— Они женились на моей сестре, — вздохнув, признался нам Теобальд. — Так что они мои родственники. Не прогонять же их.
— Как понимать «они»? — удивилась мать. — Все трое?
— Сначала она вышла замуж за меня, — сказал толкователь снов.
— А потом она услышала, как я пою, — подхватил певец.
— Больше она ни за кого не выходила, — сказал Теобальд, и все сочувственно посмотрели на калеку, передвигавшегося только на руках.
— У них когда-то была своя цирковая программа, а потом вмешалась политика, и начались неприятности.
— Лучшая программа в Венгрии, — добавил певец. — Вы когда-нибудь слышали о цирке «Сольнок»?
— Кажется, нет, — вполне серьезно ответил отец.
— Мы выступали в Мишкольце, в Сегеде, в Дебрецене, — с гордостью перечислил венгерские города толкователь снов.
— В Сегеде мы были дважды, — сказал певец.
— Мы хотели обосноваться в Будапеште, и обосновались бы, если бы туда не вторглись русские, — сказал калека.
— Это русские оттяпали ему ноги по колено, — открыл нам страшную тайну толкователь снов.
У меня по спине поползли мурашки.
— Не надо врать! — одернул его певец — Он таким родился. Но с русскими мы не поладили.
— Они хотели засадить медведя в тюрьму, — сказал толкователь снов.
— А если без вранья? — поморщился Теобальд.
— Мы спасли его сестру от русских, — раскрыл нам правду человек, ходивший на руках.
— Естественно, я просто обязан был дать им приют, — продолжал герр Теобальд. — Они не бездельники. Работают везде, где придется. Но кому в Австрии нужны венгерские цирковые номера? В здешних цирках медведи на унициклах не катаются. И толкование снов для нас, венцев, — пустой звук.
— Ты тоже не привирай, — сказал ему толкователь. — Просто я рассказывал не про те сны. Людям не нравилось, как вчера не понравилось этой госпоже. Мы работали в ночном клубе на Кертнерштрассе, и нас оттуда поперли.
— Не надо было рассказывать в клубе тот сон, — упрекнул его певец.
— Тут и твоя жена виновата, — огрызнулся толкователь снов.
— В то время она была твоей женой, — напомнил ему певец.
— Ну сколько можно об одном и том же? — умоляюще спросил герр Теобальд.
— Нас приглашали выступать на благотворительных вечерах для больных детей. И в государственных больницах. Особенно под Рождество, — сказал толкователь снов.
— Медведь очень нравился детям. Я тебе еще тогда говорил: надо научить Дуну новым трюкам, — вспомнил свой совет герр Теобальд.
— Вот ты бы и повлиял на свою сестру, — огрызнулся певец. — Дуна — ее медведь. Она его воспитывала, обучала. И она же его избаловала, потакала всем его дурным привычкам. Теперь он вконец обленился.
— Дуна — единственный из вас, кто никогда не потешался надо мной, — сказал калека.
— Не понимаю, почему мы должны выслушивать все это? — поморщилась бабушка — С меня хватило ночных приключений.
— Дорогая госпожа, мы просто пытаемся объяснить и вам, и вашим родным, что вовсе не хотели напугать вас, а уж тем более оскорбить, — залился соловьем гepp Теобальд. — Сейчас трудные времена. Пансиону очень нужно получить класс В. Тогда число постояльцев возрастет. Проще всего было бы выгнать отсюда цирк «Сольнок». Но говорю вам, не лукавя: я не посмею этого сделать.
— Святая задница, он не лукавит! — взвился толкователь снов. — Просто он боится своей сестрицы. Он и помыслить не смеет о том, чтобы выгнать нас из пансиона.
— Если бы он помыслил, ты бы об этом сразу узнал, — встрял калека.
— Я боюсь ее медведя, — сознался гepp Теобальд. — Эта тварь делает все, что скажет сестра.
— Не называй его «тварью», — вступился за Дуну калека. — Замечательный медведь. Никому ни разу зла не сделал. Сам прекрасно знаешь: у него лапы без когтей и зубов мало.
— Да, бедняге теперь трудно жевать, — согласился гepp Теобальд. — Стар стал, да и разбаловала его сестра.
Заглянув через отцовское плечо, я увидел запись в его блокноте: «Избалованный, плохо выдрессированный медведь… Безработные артисты цирка… В семье всем заправляет сестра г-на Теобальда».
Сестра господина Теобальда в этот момент выгуливала медведя под окнами пансиона. Час был еще довольно ранний, и улица не успела заполниться народом. Поводок, на котором она держала медведя, был надет только для формального соблюдения закона. На голове женщины по-прежнему красовался вызывающе-красный тюрбан. Она прохаживалась взад и вперед по тротуару, следуя за ленивыми движениями медведя на уницикле. Дуна легко катался от одного парковочного счетчика к другому. Иногда он проводил лапой по поверхности счетчика. Он здорово умел ездить на уницикле, однако по всему было видно: «одноколесник» — это предел медвежьих возможностей. Медведь это и сам чувствовал. Осваивать какие-либо новые трюки он был просто не в состоянии.
— Пора ей уводить медведя с улицы, — занервничал герр Теобальд. — В соседней кондитерской жалуются. Говорят, медведь отпугивает посетителей.
— Наоборот, привлекает! — с жаром произнес калека.
— Одних привлекает, а другие боятся и уходят, — сказал толкователь снов.
Чувствовалось, он вдруг впал в мрачное расположение духа, словно впервые задумался о последствиях своих откровений.
Наше внимание настолько было захвачено «семейной мелодрамой» труппы цирка «Сольнок», что бабушка на какое-то время полностью выпала из поля нашего зрения. Потом мать спохватилась и увидела, что Джоанна тихо плачет. Мать велела мне идти за машиной.
— Это было выше ее сил, — шепнул Теобальду отец.
Циркачи виновато глядели на бабушку и на всех нас.
Я вышел на улицу. Медведь тут же подъехал ко мне и отдал ключи. Машина стояла возле тротуара. Следом за мной вышел герр Теобальд.
— Знаешь, не всем нравится получать ключи от медведя, — упрекнул он сестру.
— Я думала, молодому человеку это понравится, — сказала она и взъерошила мне волосы.
Сестра герра Теобальда обладала привлекательностью барменши, — иными словами, ночью она была красивее, чем днем. А при дневном свете я увидел, что она старше и своего брата, и обоих мужей. Мне подумалось, что через какое-то время она перестанет быть сестрой и женой и превратится в мамашу для них всех. Медведю она уже была мамкой.
— Двигай ко мне, — сказала она медведю.
Дуна елозил на одном месте, держась за парковочный счетчик. Потом он нагнулся и лизнул окошечко счетчика. Женщина натянула поводок. Медведь повернул голову в ее сторону. Хозяйка натянула поводок сильнее. Медведь с недовольным видом стал ездить от счетчика к счетчику. Потом, заметив, что у него есть зрители, Дуна решил устроить представление.
— Давай без фокусов, — предупредила медведя хозяйка.
Но он стал ездить все быстрее, рискованно наклоняясь вбок и круто меняя направление. Сестре герра Теобальда пришлось отпустить поводок.
— Дуна, прекрати! — кричала она, однако медведь полностью вырвался из-под ее власти.
В какой-то момент колесо уницикла оказалось почти впритык к бордюру тротуара. Дуну выбросило из седла и швырнуло на бампер припаркованной машины (к счастью, не нашей). Медведь уселся возле своего «коня». К счастью, Дуна не пострадал, однако падение заметно ошеломило его. Никто не смеялся и не аплодировал.
— Вот видишь, — сказала ему сестра герра Теобальда.
Она подошла и опустилась перед медведем на корточки.
— Ах, Дуна, Дуна, — с легким упреком повторяла женщина, словно отчитывала шаловливого ребенка.
Медведь мотал головой, не желая смотреть на хозяйку. Шерсть у пасти поблескивала от слюны. Сестра герра Теобальда вытерла слюну тыльной стороной ладони. Медведь оттолкнул ее руку.
Мы уселись в машину.
— Приезжайте снова! — пытаясь улыбаться, крикнул нам герр Теобальд.
Мать сидела с закрытыми глазами и массировала виски. Этим она отгораживалась от наших разговоров. По ее словам, такой прием служил единственной защитой от поездки с нашей семейкой.
Мне не хотелось говорить о состоянии машины, однако я видел, что отец пытается поддерживать спокойствие и порядок. Он уже разложил на коленях свой гигантский блокнот, словно мы только что завершили ничем не примечательное и скучное обследование.
— Что показывает счетчик? — спросил он меня.
— Кто-то наездил на нашей машине тридцать пять километров, — ответил я.
— Этот жуткий медведь успел побывать и здесь, — сказала бабушка. — На заднем сиденье осталась шерсть. Я чувствую его запах.
— А я ничего не чувствую, — сказал отец.
— Тут пахнет не только медведем. Еще и духами этой вульгарной цыганки в тюрбане. Запах так и держится под потолком.
Мы с отцом принюхались. Мать продолжала массировать виски.
На полу, возле педалей сцепления и тормоза валялось несколько расплющенных зеленых зубочисток. Такую же зубочистку я видел во рту певца, где она смотрелась странным шрамом в уголке губ. Мне было легко представить, как вся эта странная публика каталась на нашей машине. Певец сидел за рулем. Рядом пристроился калека, махавший в окно культями своих ног. А на заднем сиденье, разделяя толкователя снов и его бывшую жену, сидел медведь. Его косматая голова упиралась в мягкий потолок салона. Он сидел, сложив на коленях свои лишенные когтей лапы. Старый медведь, похожий на тихого доброго пьяницу.
— Несчастные они люди, — сказала мать, по-прежнему не открывая глаз.
— Лжецы и преступники, — отчеканила бабушка. — Беженцы из другой страны, откуда их прогнали за колдовство и подобные штучки. У самих жизнь вкривь и вкось, так еще и животное испортили.
— Жизнь не всем благоволит, — возразил отец. — Они очень старались, но наград не получили.
— Это не цирк, а зоопарк, — заявила бабушка.
— А мне понравилось, — признался Робо.
— Пансион тянет только на класс С, — сказал я.
— Они ниже, чем Z, — поморщилась бабушка. — Они вообще выпали из человеческого алфавита.
— Ситуация заслуживает подробного письма, — сказала мать.
Отец поднял руку, как поднимает священник, собираясь благословить паству. Мы замолчали. Отец не любил, когда ему мешали писать. Выражение отцовского лица было суровым. Бабушка наверняка предчувствовала его приговор. Мать знала, что спорить с ним бесполезно. Робо успел заскучать. Я ехал по Шпигельглассе в сторону Лобковицплац. Шпигельглассе — настолько узкая улица, что, когда едешь по ней, машина отражается в витринах. Я вдруг ощутил нереальность нашей поездки по Вене: все было как в фильме с использованием кинотрюков, где снимают две разные сцены, а затем накладывают одну на другую. Вена казалась мне сейчас несуществующим городом из фильма-сказки.