– Ты чего? – шепотом спросила она, оглядываясь назад: там, в столовой, Андрей и Дмитрий пытались удержать Филиппа, пока над ним суетились горничная и Лариса Тимофеевна.
Мурад тихо прикрыл дверь и отвел Наташу в сторону.
– Собирайся и уходи. – Он вытащил из шкафа куртку и одел Наташу, как ребенка. – Поймаешь связь, вызови машину, приведи сюда и жди нас где-то поблизости. Надо забирать Лию.
– Но как?.. Если они погрузили ее в сон?
– В лабораторию я все равно не попаду. – Мурад поставил перед ней ботинки. – Надо снова попробовать попасть к ней в сон. Думал, они как-то блокировали меня, но если Андрей смог… В общем, сделаю все. Заставлю проснуться, и валим от этих психов.
Наташа кивнула, сунула ноги в ботинки и уже собралась выйти, как вдруг Мурад схватил ее за плечо и притянул к себе.
– Что? – удивленно выдохнула она.
– Он тебя не заслуживает, – шепнул Мурад.
– А?.. – Наташа не сразу сообразила, о чем речь: во всей суете как-то забыла про Криса. – Ах, он… да забей. Просто я думала… И это был мой первый поцелуй. Не важно, я пойду…
– Важно. У тебя должен быть другой первый поцелуй, ясно? Настоящий.
– В смы…
Но Мурад не дал ей договорить. Взял и поцеловал. Неожиданно, крепко – и при этом до странного нежно. И когда Наташа вновь смогла мыслить здраво и придумала, что можно было бы сказать, обнаружила, что уже стоит на крыльце с рюкзаком за спиной.
16. Спи, сопротивляясь до последнего
НЕ МОГУ БОЛЬШЕ! Господи, не могу! Выпустите меня… Раньше я могла отдохнуть от кошмара хотя бы на день, а теперь обезумевшая Мицкевич бросает меня в него снова и снова. Без перерыва, без надежды выбраться.
О, я пыталась проснуться! Била себя, кусала, пока не начало тошнить от металлического привкуса. Один раз мне даже удалось. Я плакала, просила выпустить меня… И зачем я только подписала бумаги? Впервые по-настоящему пожалела человека, захотела помочь. Показать ей правду, что сын ее не покончил с собой, что это была всего лишь нелепая случайность… Я была искренна. Я сочувствовала. Сострадала. И что?
Мицкевич лишилась рассудка. Ее глаза лихорадочно блестят, сухие тонкие губы подрагивают, шевелятся почти беззвучно.
– Паша… сынок… спаси моего Пашу…
Она не слышит стука в дверь, криков снаружи, раскачивается едва заметно. Достает маятник, монотонно бубнит что-то – и вот я снова на влажном белом песке.
В прошлый сон – или позапрошлый? Сбилась со счету. Ко мне туда приходил Андрей. Происходящее его волнует мало, он похож на земноводное. Смотрел на аварию, как патологоанатом. Безучастно, хладнокровно. Я пыталась докричаться до него, что не могу изменить прошлого, и он вроде понял, но откуда мне знать, что он там решил? Поможет? Или меня оставят здесь медленно сходить с ума и умирать, а сами покинут тонущий корабль? Не знаю. Помощи нет. Мурада нет. И надежды тоже.
Я с тоской смотрю на серое ртутное море. Может, выбраться, как Мурад тогда, через море? Либо утону, либо попаду в другой сон и перестану интересовать Мицкевич? Сжимаю кулаки, вбегаю в море. От ледяной воды быстро тяжелеют джинсы, замедляется шаг, но я не сдаюсь. Дальше и дальше, пытаюсь найти глубину, чтобы нырнуть. Опускаюсь с головой – от холода череп будто сдавливают железные обручи, тело сводит судорогой.
Нет. Не получается. Выныриваю, хватаю воздух, но тут же снова ухожу под воду, глубже, рывок, еще, цепляюсь за дно. В глазах темнеет, меня будто вертит в гигантском блендере. Ну же, Господи, пожалуйста… Белый песок, гладкая коряга и совершенно сухая одежда. Я кричу так, что закладывает уши, а грудь разрывает от боли.
– Тихо ты. Я здесь.
Боже, это лучшее, что я слышала в жизни! Мурад… Я не одна. Кидаюсь к нему как полоумная, висну на шее и рыдаю. Он напрягается, с какой-то неловкостью хлопает меня по спине.
– Ты пришел… пришел… – бормочу я. Я готова расцеловать Мурада, тянусь губами, но он почему-то отстраняется.
– О'кей, о'кей, я понял, ты рада меня видеть.
Ах да. Наташа… Я опускаю руки. Что ж, ей повезло. Утираю слезы и беспомощно смотрю на своего спасителя. Жду дальнейших указаний.
– И? – он удивленно поднимает брови. – Давай просыпайся.
– То есть?
– Я думал, ты тут вся под гипнозом, а ты просто дрыхнешь. Ну же, надо валить! Не представляешь, что там творится! Все с ума посходили, всерьез толкуют о том, что тебе надо спасти парня… Да чего ты стоишь-то? Ущипни себя, ударь…
Секунду-другую я молча таращусь на Мурада, потом вдруг меня охватывает истерический хохот. Он рвется изнутри, я ничего не могу с этим поделать. Ржу так, что по щекам снова текут слезы, голова трясется, как у игрушечной бульдожки на приборной панели.
– Эй, ты чего… – Мурад теряется окончательно. – Лий! Хорош!
Если бы я только могла…
Удар по щеке такой сильный, что голова откидывается назад. Жгучая боль растекается по скуле, но я хотя бы не смеюсь больше.
– Спасибо, – выдыхаю я, двигая нижней челюстью.
