— Ну, родители, вы даете! — Мишка заметил стоящие на столе стаканы и бутылку виски. — Утро же! Или вы за встречу и что бы солнце раньше встало?
Он посмотрел на часы.
— Суббота! Восемь утра! Так, вы как хотите, а я досыпать! И не шумите вы так!
Дверь за ним закрылась, и Давыдовы снова остались наедине.
— С нами что-то не так, — сказал Денис чуть погодя. — Карина, давай-ка поговорим начистоту, хорошо?
Она кивнула.
— Я начну первым, — предложил Давыдов. — Клянусь говорить правду и ничего кроме правды. От тебя жду того же.
Он выдохнул, словно не говорить собирался, а махануть граммов двести мексиканской текилы с червячками, и начал говорить.
Сначала Карина слушала мужа спокойно, но по мере изложения событий, на ее лице стали проявляться вполне объяснимые эмоции — растерянность, недоверие и страх.
— Ты с ума сошел? — спросила она, когда он рассказал о записи подводной схватки.
Давыдов молча сходил за ноутбуком, поставил его перед Кариной и включил воспроизведение.
У Карины был очень необычный разрез глаз, но если бы Давыдова в этот момент попросили описать глаза жены, он бы назвал их круглыми. Она охнула, полезла в карман костюма за носовым платком, и что-то упало на пол с металлическим звуком.
Давыдов нагнулся и поставил оброненное на барную стойку.
Запись закончилась.
Давыдовы сидели друг напротив друга, а между ними на столешнице стоял винтовочный патрон — гладкий, сверкающий латунью, смертоносный.
— Твоя очередь исповедоваться, — сказал Денис.
Телефонный звонок заставил Давыдова зарычать.
Он еще утром поставил трубку в режим «Не беспокоить» до 16:00 и не сразу понял, что за окнами уже сумерки и день закончился.
В спальне мирно спала Карина, получившая от Бровко чудо-таблетку и подробные инструкции «как перестать беспокоиться и начать спать по ночам». Инструкций по поводу «как не пытаться утопить собственного мужа» домашний мозгоправ не дал.
Несмотря на обалделый вид и общее замешательство — натянуть на голову то, что ему рассказывали еще вчера здоровые люди, было задачей непосильной, — доктор с таблетками не ошибся и лекарство вырубило Карину Олеговну за считаные секунды — как Кличко правой приложился.
Денису осталось только укрыть ее пледом, поправить подушку и расположиться караулом в гостиной, чтобы никто ненароком не нарушил лечебный сон любимой жены.
— Спать будет долго, — уведомил его Бровко, застегивая пальто. — Часов 12 как минимум. Психику грузить не надо. Никаких там телевизоров, новостей всяких… Ты уверен, что тебе не нужен отдых?
— Пока нет, — покачал головой Давыдов. — Не получится. Мне срочно роман сдавать…
Бровко поморщился:
— Ой, только не надо! Новицкий тебя расстреляет, наверное…
— А мне его не Новицкому сдавать, между прочим, — грустно пошутил Давыдов.
— Да хоть Господу Богу, — отмахнулся Бровко с раздражением, не подозревая, что весьма близок к истине. — Боишься за свое драгоценное воображение, да? Да ничего тебе не будет! Никуда твое воображение не денется! Отоспишься — и как новенький! Я же не собираюсь тебя на препараты сажать, Денис! Кнопку «reset» на компьютере знаешь? Мне тебя обнулить надо, для перезапуска. И пиши свой роман на радость Новицкому и читателям!
— Не в том дело! — ухмыльнулся Давыдов, и украдкой потер ноющий правый висок.
Бровко его движение засек.
— Мигрень?
— Есть чуток.
— Ты можешь перегореть, Денис, — предупредил Николай и для убедительности покачал перед носом Давыдова указательным пальцем. — Как лампочка. То, что ты мне вчера рассказывал, — это пограничные состояния. Ты уже не воспринимаешь реальность как… — он запнулся, подбирая что-нибудь менее обидное по смыслу, — здравомыслящий человек. Смотри, скоро начнешь спорить с голосами в голове!
— Пройденный этап, — развел руками Давыдов. — Кепку не забудь!
— А я был в кепке? — удивился Бровко.
Денис молча подал ему головной убор:
— Я тебе очень благодарен.
Бровко поднял на Давыдова по-еврейски грустные глаза.
— Давай без шуток, Денис. Мы вчера уже посмеялись? И хватит, пора посмотреть на проблему вблизи. Я не знаю, что у вас происходит в действительности, дорогие мои, но съехавших крыш я видел немало, и наблюдать, как отплывают еще и ваши две… Удовольствие ниже среднего. Нарушения сна, навязчивые идеи, галлюцинации… Это называется симптомами, понимаешь? Не шутками, не ерундой, а симптомами серьезного умственного расстройства! Хочу сообщить, что само по себе оно не проходит! Не было случаев! Может, соберетесь — и ко мне в диспансер? По-тихому, чтобы никто не знал?
— Коля, что ты паникуешь? У нас все в порядке! — отрезал Давыдов и сам себе не поверил. — Ну, тяжелый джет-лаг!
— Ага, — кивнул Бровко, выходя за двери. — Дело твое, конечно. Но учти… Каждый день без медикаментов только осложняет ситуацию. Дай мне помочь вам!
— Ты уже помог!
