«Трупы в сарайчике начнут разлагаться и вонять», — так он сказал. Энни вдруг вспомнила отвратительный запах кровавой лилии. Хемантуса. На глазах у нее Джеймс вчера убил человека. Скольких же людей он убил из-за нее, но без ее ведома?
Джеймс дожидался ее в кухне, и на сей раз Энни взглянула на него без всякого смущения. Что ж, пусть все будет так, словно между ними ничего не было. Если он так считает, то и ее это вполне устраивает.
Джеймс был одет во все черное, а его длинные темные волосы прятались под вязаной матросской шапочкой. Он казался постаревшим и усталым, лишь глаза оставались прежними. И еще — он удивительно походил на ирландца; Энни даже изумилась, что некогда принимала его за уроженца Техаса.
— Я приготовил тебе чай, — произнес он.
Энни терпеть не могла чай, что всегда вызывало неудовольствие Уина. Почему-то при мысли об отце ей вдруг захотелось расхохотаться, и она испугалась, не становится ли истеричкой.
Взяв из рук Джеймса толстенную, местами выщербленную кружку, она с жадностью сделала большой глоток, а потом, собравшись с духом, заявила:
— Есть хочу.
— Боюсь, здесь ничего съедобного нет.
— Даже не помню, когда в последний раз ела что-нибудь приличное, — вздохнула Энни. — Вы, может быть, и робот, но я — человек, и я голодна как волк. Если хотите, чтобы я вас сопровождала, извольте меня накормить.
— Если ты будешь капризничать и ставить свои условия, я готов с тобой расстаться, — спокойно сказал Джеймс.
«Что ж, вполне справедливо», — подумала Энни и решила оставить эту скользкую тему.
Выйдя из дома вслед за Джеймсом, она впервые увидела мрачный серый город. Пустынные улицы, пугающе темные глазницы окон заброшенных домов, мрачные закоулки… Энни поневоле поежилась.
— Где мы? — спросила она. — Похоже, что мы оказались за вратами ада.
— Ты почти угадала. Это Дерримор, Северная Ирландия. Когда-то, лет двадцать назад, жизнь здесь кипела ключом. Но затем единственное на весь город промышленное предприятие закрылось, и почти все население лишилось работы. Город, как видишь, совсем заброшен. Вполне возможно, что по дороге мы ни единой живой души не встретим.
— Я предпочла бы избегать и мертвых, — сухо заметила Энни.
— Это невозможно, — покачал головой Джеймс. — Мы в Ирландии, Энни. Нас здесь повсюду окружают души моих давно ушедших предков.
— Очень весело! — нахмурилась Энни, стараясь не отставать от него. В воздухе висел легкий промозглый туман, и было довольно прохладно. — Послушайте, Джеймс, вы можете ответить мне на один вопрос?
— Да.
— Как, прямо сразу? — не поверила Энни. — А вдруг этот вопрос вам совсем не понравится?
— Я скажу тебе все, что тебя интересует.
И Энни поверила ему. Впервые поверила, что времена лжи и отговорок остались в прошлом, и испугалась. Но отступать было поздно.
— Скажите, скольких людей вы убили? Нет, не этого вопроса ждал от нее Джеймс.
— Ты действительно хочешь, чтобы я тебе ответил?
Энни вовсе не была в этом уверена.
— Да, — тем не менее твердо сказала она.
— Не знаю.
— Не может быть! Не верю, чтобы вы не вели подсчета или не помнили точную цифру.
— Поверь мне, Энни, я и правда не знаю. В противном случае я бы давно уже рехнулся. — Он шагал рядом с ней под мелким, едва моросящим дождем, подняв воротник куртки. — Сейчас мы найдем какой-нибудь паб, где ты заморишь червячка, а заодно разведаем, что вокруг творится.
— Паб? — недоверчиво переспросила Энни и хмуро воззрилась на него. — Прямо с утра?
— Боже мой, Энни, неужели ты думаешь, что я собираюсь напиться? Не такой уж я забулдыга, как тебе, может быть, показалось. Да и вряд ли я смогу защищать тебя в пьяном виде.
— До сих пор вам это удавалось, — съязвила Энни.
Она была почти уверена, что Джеймс в ответ вспылит, но он только пожал плечами.
— Тоже справедливо, — заметил он. — Но только сейчас все значительно усложнилось, и нам нельзя ни на минуту терять бдительность.
— Сейчас усложнилось? — в ужасе переспросила Энни, чувствуя, как внутри у нее все холодеет.
— Да, Энни. Трудности только начинаются.
Назвать городишко Дерримор бедным значило бы сделать ему пышный комплимент. Серые пустынные улицы с полуразвалившимися домами, в которых окна с целыми стеклами были наперечет, производили удручающее и гнетущее впечатление. Паб, который отыскал Джеймс, снаружи выглядел немногим лучше, однако внутри оказалось неожиданно чисто, тепло и уютно. И еще — слава господу! — в меню оказался кофе.
Джеймс терпеливо дожидался, пока Энни покончит с огромной порцией омлета. Она набросилась на еду жадно, позабыв об угрозе холестерина, а Джеймс только выпил одну за другой несколько чашек чая.
— Неужели вы не проголодались? — спросила Энни, проглотив последний кусочек хлеба, которым собирала с тарелки остатки омлета.
— Нет.
Резкость его тона встревожила Энни. Она внимательно посмотрела на лицо Джеймса и впервые заметила, как заострились его черты, щеки ввалились, а под глазами залегли глубокие тени.
