— Здесь завод был, — раздался в тишине кабины чей-то голос, озвучивая всем известный факт. — А когда его строили в семидесятых, всё это повырывали бульдозерами…
— Ага, — кивнул я, глядя на эту древнюю долину мертвых. — А вот отсюда, с этой гряды, город и начинался. Где-то тут должна была быть каблуха сороковая…' Сороковое училище при Советах, потом техникум, потом колледж. Последний форпост цивилизации перед бескрайней степью. Крайнее здание. Дальше хотели строить, да не успели — грянула перестройка, а потом и вовсе всё рухнуло. Теперь рухнуло окончательно.
А вообще история простая и по-своему грустная. Перед началом стройки — место под цеха и правда было удобным, ровным, с хорошим подъездом — решили провести «спасательные раскопки». Чтобы хоть что-то сохранить от неминуемого уничтожения. Нагнали археологов из областного центра, студентов-энтузиастов, дали технику. И принялись сносить один за другим эти древние памятники. Копали в спешке, по верхам. Разворотив почти всё, ценного нашли — кот наплакал. Бронзовые наконечники стрел, обломки керамики, каменные скребки — обычный «мусор» тысячелетий. Но золота — неизменного спутника скифских царских курганов, того самого, что манит кладоискателей и ученых — не было. Совсем. От слова вообще.
И вот уже в самом конце, когда археологи, разочарованные и уставшие, махнули рукой, а бульдозеры начали с грохотом сносить последние недокопанные насыпи, один местный пацан, зевавший возле отвала, заметил что-то блестящее в грязи. Подумал — змеевик от самогонного аппарата, затерянный кем-то из рабочих. Поднял. А это оказалась… гривна. Тяжелая, массивная, из чистого, темно-желтого золота. Сложный узор, головы зверей по краям. Символ власти скифского царя или вождя. Весом больше килограмма.
Естественно, найденный при всех артефакт спереть не удалось. Хотя шептались потом, что самое ценное археологи прикарманили еще раньше, во время основных раскопок. Но доказательств не было. Благодаря этому пацану, хоть что-то отправилось в музей. А его самого, говорят, поощрили путевкой в пионерлагерь на Черное море. Вот такая ирония судьбы.
Но вернемся к нашим баранам, вернее, к нашему каравану УАЗов, замершему посреди древнего некрополя.
Следов современной жизнедеятельности мы не заметили. Ни костров, ни следов повозок, ни обглоданных костей. На этом огромном, пропитанном смертью плато точно никто не жил. А спускаться вниз, в пойму реки, где когда-то рос город, было бы чистой воды авантюрой. Вниз-то мы еще как-нибудь скатимся, а вот обратно? Крутой подъем по раскисшей, как кисель, глине? На УАЗах? Даже с лебедками — мучение и огромный риск застрять намертво.
— Ну и какие наши планы? — разбавил я воцарившуюся в кабине тяжелую тишину. Глаза всех были прикованы к гряде курганов.
— Надо до реки доехать! — оживился одутловатый мужик с заднего сиденья. — Посмотреть, что там! А потом домой!
— Меня терзают сильные сомнения, — как можно спокойнее ответил я. — Земля не подсохла, дорог здесь нет, только целину месить. Плюс этот чертов спуск, а потом подъем… Гарантированно застрянем. Потеряем время, горючку, нервы. Да и… — я запнулся, — чувство какое-то нехорошее. Интуиция, что ли. Или просто нервы сдают…
— Зассал, чтоль? — ехидно процедил Человек-Обезьяна. Он скорчил противную гримасу и заржал, как ишак, тыча пальцем в мою сторону.
Я даже опешил от такой наглости, с трудом погасив порыв дать ему в морду. Лезть в драку с этим отребьем — себя не уважать.
— Объясняю еще раз, — холодно сказал я, глядя ему прямо в глаза. — Это не страх. Это расчет. Риск не оправдан. Пользы — ноль. А потери могут быть серьезными.
— Я тоже так считаю, — немедленно поддержал Андрей, его голос был тверд. — По-любому тут никого нет. А застрянем — кучу времени потеряем, да горючки сожжем почём зря. Тем более, кое-что важное мы уже узнали. И чем скорее сообщим в штаб, тем лучше.
В общем, спорить никто не стал. Даже Обезьяна, хоть и скалился, как бешеный пёс, промолчал. Желающих месить грязь ради сомнительной пользы не нашлось. Мы постояли еще немного на вершине самого высокого кургана, вглядываясь в бескрайнюю, сырую степь на месте бывшего города. Ничего. Только ветер гулял среди древних могил. Потом развернулись и покатили обратно. Не по своим следам, а напрямик, надеясь сэкономить время. Не вышло. Застряли каждый по нескольку раз. В село въехали уже в кромешной темноте, грязные, усталые и злые как черти.
Но главе, Сергею Алексеевичу, поздний час не помешал. Выслушав наш сбивчивый доклад про курганы, подхоронку и мумию воина, он немедленно объявил общий сбор совета. В актовом зале клуба, при тусклом свете керосиновых ламп и свечей, собрались все, кто имел хоть какое-то отношение к управлению поселком.
Собственно, вопрос на повестке дня (точнее, ночи) был один: Скифы.
Но этот один вопрос мгновенно вылился в лавину других, страшных и неразрешимых:
Что мы будем делать, когда они вернутся на летние кочевья? Через месяц? Два?
Возможно ли с ними вообще договориться? Или они видят в нас только добычу?
Как противостоять тысячам конных лучников? Нашими карабинами и УАЗами?
На каком языке они говорят?