– Чем она тебя накачала?
– Ничем. В том-то и дело. Я не могу проснуться, а если просыпаюсь, она заталкивает меня обратно. Она не выпустит меня, Мур. Пока я не спасу ее сына. Но это прошлое! Что бы я ни делала, его невозможно изменить!
Мурад смотрит на меня мрачно, молчит, как будто знает то, чего не знаю я. Глаза его чернее обычного.
– Что?.. – не выдерживаю я.
– Они, конечно, психи… в основном. Но их физик… Короче, он что-то задвинул про Лобачевского. Типа время – это не линия… бла-бла.
– Погоди, они правда думают, что это возможно?
– Вроде того. Это все изменит, но шанс есть. Где пацан?
– Там… – Я указываю на тропинку. – Но, Мур, я же не могу двигать предметы. Я пыталась вытолкнуть Пашу, чтобы Мицкевич видела: я пыталась. Но грузовик прошел сквозь меня. Или я сквозь него… Не важно.
– Ну ты не можешь, а я могу. – Он упрямо шагает к тропинке, так быстро, что мне приходится его догонять.
– Мур, послушай, это же прошлое!.. А если… ну вдруг… случится что-то ужасное? Я не знаю, мы умрем или…
– Так и будет. – Он даже не оборачивается. – Лысый псих у них вроде предсказателя. Говорит, я могу здесь все уничтожить.
– Как это?
– Откуда мне знать? Но надо попробовать. Ты ведь не хочешь тут торчать вечно? – Мурад резко останавливается и смотрит мне в глаза.
– Нет… – Его решимость меня пугает, сейчас мне кажется, я не знаю этого человека. Он какой-то… опасный, что ли. Ни шуточек его вечных, ни самодовольства. Он серьезен, как будто и правда идет на смерть.
– Тогда пойдем.
Я семеню следом, перебирая слова, которые пришлись бы кстати. Зря стараюсь. Таких слов нет. Я даже не знаю, останавливать Мурада или помочь ему. Но чем? Поверить в то, что человек во сне способен изменить прошлое? Как?! Сама мысль отскакивает от меня теннисным мячиком, не желая укореняться в сознании. Но ведь тот физик… Черт с ней, с Мицкевич, эта женщина явно рехнулась. Мурад тоже иногда фонтанирует бредовыми идеями. И этот лысый предсказатель… Их можно не брать в расчет. Но Дмитрий? Он показался мне самым адекватным среди них. Он кандидат наук, и если не ему, то Лобачевскому-то верить можно!
Мурад подходит к трассе, и снова я слышу глухой стук футбольного мяча.
– Он там. – Я нервно киваю на кусты, за которыми играет мальчик.
– Что дальше? – коротко спрашивает Мурад.
– Мяч вылетит на дорогу, а справа грузовик…
– Значит, просто отобрать мяч.
Он движется к парню, но слишком поздно. В этом отрезке сна я помню каждый звук, каждую долю секунды.
– Стой! – кричу Мураду в спину. – Уже едет!..
Время замедляется, мир вокруг гаснет, остается лишь небольшой пятачок света в том самом месте, где все должно произойти. Участок дороги будто превращается в мизансцену. Меня парализует, я, затаив дыхание, смотрю, как перед Мурадом летит мяч. Мальчик движется следом. Все так четко, объемно и ярко, будто на мне особые очки. Я могу разглядеть каждый волосок, каждое пятнышко на одежде, даже нитку, торчащую из воротника. Мурад оглядывается назад, видит грузовик, меняется в лице, оценивая ситуацию. И как вратарь кидается на мальчишку, выбрасывая руки вперед.
И вдруг течение времени восстанавливается, наваждение рассеивается. Мимо, сигналя, проносится грузовик, а сын Мицкевич отлетает в сторону и падает на обочину. Я не поняла главного: куда пришелся удар. Но что-то изменилось, это точно, потому что раньше мальчик всегда падал в другое место. Вопрос один: жив?
Я подбегаю к парню, падаю рядом на колени, всматриваюсь в неподвижное лицо.
– Эй! Ты живой? – Слова слетают с губ сами собой, хотя я знаю, что он не услышит и не увидит меня.
Однако ресницы дрожат, мальчик открывает глаза, морщится, потирая ушибленный локоть. А потом поднимает взгляд на меня. Да-да, смотрит прямо на меня! Так, словно и правда видит меня. Хмурится, изучает озадаченно. И выдает:
– Ты кто? И почему у тебя зеленые волосы?
Я отскакиваю, встаю, осматриваюсь по сторонам. Что произошло? Получилось? Но почему он меня видит? И где Мурад?
– Мур! Мур, ты где?!
Отступаю назад, а мальчик неотрывно следит за мной. Сердце колотится как бешеное, ноги не слушаются. Я спотыкаюсь обо что-то и падаю назад, погружаясь в густую темноту. Последнее, за что цепляется взгляд, – покосившийся полосатый столбик.
Лия не сразу смогла открыть глаза. Тело жужжало, как электрическая зубная щетка, от черепа эхом отражались крики.
– Ты кто?..
– Мурад!..
– Где ты?..
Казалось, на веки давит чья-то невидимая рука и реальность будто не пускает, не дает вернуться.
– Нет… – пробормотала Лия вслух, отталкивая черноту. – Нет… Нет!
Дернулась, метнулась, вырываясь из смутного плена, и лишь болезненный удар в спину позволил наконец проснуться.
Лия отдышалась, села и выгнулась, хрустя суставами. Света вокруг почти не было, но она знала, что это уже явь, потому что смогла различить очертания предметов. Издалека слышались приглушенные мужские голоса, пахло машинным омывателем, привычно урчал, чихая, чей-то мотор.