Вот, оценил расклад Давыдов, еще и минуты с начала разговора не прошло, а я уже играю по его правилам. Это, кажется, называется искусством манипуляции. Вот попал!
— Вы как относитесь к коньяку, господин писатель?
— По-разному. В основном — с симпатией.
Сергей Борисович негромко засмеялся.
— Вот и хорошо. Любезная! — обратился он проходившей мимо проводнице. — Простите! Не могли бы вы вот это все нарезать и подать нам вместе с вашим вкуснейшим чаем?
Он передал ей в руки объемный полиэтиленовый пакет, пахнущий снедью, потом в пальцах его мелькнула бумажка в двадцать злотых, и воодушевленная проводница порхнула по коридору со всей возможной грацией.
— Считаем, что вопрос подходящей к нашей беседе закуски мы решили. Давайте-ка, пока хозяйка суетится, выпьем за знакомство.
Попутчик поставил на столик две металлические стопки, которые извлек из небольшого кожаного чехольчика, ловко свернул пробку на бутылке «Курвуазье» и наполнил их почти до краев.
— Ну, Денис Николаевич! Будем знакомы! Вы не бойтесь, коньяк хороший. У вас прекрасные коньяки!
— Это не у нас, — поправил его Давыдов. — Это французский коньяк.
И, мысленно помолясь о том, чтобы вечер не перерос в грандиозную пьянку (как уже случалось не раз, когда приходилось пить с несимпатичным ему собутыльником), выпил свои первые двадцать пять граммов.
Коньяк оказался действительно неплох.
— Не волнуйтесь, частить мы не будем, — сказал попутчик. — Я знаю, что вы — человек умеренно пьющий, и не считаю нужным настаивать.
— Вы меня по интервью изучали? — спросил Давыдов с ехидцей. — Открываю вам тайну: я далеко не всегда умеренно пьющий и далеко не всегда говорю правду журналистам.
— Не сомневаюсь! Говорить журналистам всю правду — плохой тон. Но я черпаю информацию не из прессы. Я вообще много о вас знаю, Денис Николаевич…
Вечер явно переставал быть томным.
Денис сел и невольно поискал рукой узел галстука, но галстука на нем не было.
Сергей Борисович сидел напротив, слегка шевеля левой бровью, что по идее должно было означать «ну-ну».
— Вы, наверное, Булгакова любите? — осведомился Давыдов. — Того, который Михаил Афанасьевич?
— Это который ваш земляк? — задал встречный вопрос попутчик.
— Ну да… И «Мастера и Маргариту» читали?
— Читал, — подтвердил Сергей Борисович. — Я знаком с вашими культурными вехами. Это моя обязанность. К чему вы это клоните, Денис Николаевич?
— К тому, что я не поэт Иван Бездомный, а вы не похожи на Воланда. На демона не тянете, уж извините. Даже на мелкого черта. И все эти ваши таинственные: я все о вас знаю…
— Что вы так заводитесь еще до того, как я вам хоть что-то объяснил? Совершенно немотивированная агрессия!
— Вы не случайно со мой в одном купе оказались?
Попутчик резко подался вперед, и его лицо оказалось в нескольких сантиметрах от лица Давыдова.
— А что в мире происходит просто так? — спросил он негромко, упираясь взглядом в зрачки Дениса. — Вы же сами столько писали о предопределенности случайностей, Денис Николаевич. Я могу процитировать несколько ваших совершенно превосходных пассажей о неслучайном. Так сказать, сквозная мысль, проходящая красной нитью через ваши произведения.
— Вы еще и специалист по моему творчеству? — просипел Давыдов внезапно севшим голосом.
Хотел сказать угрожающе, грозно, а получилось, что почти прошептал.
Сергей Борисович откинулся спиной на подушку дивана и улыбнулся одним ртом.
— Естественно, специалист… Кто бы еще с вами взялся разговаривать? И вообще, Денис Николаевич, как-то неправильно у нас с вами разговор развивается. Давайте-ка еще по рюмочке!
— А давайте! — пропищал Денис с азартом.
Терять было особо нечего — только проверить попутчика на крепость печени или самому нажраться в хлам. Зато спать расхотелось, отметил про себя Давыдов. Все он про меня знает, консультант с копытом!
Сергей Борисович налил еще по двадцать пять, и тут в двери купе, приоткрыв их едва наполовину, просочилась мясистая проводница с несколькими тарелками.
— Вот и закуска подоспела! — обрадовался попутчик. — Спасибо, голубушка! Еще бы чайку с лимоном!
Голубушка покивала, щедро раздаривая сахарную улыбку, и выскользнула в коридор с еще одной двадцаткой в карманчике туго обтянувшей мощную грудь форменной сорочки.
— Вы угощайтесь, Денис Николаевич, не стесняйтесь.
— Да я не очень стеснителен, — пожал плечами Давыдов. — Приятно, когда тебя угощают поклонники!
Сказал и тут же выпил.
— Прозит! — поддержал его собутыльник, опрокидывая рюмку в узкую прорезь рта.
Точно в почтовый ящик вылил, подумал Денис.
— Угощение — всегда хорошо, но есть риск спиться, — резонно заметил Сергей Борисович, наливая в рюмки следующую дозу. — Не боитесь?
