Сегодня не помогли ни нож, забытый в шкафчике в кармане куртки, ни шокер, который чья-то рука сорвала у нее с пояса… Но ведь кто-то все это видел! Кто-то ему помогал!
Она с трудом уснула к утру. Вместо работы пошла в милицию, где ей объяснили, что, во-первых, она сама уничтожила, смыла все доказательства, во-вторых, ссадины и синяки она могла получить любым другим образом в любом другом месте, в-третьих, Лигдоров — уважаемый работник, семейный человек, он на такое не способен. А вот о том, что она плохо работает и ему приходится делать ей замечания, он уже сообщил сам, когда принес жалобу на ее угрозы ножом.
А как же справедливость, Нашмама? Она будет бороться!
…Людмила Борисовна познакомилась с Ксенофонтовым и впервые почувствовала, что может привязаться к этому человеку…
14. Информация из УВД г. Белгорода:
Иванова Светлана Ивановна зарегистрирована по адресу г. Белгород, ул. 2-я Полевая, д. 11, блок 5. Неоднократно привлекалась к административной ответственности по:
ст. 20.26. — за самовольное прекращение работы в качестве средства разрешения индивидуального трудового спора;
ст. 20.29. — за производство и распространение экстремистских материалов в отношении администрации ССУ M 4;
ст. 19.1. — за самоуправство;
ст. 19.2. — за умышленный срыв печати (пломбы);
ст. 19.3. — за неповиновение законному распоряжению сотрудника полиции.
На работу Светлана больше не вышла. Три дня рисовала плакаты со злыми непристойными карикатурами на Лигдорова и Безрядина. На четвертый рано утром развесила их по всей стройке и на близлежащих улицах. Ее задержали и доставили в полицию в 9 утра, ровно через час после начала смены. Дали 7 суток и заставили убирать строительный мусор там же, на их участке, на глазах у всех к радости Лигдорова. Слава богу, под конвоем, так что Лигдоров к ней больше не приставал.
Вернувшись домой, она сорвала бумажки с печатями с дверей и пошла в душ. Через два часа приехавшие полицейские потребовали, чтобы она покинула квартиру, которую они опять опечатают, и написала заявление на имя начальника, чтобы печати сняли официально, как положено. Она откровенно объяснила, что думает об умственных способностях людей, которые предлагают такую дурость, и вытолкала их на лестницу. Вечером к ней попытался зайти Лигдоров. Она открыла и без лишнего трепа сразу ударила его по голове килограммовой гантелей. Не сильно, стараясь не проломить череп. Но он все-таки упал и с грохотом катился по лестнице до площадки между этажами.
Вечером на нее напали и, если бы не Саша Кабан, наверное, убили бы.
Саша был «смотрящим» по городу и быстро восстановил справедливость в отношении Лигдорова. И дальше все сложилось, как сложилось…
Жизнь Жемчужниковой с появлением в ней Алексея Николаевича Ксенофонтова приобрела почти семейную упорядоченность…
По данным УВД г. Белгорода Иванова Светлана Ивановна по месту регистрации не проживает. Место пребывания не установлено…
Где ты, моя девочка?!
В Белгороде в номере гостиницы «Владимирская» Польский с бессильной злостью наблюдал, как Жемчужникова работает. Администрация гостиницы по ее требованию установила в номере второй телефон-факс. В диком, невозможном, 12-часовом марафоне Людмила Борисовна позволяла себе минутные перерывы только для приема лекарств. Она не ела. Офисный стул, который ей тоже предоставила администрация, катался от столика с факсом к монитору с ящиком электронной почты, опять к телефону — скрип его колесиков распиливал мозг Польского и парализовывал его. Сейчас Польский был мебелью и значил для нее много меньше этого скрипящего стула. Она ничего не объяснила. Видимо, не сочла нужным. Он был наемной сиделкой, которой заплатили еще 5 тысяч долларов. Просто сунули в карман.
Какие-то люди постоянно приходили в номер. Полицейские в чинах от полковника до сержанта, бомжи, старухи, лощеные мальчики-мажоры, два типичных бандита, женщина-наркоманка — все они что-то рассказывали, понизив голос (а он и не прислушивался!), Жемчужникова записывала, собирала документы, записки, бумажки и платила. Ночью из Москвы, как он понял, прилетели два невзрачных молодых человека — частные детективы и уже в 7 утра ушли по указанию Жемчужниковой. Показалось, с их уходом сумасшествие кончилось. Наступила пауза и тишина. Людмила Борисовна не раздеваясь прилегла и виновато посмотрела на Польского:
— Олег Михайлович! Простите меня. Я не могла отвлекаться ни на что, поэтому ничего не объяснила Вам. Но Вы поняли? Я ищу свою дочь. Теперь практически нашла. Вы самый близкий мне человек, я расскажу Вам все позже… — и уснула.
Польский долго смотрел на осунувшееся прозрачно-серое лицо, длинные и все еще густые ресницы, на примятый щекой, рыжий, с нитями седины локон. Проверил пульс на невесомой руке. Наполнение слабое, почти нитевидный. Плохо. Тихонько накрыл ее покрывалом. Тихонько сел рядом. И заплакал.
