Тренером в Амхерсте был тогда Генри Литлфилд, тяжеловес, любивший все величественное. Он отличался не только внушительной фигурой, но и внушительным красноречием. Генри обладал превосходным чувством юмора. Более того, он был настоящим весельчаком. Я бы назвал его человеком эпохи Возрождения. Таких людей встретишь нечасто, особенно среди тренеров по борьбе. Поэтому обстановка в борцовском зале, стараниями Генри, была одновременно напористой и веселой. Редкое и труднодостижимое сочетание.
Я жил в преподавательском доме, рядом со спортивным комплексом Маунт-Холиок. У Колина и Брендана для игр был громадный «двор», а также бассейн колледжа, где они плавали. Свои занятия я строил так, чтобы рано утром побегать или поупражняться с поднятием тяжестей. В середине дня я выкраивал пару часов для работы над романом. Вечером, когда дети укладывались спать, я возвращался к писательству. Во второй половине дня я обычно ездил в борцовский зал Амхерста и часто брал с собой Колина. В тот сезон ему было десять лет.
В начале сезона я весил сто шестьдесят два фунта и мечтал попасть на открытый турнир в Спрингфилдский колледж (штат Массачусетс). Турнир был намечен на межсезонный период. К тому времени я предполагал снизить вес до ста тридцати шести с половиной фунтов. Мне исполнилось тридцать четыре, и сгонять вес стало труднее, чем в юности. Через три месяца мой вес упрямо держался на отметке сто сорок два фунта, все остальное, как говорят борцы, было «просто водой». Действительно, все эти месяцы я не пил ничего, кроме воды. На завтрак я съедал грейпфрут с чайной ложкой меда, обычно добавляя к этому яблоко или банан. Мой ланч состоял из тарелки овсянки, чуть подслащенной кленовым сиропом, а обед — из рыбы на пару и овощей. Овощей я ел много.
За неделю до турнира мой вес опустился ниже ста сорока фунтов, но застопорился на ста тридцати восьми. Снизить его еще на полтора фунта и удалить «просто воду» я никак не мог. В довершение к этому я заболел бронхитом. Меня лечили антибиотиками, а они несовместимы с голодным желудком. Врач предложил одно из двух: либо нормально есть, либо отказаться от антибиотиков. Этого я сделать не мог, иначе боролся бы не с противником, а с бронхитом. Я пробовал обмануть желудок, добавив в рацион немного йогурта и обезжиренного молока. Самочувствие улучшилось, однако через пару дней я весил уже сто сорок пять фунтов. Вес в сто тридцать шесть с половиной фунтов оставался недосягаемой мечтой, хотя я знал, что это моя лучшая весовая категория. Следующей была категория до ста сорока девяти с половиной фунтов. Я приналег на овсянку, а к паровой рыбе с овощами добавил рис.
В Спрингфилде я весил (в одежде) сто сорок семь фунтов, причем перед взвешиванием я позавтракал. Остальные борцы этой категории взвешивались совершенно голыми и выдыхали из себя весь воздух, прежде чем встать на весы. Я старался не замечать, что потенциальные соперники находятся в лучшей форме, нежели я. Вдобавок я был облеплен лейкопластырем. Весь сезон я провел, выступая с вывихнутым пальцем: несколько раз подряд я умудрился вывихнуть большой сустав. Колин смотрел на меня и хмурился. Он только-только начал интересоваться борьбой и внимательно следил за процедурой взвешивания.
— О чем ты думаешь, Колин? — спросил я сына.
— Пап, у тебя вид, будто ты тянешь на сто тридцать шесть.
Мне и в голову не приходило, что турнир в Спрингфилде — мой последний турнир. Я не рассчитывал на чемпионский титул. Нет, я всего лишь надеялся выиграть один или два поединка и, возможно, занять какое-нибудь скромное место. Я даже не задумывался о том, насколько болезненно Колину видеть проигрывающего отца. Брендану той весной исполнилось шесть; он просто смотрел, как я состязаюсь, не думая о моих победах или поражениях. Но Колин был уже достаточно большим и понимал: проиграть незнакомому сопернику в борцовском поединке — совсем не то что проиграть другу пару сетов в теннис.
Своего первого соперника я бы назвал диким парнем. Мне сразу вспомнились слова Теда Сибрука: «Люди склонны переоценивать талант». Как борец парень был несомненно талантлив и очень опасен, однако он был глуп. В первом раунде я держался с предельной осторожностью. Я провел два надежных захвата, поскольку боялся, что противник применит бросок, ухватив меня за верхнюю часть туловища. Он явно намеревался это сделать, но мои захваты разрушили его замыслы. Опаснее всего этот неистовый дурень был в верхней позиции. Чувствовалось, он привык использовать ножные приемы, один из которых тут же применил ко мне. (К счастью, прием этот был не особо сильным: парень вообще намеревался согнуть мне ногу по-турецки.) Я вел со счетом 6:3, однако он сравнял счет, а я по-прежнему находился в нижней позиции. Противник вновь попытался подсунуть под меня свою ногу, но на этот раз я сумел прижать его голову к мату раньше, чем он — блокировать мою руку. Я применил самый обычный защитный прием. Тед Сибрук предупреждал меня: против борцов, умело действующих ногами, этот прием бесполезен. В данном случае мне повезло: противник хоть и уповал на силу своих ног, но действовал небрежно.
Поначалу я решил, что устроил парню сотрясение мозга, однако неистовому глупцу понадобилось всего сорок пять секунд, чтобы прийти в себя. Зато как он разозлился на меня! В спортивном поединке глупо злиться на противника, тем более что я действовал в рамках правил. Я использовал прием, которому научился у Теда Сибрука, а не у Клиффа Галлахера.
Судья остановил встречу, зафиксировав травму, однако не оштрафовал меня. Счет оставался ничейным: 6:6, а я по-прежнему находился внизу. После возобновления поединка «талантливый дурень» решил повторить свой маневр. Я повторил свой и вновь прижал его голову к мату. На этот раз он очухивался целую минуту, превысив допустимое время, в результате чего судья объявил победителем меня. Парень по-прежнему был зол. Он наверняка рассчитывал на победу, если бы не мои манипуляции с его головой. Я тоже думал, что у него были все шансы победить. Он отличался неутомимостью, но все дело портила его глупость. Я мысленно дал ему новое прозвище — «неутомимый дурень». Он заявил, что надеется поквитаться со мной в одном из утешительных состязаний. Такое вполне могло быть. Проигрыш на любом этапе (кроме финального) выталкивал меня на уровень утешительных поединков. Если «неутомимый дурень» будет одерживать там победу за победой, не исключено, что мы встретимся снова. Я искренне надеялся, что этого не случится.
(Анализируя промах своего противника, я вспомнил слова Теда Сибрука: «В этом приеме нет ничего опаснее половинчатости. Уж если ты подсунул под соперника ногу, тебе нужно за что-то ухватиться, иначе сам не заметишь, как он припечатает твою голову к мату».)
В раздевалке мой недавний соперник молотил руками по шкафчикам и лягал скамейки. После двух моих «припечатываний» у него сильно разболелась голова. Я старался держаться от него подальше, но он увязался за мной в соседнее помещение, куда я отправился сменить лейкопластырь на вывихнутом пальце.
— Не люблю, когда такие, как ты, трахают мне голову! — крикнул он мне.
В этот момент я почувствовал себя не борцом, а тренером, пытающимся успокоить рассерженного мальчишку. Я процитировал ему Теда Сибрука.
— А пошел ты! — услышал я в ответ.
Хорошо, что ему еще хватило ума не броситься на меня.
Я радовался, что ни Колин, ни Брендан не видели этой сцены. Они находились в зале вместе с Доном Хендри и его детьми. Заклеив палец, я вернулся в зал. В турнире участвовали и двое борцов из Амхёрста. В тот день я наблюдал за их поединками и даже помогал во время разминки.
Самым крепким противником в моей весовой категории был парень из Академии Береговой охраны. Он умело действовал ногами и обожал захваты на уровне бедра, против которых все мои привычные способы защиты оказывались бесполезными. Я знал: поединок с ним будет тяжелым. Здесь я допустил серьезный промах — забыл о другом противнике, с которым мне предстояло бороться в этом круге.
Тот был военным. Позже он рассказал мне, что служил в Германии и много занимался там греко-римской борьбой. Честно говоря, мне было все равно, где он служил: в Германии или в Нью-Джерси. Все мои мысли были о противнике из Академии Береговой охраны. Такая невнимательность лишний раз доказывала: моя карьера борца окончена и пора становиться тренером. В первом раунде я глупо попался на двух захватах, которых вполне мог избежать. Во втором я проигрывал ему всего три очка, но слишком рано запаниковал, неправильно провел захват, в результате чего оказался на спине. Мне удалось вывернуться, однако разрыв в очках достигал уже семи. Теперь я имел все основания для паники. Провести захват я не сумел — сигнал возвестил начало третьего раунда. Разрыв сократился до шести очков. Я снова вывернулся из захвата противника и провел свой. Ему назначили штрафное очко за затягивание времени. Вдобавок мне удалось получить еще одно очко за контроль над противником. Однако я прекрасно сознавал неравенство наших весовых категорий: противник был физически мощнее меня, и зачастую мне было просто его не сдвинуть. Я проиграл. Это был достойный поединок, но с первого же раунда я упустил инициативу. «Умственные ошибки», — любил говорить в таких случаях тренер Сибрук.
Я переместился на уровень утешительных состязаний и проиграл в первом же поединке. Поначалу счет был 2:1 в мою пользу, но затем противник применил ко мне захват, и я, даже не успев ахнуть, оказался на лопатках. На этом мое участие в турнире окончилось.
Пройдя в раздевалку, я обнаружил, что мой палец опять торчит в неестественном положении. Я даже не заметил, как снова вывихнул его. Местный тренер вправил вывих.
Я сидел на столе, держа левую руку в ведерке со льдом. В комнату вошел мой недавний противник — военный, служивший в Германии (я угадал: его часть находилась в Нью-Джерси). Он приложил лед к травмированной шее. Оказалось, в полуфинале он боролся с парнем из Академии Береговой охраны и проиграл. Теперь ему хотелось знать о моем последнем сопернике по утешительному поединку. Тот был из Спрингфилда. Я посоветовал армейцу остерегаться его хватов и внутренних подножек.