— Не боюсь. Мне такие поклонники, как вы, попадаются очень редко.
— Какие — такие?
— Думающие, таинственные, чрезвычайно осведомленные!
— Просто в краску меня вгоняете, право слово! Вы закусывайте, закусывайте, господин писатель…
— А вы, кстати, хотели мне что-то объяснить, господин поклонник…
— Денис Николаевич, — доброжелательно проворковал Сергей Борисович. — Я обещал и слово сдержу. Дело в том, что в нашей истории есть некая преамбула и с этой преамбулы надо начать. Нет смысла рассказывать историю с середины. Или с конца. Не так ли?
Давыдов с хмыкнул:
— В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой, ранним утром четырнадцатого числа…
— Можно и так, конечно, — легко согласился попутчик. — Но история, которую я вам приготовил, она о другом. Вы готовы меня выслушать, Денис Николаевич?
— Готов, — отозвался Давыдов. — Может, давайте перед этим по третьей?
— Легко! — согласился попутчик, и снова налил.
Мир Параллель-2. Начало ноября
Он редко матерился при большом скоплении народа, но тут, видать, было не до соблюдения приличий — болело сильно, а анестезия еще не подействовала. Вообще, обезболивающее плохо работает, когда кровь наполовину состоит из адреналина.
Кровь обильно запачкала одежду начальника группы матобеспечения, да и лицо Александра Гавриловича, как это ни прискорбно, представляло собой алую маску, на которой кто-то второпях коряво нарисовал зубы и глаза. Нависший над ним доктор щелкал медицинским степлером, как парикмахер — ножницами, стягивал кожу скобами и по горячим следам заливал свежие стежки специальным клеем.
Кире тоже было плохо, но она вполне могла подождать. Дергало шею справа — похоже, она таки потянула ее во время падения, саднило ободранное до мяса колено и пульсирующей, похожей на зубную болью отдавало в ребра — туда пришелся мощный удар коленом.
Рядом со скорбной по ситуации физиономией сидел Рич и шмыгал, втягивая носом кровавую соплю. Сопля не втягивалась, а только исчезала на миг в глубинах расквашенного носа и снова выкатывалась наружу. Нос не выглядел переломанным — просто разбитым, зато верхняя губа Рича с каждой минутой все больше походила на бесформенный кусок мяса.
Джамп-зал был разгромлен основательно.
Наверное, если бы тут взорвалась граната, то разрушений случилось бы на порядок меньше. И суеты было бы меньше. А сейчас вокруг метались какие-то незнакомые люди — часть в белых халатах медперсонала, часть в синих технических комбинезонах, да какие-то возбужденные почти до истерики люди в серой форме внутренней охраны ругались с не менее возбужденными сотрудниками в черных куртках — офицерами безопасности.
Причина для переполоха была одна — у Попрыгуна случился оверджамп. Пятый прыжок, к сожалению, оказался для паренька последним.
Он ввалился в свое тело уже безумным, как Мартовский Заяц, и тут же, еще до того, как система контроля успела сделать ему инъекцию успокаивающего, порвал ремни, которыми его привязали к ложу перед стартом. Порвал как бумажные ленты — одним движением руки и пошел крушить все вокруг с силой настоящего безумца.
Все это случилось буквально в полуметре от ложа Киры, но как раз в этот момент ее тошнило от головокружения, и остановить Попрыгуна она не успела — всего лишь шагнула к нему, вытирая рот тыльной стороной ладони, и он тут же нокаутировал ее с первого удара. Давыдова сбитой кеглей пролетела через весь зал и остановилась, только врезавшись в стену.
Система безопасности джамп-зала построена так, чтобы автоматически реагировать на угрозу, но ни один самый умный программист не может предусмотреть все варианты — безумие всегда многообразнее самой изощренной фантазии. Кирсанов знал, что автоматика несовершенна, и всегда держал под рукой пневмопистолет, снаряженный пятью шприц-тубами с сильнодействующим транквилизатором. Но когда у джампера рвет крышу, он быстрее, чем дикая обезьяна, и Попрыгун от капсулы с лекарством увернулся. Зато Александр Гаврилович от ответного удара увернуться не успел, а дверной косяк оказался крепче его лысой головы.
Смелый и безжалостный Рич метнулся оверджамперу наперерез, метя локтем в челюсть безумца, но Попрыгун соображал шустрее и безо всяких хитростей вырубил Рича прямым в нос.
Больше дураков не было.
Техники бросились наутек — суетливо, словно мыши во время пожара, остальные члены команды еще приходили в себя после бэкджампа и ничем Мартовскому Зайцу не грозили, так что путь оказался свободен, и Попрыгун помчался к дверям зала, прыгая с грацией голодного гепарда. Он бы сбежал из джампблока и устроил погром где-нибудь еще, но Кирсаныч, несмотря на заливавшую глаза кровь и дрожащие руки, всадил ему в спину три шприца транка.
Транку все равно — безумен ты или нет. Стандартный шприц с тремя кубиками бесцветной, пахнущей селедкой жидкостью вырубает все кислорододышащее весом от 50 до 150 килограммов «в ноль» за две-три секунды, а иногда и быстрее. Попрыгун продержался почти десять секунд. За это время он успел сломать челюсть охраннику и выбить стокилограммовым джамп-ложем пуленепробиваемое стекло.