— Ты издеваешься? — печально спросил Бровко.
— Коля, — произнес Денис как можно более проникновенно. — Ты реально нам помог. Послушай, я понимаю, что мы выглядим психами, но это не так. В этом нет ничего от сумасшествия. Просто я не все могу объяснить.
Двери лифта с легким звоном разъехались, открывая холеное нержавеющее чрево кабины.
— Ты ничего не можешь объяснить.
Давыдов улыбнулся самой вменяемой из своих улыбок.
— Ты помог. Она выспится, все наладится.
— А у тебя?
— У меня уже все в порядке!
Дверь закрылась, и кабина пошла вниз.
Давыдов вернулся в квартиру. В зеркале прихожей отражалась сильно потасканная опухшая физиономия, более подходящая гусарскому поручику после недельного запоя, чем известному писателю, вернувшемуся с оздоровительного отдыха.
Впрочем, подумал Денис, проходя на кухню, знавал я писателей покруче любого гусара. Вот Вадик, например, писатель неплохой, хоть и неровный, но истории неизвестно, был ли он трезвым даже при рождении.
Давыдов убрал со стола остатки завтрака, ополоснул чашки и стаканы, сунул тарелки в посудомойку и не без сожаления спрятал бутылку виски в буфет.
На краю стола лежал еще один давно забытый соблазн — сигареты, которые Карина достала из сумочки.
Денис покачал головой, подумал: «Должен же у меня быть хотя бы один недостаток!» и через несколько мгновений уже пускал дым в приоткрытую форточку.
Никакого удовольствия. Сплошное разочарование — во рту стало горько, слюна загустела до состояния соплей на морозе, язык напоминал терку.
Сигарета отправилась в мусорное ведро, а озабоченный и невыспавшийся Давыдов устроился с лэптопом на своем любимом диване в гостиной, расположившись так, чтобы краем глаза видеть кровать, где сладко сопела законная супруга в своей мирной ипостаси.
И случилось то, что случалось всегда, когда Денис «брался за перо»: сон рассеялся, мысль приобрела четкость, пальцы полетели по клавиатуре. Тем более что на этот раз Давыдову не приходилось фантазировать — лишь описывать произошедшее с ним и… совсем чуть-чуть додумывать, когда дело касалось других героев сюжета. Это было внове для Дениса. Нет, он всегда писал легко, ему не приходилось выжимать из себя килобайты текста в муках и терзаниях, обильно политых дешевым «Баллантайном». Но так как события последних дней уже уложились в его голове лучше самого подробного синопсиса, творилось легко, с полпинка, как говаривал уже упомянутый Вадик Гнатущенко после полбанки на грудь. И это давало удивительную свободу, пьянящее ощущение, что этот роман пишет не он, а кто-то другой, но его руками.
Он, черт побери, начал чувствовать себя Дзигой Вертовым от литературы, когда лежащий на журнальном столике телефон ожил и принялся жужжать и подпрыгивать.
— Алло!
Так как Карина до сих пор не вырвалась из объятий медикаментозного Морфея, «алло» было сказано громким шепотом, чтобы не разбудить, но с явным недовольным рокотом в интонации.
— Ага, — сказали с той стороны. — Алло, конечно… Я так понимаю, что ты еще дома?
— Ну а где мне быть? — осведомился Давыдов. — Что-то случилось, Алекс?
Новицкий — а это был он — хмыкнул.
— Забыл, значит?
— Что значит «забыл»? Ничего я не забыл, — ответил Денис, отчаянно роясь в памяти, пытаясь выяснить, что именно и когда он забыл. — Я вообще никого и никогда не забываю…
— И ничего… — подсказал Новицкий.
— Точно, — обрадовался Давыдов. — И никому. Что случилось, Алекс?
— У тебя встреча с читателями, — сообщил Новицкий. — Через полтора часа. А через сорок минут фотосессия. Я понимаю, что ты у нас «Галя балувана», но, Денис Николаевич, все согласованно и расписано еще до вашего, сэр, отъезда на отдых и на выставку.
— Гм… — Денис поглядел на часы.
— Для склероза ты еще молод, — ехидно заметил издатель.
В трубку было слышно, что он что-то жует.
— Для разгильдяйства ты вроде как уже взрослый мальчик. Или снова бухал с представителями высших сил? Так что? Ты выезжаешь? Или мне отменять?
— Ты меня прости, Алекс, — промямлил Давыдов. — Я реально забыл.
— Ты никогда, ничего и никому… Мы же уже выяснили. Скажи честно — трезвый?
— Вполне.
— Ладно. Я тоже выезжаю. Учти, в центре пробки. Я бы на твоем месте ехал на метро.
Пока Давыдов второпях наводил марафет на свою небритую физиономию и прикидывал, как сделать менее заметными мешки под глазами, Беленький привез из школы Мишку. Денис поручил сыну приглядывать за спящей мамой (по расчетам Бровко, Карина через часик должна была вернуться в реальность), а сам попросил Муромца подбросить его на Минскую. Шагать пятнадцать минут по ноябрьской сырости показалось Давыдову плохой идеей.
В метро дышалось трудно, но зато поезда, шедшие к центру, оказались практически пусты — последний на неделе рабочий день заканчивался, киевляне тянулись по домам, в спальные районы, или зависали в центре в бесчисленных барах и кафешках.