— Джеймс, любому человеку необходима пища.
— Я непременно поем, как только все это останется позади, — пообещал он.
— Джеймс… Он вздохнул.
— Энни, поверь, без еды я чувствую себя гораздо лучше. Во всяком случае, увереннее. Голод обостряет мои чувства, улучшает реакцию и наблюдательность. Поверь, пока я голодаю, наши шансы выжить только возрастают. Кстати, мне бы в свою очередь хотелось задать тебе несколько вопросов.
— О чем?
— О твоем отце. А также о пропавшей репродукции с изображением католического святого.
— Я уже рассказала вам все, что знала об этом. Картина еще была дома, когда я навещала отца в последний раз — за две недели до его гибели. Больше из дома ничего не пропало, поэтому я и не стала обращаться в полицию. Подумаешь — какая-то старая репродукция! Но вот теперь я искренне жалею, что сразу не обратилась.
— Ты бы только потратила время впустую, — убежденно сказал Джеймс. — Сомневаюсь, что картинку похитили; скорее всего Уин сам ее припрятал. Причем — именно здесь, в Дерриморе. Я говорил тебе, что у него было своеобразное чувство юмора. Но он должен был оставить мне какой-то ключик, подсказку! Однако, как я ни старался, ничего не нашел. Единственное, что он сделал, — прислал ко мне тебя. Значит, ключик — это ты, Энни. Уин наверняка рассказал тебе нечто об этой картине, чтобы я мог ее найти. Тебе только нужно постараться вспомнить.
— Но почему вы считаете, что это настолько важно? — недоуменно спросила Энни. — Может, отец просто уронил ее на мраморный пол, и стекло разбилось. А потом он отнес картину в мастерскую, но так и не успел забрать.
— Что было изображено на этой репродукции, Энни? Расскажи мне еще раз.
— Господи, я точно и не помню. Какая-то очень старая картина на религиозную тему. Один из ранних христианских великомучеников, которого пожирал змей. Аспид. Я не раз говорила Уину, что меня от этой репродукции коробит, а он отвечал, что его она забавляет.
— Что же, вполне в его духе, — кивнул Джеймс. — Вопрос лишь в том, для чего она ему понадобилась. В бога Уин не верил, да и коллекционированием старого хлама тоже не занимался. У него были совсем другие увлечения.
— Например?
— Например, он охотился за людскими душами, Энни. Этому виду коллекционирования Уин отдавался без остатка.
Энни решительно отодвинула стул и вскочила.
— Я не желаю это выслушивать! — заявила она, но Джеймс схватил ее за руку и удержал. Энни ничего не оставалось, как снова сесть.
— Мне наплевать, желаешь ты слушать или нет, Энни, — негромко произнес он — мягко, но с ярко выраженным ирландским акцентом. — Сейчас не то время, чтобы я мог позволить себе нянчиться с тобой.
— Можно подумать, что вы нянчились прежде! — не удержалась от колкости Энни. Губы Джеймса насмешливо скривились:
— Будем считать, что ты права. Но что все-таки рассказывал тебе Уин про эту репродукцию? Вспомни все, что можешь.
— Мы никогда о ней не беседовали.
— Неужели? И тебе не казалось странным, что Уин держит у себя такую вещь? Энни пожала плечами:
— Мой отец всегда был непредсказуем. И он обожал ирландские вещицы, что всегда удивляло меня, поскольку ни в одном из нас не было ни капли ирландской крови. Я думала: может быть, с этой картиной у него связаны какие-то воспоминания…
Джеймс чертыхнулся грубо и выразительно.
— А про Ирландию вы с ним когда-нибудь говорили?
— Нет. С какой стати?
— Энни, не выводи меня из себя! Он должен был, просто обязан был сказать тебе нечто такое, что послужило бы для меня подсказкой.
И тут Энни вспомнила. Видение, которое промелькнуло в ее мозгу, было настолько ярким, что она буквально подскочила на стуле.
— Ой, а ведь правда!
Джеймс по-прежнему не выпускал ее запястья. Ночью он вот так же прижимал оба ее запястья к постели, чтобы она не могла его обнять… Энни невольно опустила глаза, уверенная, что увидит синяки. Нет, синяков он не оставил. От той ночи вообще не осталось никаких следов — если не считать ее раненую душу.
«Странно, — подумала Энни. — Коллекционировал души мой отец, а моя собственная душа досталась Джеймсу…»
— Что он тебе сказал, Энни? — спросил Джеймс терпеливо, почти ласково и погладил большим пальцем чувствительное место на ее запястье, словно гипнотизируя.
— Это случилось во время нашей последней встречи, — негромко начала она, — и тогда произвело на меня довольно странное впечатление. Но потом, когда он погиб, эта сцена полностью вылетела у меня из головы.
— Что именно он сказал, Энни?
— Мы сидели в его кабинете и попивали коньяк. Вы ведь знаете, как любил папа все то, что называл «привычками цивилизованных людей».
— Знаю, — произнес Джеймс странно исказившимся голосом.
Энни зажмурилась, и та сцена в кабинете Уина мгновенно предстала перед ее глазами. Уин восседал в своем любимом кресле в стиле королевы Анны, держа в руке хрустальную рюмку с коньяком. Хрусталь был, разумеется, уотерфордский. Уин доброжелательно улыбался, а Энни радовалась, что у него хорошее настроение: она всегда была счастлива угодить отцу.