В 23 года Светлана Иванова больше не напрягала себя раздумьями о справедливости, жила, как живется, но твердо усвоила, что жизнь — бешеная сука, ласкается, чтобы цапнуть, люди — скоты, всегда врут, чтобы вырвать у других что-нибудь для себя, а бить всегда надо первым, чтобы не получить в морду…
В 23 года Светлана Иванова была красавицей. Могла бы стать валютной проституткой, столько было возможностей, попробовала, но не стала: было противно раздвигать ноги для каждой мрази подряд.
В 23 года Светлана Иванова была любовницей крутого местного криминального авторитета с «погонялом» Кабан, которого все побаивались, а значит, и Светлану.
В 23 года у Светланы Ивановой был единственный старый преданный друг, еще с детского дома — Костя Иванов по прозвищу Шибздик, но скоро не будет, потому что он подсел на «герыч», кругом должен и скоро умрет или его закопают за долги.
В 23 года у Светланы Ивановой было только одно счастливое воспоминание: она в новом платье задувает шесть свечек на пироге, соседские дети ждут, но мама не режет пирог, а подхватывает ее на руки, целует и кружит.
В 23 года Светлана Иванова аккуратно приторговывала «колесами», ни от кого не зависела, никому не разрешала собой командовать и все решала сама.
Светлане на фиг не упала какая-то бева бацильная[9], чтоб с ней базарить, но Кабана попросили за нее авторитетные люди, пришлось идти, чтоб не напрягать обстановку. Шибздик плелся следом, ныл про подстраховку и клянчил копеечку на дозу.
Польский видел и понимал, что предел сил у Людмилы Борисовны уже наступил, но после того, что она рассказала ему вчера вечером, не считал себя вправе останавливать ее и только со страхом думал, хватит ли оставшегося времени, чтобы вернуться с ней домой, в Тулу.
Людмила Борисовна хорошо проспала ночь и, проснувшись, утром тоже чувствовала себя хорошо. Она позавтракала с позабытым аппетитом, оделась сразу, без перерывов на отдых. Выждала положенный час — тошноты не было, болей тоже.
— Может быть, радость меня лечит? — выжидающе посмотрела на Польского. Тот кивнул, хотя знал, что иногда тяжелобольных за сутки-двое до конца «отпускало».
На встречу в Центральный парк пошли вдвоем. Эта маленькая прогулка тоже прибавила Жемчужниковой оживления, и она, элегантная в своем замшевом пальто, с маленьким коричневым «дипломатом», твердо и легко ступающая рядом, на миг показалась Польскому здоровой. И глупое сердце дрогнуло от пустой надежды.
Он расположился на соседней скамейке метрах в ста-ста пятидесяти и поглядывал на них поверх газеты. Яркая высокая девушка с короткой рыжей стрижкой в распахнутом кожаном плаще, стояла у скамейки, где сидела Жемчужникова, слушала и нетерпеливо постукивала носком сапожка о бордюр. Жемчужникова, прижав сжатые ладони к груди, смотрела на нее виновато, просительно и говорила что-то быстро, умоляюще. Раскрыла дипломат, попыталась показать бумаги, потом вытащила и протянула банковские упаковки денег. Девушка рассердилась, повысила голос, и до Польского донесся обрывок ее фразы: «…а теперь г…но за тобой выносить?! Кому ты нужна, старая сука?!» — и быстро пошла к выходу. Обернулась и крикнула уже на ходу:
— Моя мама погибла в аварии, так что не свисти со своими бумажками… Тоже мне — «мама»! Вали на х…, бикса[10] бацильная!
Польский оцепенел. Он видел, как Жемчужникова привстала, потянулась вслед, прижав руки к горлу, затем откинулась назад и начала медленно сползать по спинке на сиденье, видел медленно соскользнувшую со скамейки ее руку, видел, как из кустов к скамейке метнулся кто-то, схватил падающий дипломат, захлопнул и бросился через дорожку вниз по лестнице. И не мог двинуться с места: сердце, казалось, остановилось. Подошел нетвердыми шагами, заглянул в открытые потухшие глаза, коснулся нежной, еще теплой шеи — пульса не было.
Чем воздалось тебе за радости и страдания? Чем за жизнь свою воздала ты? В чем суть и смысл жизни твоей, женщина?
Шибздик сидел в пустой котельной у Вороныча, которого иногда подменял, если не был под «кайфом», трясущимися руками считал пачки долларов и купюры из кошелька, сбивался, начинал сначала. Выходило примерно 15 тысяч. Бумаги и документы он сразу кинул в топку, дипломат потом разрежет и отнесет на свалку. Он никому ничего не скажет, даже Светке. Его не закопают, потому что он отдаст долги. И ему еще хватит на много-много доз. Он был счастлив.
Через 5 месяцев.
Светлана водила столовым ножом по туго накрахмаленной скатерти и не отрываясь следила, как на лоснящейся поверхности продавливаются тонкие ровные линии и зигзаги — скатерть из простой становилась ажурной. Она не хотела видеть холеную Сашкину морду, поэтому не поднимала глаз, но заткнуть уши не могла, и его слова больно и неожиданно обидно ввинчивались в сознание: