— Катитесь ко всем чертям, док!
— Советую поторопиться, Бут. Завтра девушки могут взяться за бамперные наклейки.
— При чем тут наклейки?
— При том, что у Харлана Бута триппер. Это будет написано на каждой наклейке…
Бут швырнул трубку. Этот звук еще долго отдавался в ушах Ронкерса. Стук падающих орехов казался ему теперь почти музыкой.
— Думаю, мы его крепко зацепили, — сказал жене Ронкерс.
— «Мы»? — удивилась Кит. — Ты тоже включился в процесс?
— Да. Утром первым делом позвоню Маргарет Брант и подам ей идею насчет бамперных наклеек.
Однако Маргарет Брант не нуждалась в подсказках. Утром, подойдя к своей машине, Ронкерс обнаружил на переднем и заднем бамперах наклейки. Чувствовалось, их поместили туда совсем недавно. Наклейки занимали половину длины бампера. Ярко-желтый фон, синие буквы.
У ХАРЛАНА БУТА ТРИППЕР
По пути в клинику Ронкерс видел все новые и новые «украшенные» машины. На заправочных станциях кое-кто из водителей яростно пытался содрать с бамперов наклейки — тяжелое и неблагодарное занятие. Большинству же было просто некогда возиться с бамперами.
Приехав на работу, Ронкерс позвонил жене.
— Я насчитал тридцать четыре штуки, — сообщил он. — А ведь еще совсем рано.
— Бардлонг тоже взялся за работу пораньше, — сказала Кит.
— Как это понимать?
— Теперь он нанял настоящих пильщиков. Приехали вскоре после тебя.
— Наконец-то настоящие, а не его парни.
— У них тоже каски с именами. Микки, Макс и Харв. И они привезли с собой целую банку этой черной лечебной гадости.
— Доктор Харт, — послышался в трубке голос секретарши. — Доктор Харт, вас ждут в палате триста тридцать девять.
— Ронч? Кто вклинился в линию? — спросила Кит.
Ронкерс понимал, почему секретарша это сделала.
В такое раннее время он, возможно, был единственным врачом во всей больнице. Ронкерс приезжал на работу рано, за несколько часов до начала приема. Совершал врачебный обход, но большую часть времени просто сидел у себя в кабинете и наслаждался тишиной.
— Кит, мне нужно идти. Я потом позвоню.
— Но ведь вызывали не тебя, а какого-то доктора Харта.
— Вероятно, ему требуется моя помощь, — соврал Ронкерс.
— Что-то я раньше этой фамилии не слышала. Он из новых?
— Угу, — ответил Ронкерс и усмехнулся.
Он вышел из кабинета и спустился в подземный переход, соединявший его корпус с главным больничным корпусом. Динамики продолжали звать доктора Харта в палату триста тридцать девять. Стоп! Так это же палата старого Кеслера. Ронкерс поднялся наверх. Медсестры, видя его, с готовностью распахивали двери коридоров и смотрели с некоторой досадой, если он проходил не через их дверь или сворачивал не в их сторону.
У постели Кеслера стояла тележка с реанимационной аппаратурой. Возле нее хлопотал Данфорс — настоящий «доктор Харт». Во всяком случае, кардиология была прямой специальностью Данфорса.
Кеслер был мертв. С технической точки зрения, когда сердце человека останавливается, он умирает. Однако Данфорс уже приставил к груди Кеслера пластины электродов. Осталось лишь нажать кнопку и устроить телу австрийца «электрическую встряску». Оборудование было новым. Однажды с помощью дефибриллятора Ронкерсу удалось воскресить пациента, угостив его током в пятьсот вольт. Помнится, тот даже подскочил на постели. Совсем как лягушка, с которой Ронкерс экспериментировал в школе, изучая начальный курс биологии.
— Привет, Джордж. Как поживает Кит? — спросил Данфорс.
— Великолепно, — ответил Ронкерс.
Данфорс проверял иглу, через которую в тело Кеслера подавался раствор бикарбоната натрия.
— Тебе непременно стоит приехать и посмотреть, как она преобразила дом. И возьми с собой Лилли.
— Слушаюсь, — сказал Данфорс, подавая ток на пластины.
Голова Кеслера была опущена на грудь. После удара током беззубые челюсти вздрогнули. Губы сложились в подобие жутковатой улыбки, и он отчетливо произнес вполне осмысленную фразу. Фраза была немецкой, что удивило Данфорса. Вероятно, он считал старика американцем.
— Noch ein Bier! — приказал Кеслер.
— Что он сказал?
— Еще одно пиво, — перевел Ронкерс.
Электрический разряд оживил Кеслера. Дальше должна была включиться его собственная энергетика, но этого не произошло. У старого австрийца больше не осталось жизненного «электричества», и он снова умер.
— Черт! — поморщился Данфорс. — Когда мы получили эту установку, я троих подряд вытащил с того света. Я считал ее лучшим реанимационным комплексом. А потом — пять клинических смертей и четыре трупа. Общий счет: четыре — четыре. Ничья. Идеальных машин не существует. Сейчас у меня что-то вроде дополнительного времени.
Данфорс говорил о своей работе, как профессиональный спортсмен, у которого выдался неудачный сезон.
Ронкерсу не хотелось перезванивать Кит. Он знал, что ее расстроит известие о смерти Кеслера, и обдумывал, как преподнести ей эту новость. Но Кит позвонила сама.
— Ронч, Кеслер не видел газеты? — допытывалась она. — Снимок на первой полосе. Как ты думаешь, он не видел?
— Я точно знаю, что не видел.
— Это хорошо.
Кит искала новую тему для разговора. Чувствовалось, ей не хочется вешать трубку. Тогда он сказал, что его уже ждут пациенты, и отключился.
Циничное настроение не оставило Ронкерса и к ланчу. Он сидел за одним столиком с Данфорсом. Оба доедали суп, когда по внутренней связи опять позвали доктора Харта. Будучи кардиологом, Данфорс отзывался на большинство обращений, даже если кто-нибудь опережал его у лифта. Сейчас он молча встал, залпом выпил молоко и вышел из кафетерия.
— Noch ein Bier, — произнес Ронкерс.
Дома его ждали несколько новостей. Во-первых, позвонила Маргарет Брант и сообщила, что прекращает войну против Харлана Бута, ибо тот ей звонил и просил прощения. Во-вторых, позвонил Бут и продиктовал Кит список имен. Настоящих имен. А в-третьих, история с деревом приняла непонятный оборот. Пильщики о чем-то предупредили Бардлонга, и Бардлонг с женой долго топтались под своей частью дерева. По словам Кит, вид у них был такой, словно они ждали от черного ореха новых каверз.
Ронкерс устало поплелся во двор — выяснять, какой еще сюрприз преподнесло дерево. Бардлонг стоял на четвереньках и внимательно заглядывал во все трещины с его стороны стены. Уж не белок ли он там высматривал?
— Представляете, они так хорошо все сделали, — сказал Бардлонг, завидев соседа. — А потом оказалось — дерево нужно спиливать целиком. Они профессионалы, знают, что говорят. Боюсь, нам придется последовать их совету. Есть опасность, что дерево может рухнуть.
— Почему? — спросил Ронкерс.
Он пытался вызвать в себе чувство протеста, но его протест молчал.
— Корни, — пояснил Бардлонг. — Корни грозят сломать стену, а это повалит и само дерево.
Слово «корни» он произнес угрюмо и угрожающе, будто речь шла об армиях, танках и пушках.
— Представляете, корни ползут на мой участок. И стена им — не преграда.
Теперь слова о корнях звучали как рассказ о заговоре. Корни готовили мятеж. С камнями не церемонились: кого подкупали, кого просто убирали. К моменту разговора Ронкерса с Бардлонгом плацдарм для захвата был готов. Достаточно сигнала, чтобы мятежники развернулись во всю мощь и обрушили стену.
— Но это наверняка случится не завтра, — возразил Ронкерс.
«Эта стена еще тебя переживет, Бардлонг», — подумал он, удивляясь собственной жестокости.
— Это уже происходит, — сказал Бардлонг. — Мне очень не хочется просить вас о таких вещах, но стена… если она рухнет…
— Мы построим ее заново, — усмехнулся Ронкерс.
Сейчас в нем говорил врач. Но Бардлонг, алогичный, как рак в человеческом теле, качал головой. Еще немного, и вежливые, добрососедские отношения начнут приобретать другой характер. Ронкерс ощущал себя слишком усталым, чтобы чему-то сопротивляться.
— Все просто. Я хочу сохранить стену, а вы хотите сохранить дерево, — сказал Бардлонг.
— Стены можно построить заново, — возразил Ронкерс, сомневаясь в этом.
— Понимаю.
«Что он хотел этим сказать?» — подумал Ронкерс. Такие слова — что пятьсот вольт, которыми утром пытались оживить Кеслера. Удар током подействовал, но только результат оказался недолгим.
Возвращаясь в дом, Ронкерс представлял, каков был бы результат, если пятьсот вольт подвести к Бардлонгу и не выключать напряжение минут пять.
Потом он вообразил менее кровожадную картину. Бардлонг вдруг приходит к нему в кабинет и, глядя в пол, говорит, запинаясь на каждом слове:
— У меня были определенные… отношения с… дамой, которая, как выяснилось, была… не совсем… здорова.
На это Ронкерс ему ответил бы:
— Я бы мог, мистер Бардлонг, избавить вас от малоприятного и в чем-то унизительного разговора с той дамой. Я бы мог сам сообщить ей о необходимости пройти медицинское обследование.
— Вы это сделаете? — воскликнул бы растроганный Бардлонг. — Я готов… заплатить… столько, сколько скажете.
Вот тогда он был бы у Ронкерса в руках, и Ронкерс, ухмыляясь, как кот, держащий в когтях мышь, ошеломил бы Бардлонга размером платы:
— Как насчет половины дерева?
Но этого разговора у них не произойдет, поскольку такое развитие событий напоминает сентиментальный роман о потерявшихся собаках или кошках. И бредет такой пес или кот из Вермонта в Калифорнию и через несколько месяцев находит хозяев, пританцовывая на стертых в кровь лапах и помахивая хвостом. Большая популярность подобных романов объясняется просто: все знают, как бывает на самом деле. На самом деле домашний любимец успеет добраться до Массачусетса и там угодит под колеса машины. Или останется в Вермонте и найдет себе новых хозяев.
Если Бардлонг и окажется в кабинете Ронкерса, то по вполне пристойной и уважительной причине. Скорее всего, из-за простатита. Как-никак, возраст.
Кит продолжала волноваться, что Кеслер может увидеть газетный снимок.