснить это Миле, которой он соврал, что родители в курсе, и которая уже достала его вопросами о будущих свекре и свекрови? Да и дед, увидев, что вот-вот станет прадедом, взбеленился: «Езжай немедленно!»
Игорь подумал, что если родителей нет в Москве, то лучше передохнуть от тягостных вопросов в московской квартире, позвонить ребятам и хорошенько оттянуться. А на семейную казнь завтра, с новыми силами. Он повеселел и направился в метро.
Новых сил утром не было. Гул соковыжималки доламывал череп, а шум душа в ванной казался шуршанием земли, падающей на его могилу. Игорь попытался сесть, со стоном рухнул назад и потрясенно почувствовал, как чья-то нога больно пнула его в поясницу, а хриплый женский голос с угрозой произнес: «Отвали, урод!» Соковыжималка умолкла. Из кухни в отцовской парадной сорочке вышла бывшая сокурсница Танечка:
— На, поправь здоровье, — поставила у кровати поднос: текила, сок и «косячок». Игорь покосился на дверь ванной:
— А там кто?
— Ленка. Не трепетай: она у нас розовый фламинго, на тебя не претендует.
— А кто претендует?
— Мы с Томкой, — она кивнула на постель. — Конечно, ты вчера был в хлам, но ничего, нам понравилось. Погнали по второму кругу?
Щелкнул замок входной двери.
— Попандос! Это предки?! — дернулась Татьяна.
Игорь прислушался:
— Нет, Вельветовна, домработница, но тоже мало не покажется, так что сваливайте. Матери может позвонить.
Вельветовна, поджав губы, сухо процедила:
— Утром мне звонила Анна Викторовна и сказала, чтоб ты немедленно был дома. Виктор с машиной внизу. Скажи этой прошмандовке, чтоб отцовскую рубашку сняла, — и вышла.
Игорь остался вчера в Москве очень кстати. Сегодня утром схема действий сложилась практически безупречная.
Анна Викторовна на мгновение закрыла глаза, сосредоточилась и с ласковой «домашней» улыбкой пошла встречать сына:
— Здравствуй, родной. Как я соскучилась! — потянулась к колючей щеке, поцеловала. — Какая все-таки неопрятная мода, эта ваша «легкая небритость». Мне уже никак не понять, в чем тут шик. Старею.
Игорь «повелся», ответил правильно:
— Что ты, ма! Ты еще помолодела. — Заметил: — У тебя новая стрижка. Идет, но непривычно. Ma, там тебе Вельветовна будет «стучать», ты не вникай. Все нормально. Я вчера приехал — дома никого. Почти 10. Ехать сюда поздно, ну, мы с ребятами и оттянулись…
— Стены целы? Тогда все в порядке. Сынок, я понимаю, как тебе тяжело в этом Саратове — ни друзей, ни привычного общения.
— Да нормально мне в Саратове. Даже хорошо. Вот, зачетку привез похвастаться папахену — все зачеты сдал досрочно.
— Молодец, это очень кстати. Сколько в эту сессию экзаменов и насколько ты к ним готов?
— Три, но до сессии еще месяц, подготовлюсь.
— Можно ли договориться о досрочной сдаче?
— Не знаю, думаю, в принципе можно. Но зачем?
— Сын, у меня самый важный сюрприз в твоей жизни, — она прибавила торжественных интонаций. — С 20 июня Игорь Викторович Гладышев — студент Гарвардского университета!
Она не ошиблась. Она видела, как полыхнули радостью глаза сына. Теперь потихоньку. Не давить, лепить его решение на уровне чувств и подсознания, иначе она потеряет второго сына, он не простит.
— Я так счастлива, сын. — Она прослезилась. — Пока рассматривали твою заявку — я на десять лет постарела. Остались, конечно, нюансы, но ничего, откорректируем. А ты знаешь, что стало определяющим? Отчеты о твоей 5-летней, еще со школы, волонтерской работе в хосписах, в том числе в Саратовском.
— Где? — изумился Игорь.
— В хосписах, с умирающими.
— Ну, ма, слов нет… И откуда эти отчеты?
— От верблюда… Это при нашей тотальной подозрительности все проверяли бы… А там люди привыкли доверять друг другу. Менталитет другой, слава богу.
— И что я в этих хосписах делал?
— Работал санитаром, а главное, применял с самыми тяжелыми пациентами свой талант убеждения, который так необходим будущему юристу.
— С ума сойти! А какие нюансы?
— Мелкие и решаемые. Правда, есть одно существенное условие, вернее, пожелание. Наше с отцом. Ты можешь отказаться, сын, но это будет несправедливо по отношению к нам.
— Какое?
— Давай об этом поговорим вечером, когда отец приедет.
После ванны, плотно позавтракавший, утомленный подвигами прошлой ночи, Игорь уснул и проспал до вечера. Мелькнуло на краю ускользающего сознания «Мила…» и погасло.
Анна Викторовна обставила разговор торжественно: семейный совет в столовой. Над веджвудским фарфором витал аромат чая. В квадратном графине с бренди отражалось пламя свечей. Виктор Петрович в бархатной домашней куртке важно и значительно восседал во главе стола. Игорь смотрел на родителей во все глаза — такого он не помнил. Начал отец:
— Сын! Ты студент Гарварда! Это лучшее в мире образование, максимальные возможности и фантастические перспективы. Мы с матерью не станем говорить, чего нам это стоило. Лучшее вознаграждение для нас — твое успешное будущее. Я не упрекаю тебя, но за три предыдущих года, ты сам знаешь, ты своим безответственным поведением создал всем нам столько проблем, можно сказать, принес столько горя, сколько не у каждой семьи бывает за всю жизнь. Не будем вспоминать об этом больше. Мы с матерью счастливы, что ты повзрослел, стал серьезнее. Ты уезжаешь за границу на 5 лет. Как ты там изменишься, предсказать не может никто. Но ты изменишься. Нам нужны гарантии, что прошлое не повторится ни в каком варианте. Это наше условие.
— Но, отец, какие могут быть гарантии? Расписку я напишу, что ли? Ma, ну что он говорит?!
— Сын, он прав. Такая гарантия есть. — Анна Викторовна пристально посмотрела сыну в глаза. — Ты должен жениться. Родной мой, я знаю тебя с рождения, доверься мне, поверь, я права. Только преданная, любящая, умная женская рука сможет поддержать и удержать тебя. И это должна быть русская рука. Ты знаешь, как я отношусь к браку Егора, и согласись, что имею для этого основания. Мы никого тебе не навязываем и даже не предлагаем. Вспомни своих девушек сам. Я не говорю о тех, с кем, как ты выражаешься, «перепихивался». Но в тебя многие были серьезно влюблены. И не самые плохие. Не нужны ни связи, ни деньги, ни положение. Сейчас главное — это личная преданность тебе. Времени мало, с регистрацией и оформлением документов на выезд придется подсуетиться. Но даже если мы не успеем, если ты уедешь сейчас один, а она в сентябре или октябре, мы с отцом хотим, чтобы ты уехал женатым человеком.