Что нам вообще известно о времени, в которое мы провалились?
Хватит ли нам пороха? Лекарств? Еды, если придется отсиживаться в осаде?
Как укрепить поселок? Рвы? Частокол? Палисады?
Вопросов, страхов, криков и споров было столько, что атмосфера стала невыносимой. Дышать было нечем. Мы с Андреем переглянулись. Без слов поняли друг друга. Топтание на месте. Тихонько, стараясь не привлекать внимания, мы прикрыли за собой тяжелую дверь актового зала и вышли в прохладный, пахнущий сыростью коридор. Гул голосов остался за спиной.
Уходить было легко. Мы валились с ног от усталости. Дел дома — гора, да и выспаться отчаянно хотелось. Хорошо хоть старшие дети — мой шестнадцатилетний сын и такой же сын Андрея — уже настоящие мужики. На них легла львиная доля мужской работы по дому: дрова, вода, поддержание в порядке генератора и прочей техники, охрана дома, пока нас нет.
— Ты знаешь, наши химики наконец-то освоили производство настоящего пороха, — сообщила Анна, пока я, стеная, скидывал промокшие, облепленные грязью штаны в прихожей. От меня пахло болотом, потом и машинным маслом.
— Так они ведь уже делали его? — уточнил я, пытаясь отодрать прилипший к штанине ком глины.
— Делали. Но это был черный порох. А сегодня отдали на испытания первую партию бездымного.
— Ну да… — я выпрямился, ощущая прилив странной надежды. — Это… это серьезно. Очень пригодится.
Я сразу представил расставленные вдоль колючей проволоки импровизированные пушки, стреляющие картечью. Грохот. Дым. И разбегающихся во все стороны скифских всадников. Ведь теперь, когда порох можно делать самим, отпадала нужда в жесточайшей экономии патронов. Можно было думать масштабнее. Гораздо масштабнее.
Ну а что? Сколхозить небольшую пушку-фальконет, по типу тех, что использовали в XVII–XVIII веках, — по силам даже мне с Андреем. Тем более материалов — хоть отбавляй. Толстостенные трубы, стальные болванки… Естественно, на что-то серьезное я не замахивался, но что-нибудь мобильное, на лафете, стреляющее на 200–300 метров картечью или самодельными бомбочками… Почему нет? Взрывпакеты для дикарей (а в этом времени дикие все) — не столько для физического уничтожения, сколько для устрашения. Грохот и огонь могли посеять панику среди суеверных кочевников.
— Как прокатились, кстати? — Аня поправляла висящую над столом 12-вольтовую автомобильную лампочку, подключенную к аккумулятору. Ее свет, тусклый, но такой родной после свечей, казался чудом.
Я, стараясь не сгущать краски, пересказал события дня: курганы, раскопки, мумию воина, наглого Обезьяну с акинаком, спор и тяжелую дорогу назад.
— Вот как-то так.
— Прикольно, — отозвалась она, помолчав.
— А тот скиф… которого вы раскопали… Он во что одет был? В ее голосе прозвучал профессиональный интерес.
— В доспехах… кожаных, вроде, с железными бляшками. Штаны темные, куртка… Тканевая, наверное. А может, тоже кожа. — я пожал плечами, пытаясь вспомнить детали сквозь усталость и стресс. — Я как-то не разглядывал… Акинак неплохой был, длинный, не такой короткий, как в учебниках рисуют. Почти меч.
— Ясно. Но это всё понятно, — кивнула Аня. — Помнишь там, в Аркаиме, в реконструированном кургане, мы видели вождей. Погребение знатное. Богатое. А здесь — простой воин. Вот тебе и разная одежда, и снаряжение. Акинак не прихватил случаем? На память? — в ее глазах мелькнул огонек.
— Нет, — честно ответил я. — Хотел поначалу… Только это ж не археология получится, а мародерство чистой воды. Один мужик взял — ты его должна знать, такой… на обезьяну похож. Мелкий, злой, противный как крыса.
— Ты уж определись, обезьяна или крыса? — усмехнулась супруга, ставя на стол миску с дымящейся картошкой.
— Да хрен его знает! — махнул я рукой. — Тип очень неприятный. Противный.
Обычно не сужу по внешности, но тут… было в нём что-то глубинное, гадкое. Будь возможность нагадить ему незаметно — сделал бы не задумываясь.
— Я поняла, про кого ты, — кивнула Аня. — Муж продавщицы из магазина на автобусной остановке.
— Не знаю. Может быть. — уж чего-чего, а кто чей муж, я точно не знал, как-то не приходилось интересоваться. — А у тебя как день прошел? Запустили наконец операционную?
По профессии Аня — ветеринар. Но и к человеческой анатомии относится с тем же прагматичным интересом. А учитывая ее странную любовь к сложным операциям (чем больше крови, кишок и швов — тем азартнее!), ее определили ассистентом в создающийся на базе ФАПа госпиталь. Хирургом была бабулька лет семидесяти, Ефросинья Семеновна, в прошлом — блестящий хирург районной больницы. Она давно не оперировала, но других специалистов такого уровня в селе не было. Пришлось уговаривать, почти силком тащить.
Вообще, докторский состав был удручающе скуден: три фельдшера (одна — пенсионерка), бабушка-хирург, дед-костоправ (бывший травматолог), четыре медсестры без особого опыта, да Аня — ветеринарный врач. Набрав людей, оборудование ФАПа перенесли в здание школы — каменные стены надежнее, да и места больше. Под операционную отвели бывший кабинет физики. Что операционные скоро понадобятся — в этом никто не сомневался.