— Похоронить бы его… — Андрей свесился из дверного проема, жадно глотая воздух. Запах внутри кабины был невыносим — приторный, густой, въедающийся в ноздри. — Человек всё же… Не собака какая.
— Похороним, — кивнул я, стараясь дышать ртом. — Обыскал?
— Так точно. Пекаль только, ТТ-шник. Пустой, кстати. Патронов ни одного.
— Поищи получше, не может быть, чтобы совсем ничего… — Я все еще надеялся на документы, карту, записку — хоть что-то, что прольет свет на этот чертов кукурузник, занесенный в самую глушь бескрайней степи. Но надежды рухнули: лишь потрепанный коробок спичек да обломанный карандаш, выпавшие из кармана комбинезона.
Так что миллион вопросов пополнился еще одним: чей это самолет и как он здесь очутился? Ответа не было. Мы поковырялись еще у покореженного фюзеляжа, аккуратно закопали пилота в неглубокой степной могиле под курганчиком из камней, и молча поплелись к «Зяме». Тишина давила, нарушаемая лишь скрипом наших сапог по сухой траве да отдаленным криком какой-то невидимой птицы.
Щщщ… Кххх… Прием… как слышно… прием… — рация на поясе у Андрея вдруг ожила, зашипела.
Он едва не выронил ее, тыча пальцем в клавишу: — Слышу отлично! Прием! Где вы пропали⁈
Как мы и предполагали, наши «Нивоводы» тоже углядели руины, рванули к ним, а рацию… оставили в машине. По их сбивчивым, прерываемым помехами объяснениям, они нашли «что-то серьезное». И «не очень радостное». Вскоре мы убедились в этом сами.
Останки аула — а это явно был казахский аул — говорили о недавней катастрофе. Не просто набег, а тотальное уничтожение. Белая известь на ошметках стен еще не успела выцвести под солнцем. Осколки стекол в рамах сверкали, как слезы. На вытоптанных огородах чахли подрезанные кусты смородины и крыжовника — чья-то забота, оборванная в один миг. Здесь еще пахло жизнью, пусть и угасшей всего пару дней назад. Следы крови были повсюду: темные, запекшиеся брызги на стенах, бурые лужицы, втоптанные в пыль дорожки… Но тел не было. Ни одного.
— Звери? — спросил я у одного из наших, молодого парня с побледневшим лицом, осматривавшего развороченную печь.
— Должно быть… — он мотнул головой в сторону степи. — Следы когтистые… большие. Знаешь, какие тут твари… — Он не договорил, но мысль была ясна: стариков, детей, женщин — всех, кто не смог убежать или отбиться, просто сожрали. Или утащили про запас.
Но звери не объясняли масштаба разрушений. Это не было просто разграблением. Дома не просто обшарены — они были сломаны. Стены ввалились внутрь, будто по ним проехал танк, крыши осели, печи с кирпичными трубами торчали, как надгробия, среди груд битого самана и обгоревших балок. Казалось, по аулу прошелся не просто хищник, а нечто, движимое слепой яростью или методичностью катка.
— Как думаешь, — Андрей вертел в руках обломок яркой пластмассовой машинки — детская игрушка, — давно это случилось?
— Два, три дня… — ответил я, прикидывая по виду крови и степени разложения запаха под развалинами. — От силы. Точнее трудно.
Он хмыкнул, с силой швырнул обломок в груду мусора. — Мужики говорят, те, кто тут повеселился, следы оставили. Может, прокатимся? Проверим?
— Следы? Следы чего? — у меня похолодело внутри.
— Машин, Вась! — Грузовик, судя по колее, и пара легковушек с ним. Не наши следы, это точно.
Идея преследования показалась мне чистейшим безумием. Спасти мы никого не сможем. А вот навлечь на себя и на станицу беду — запросто. Аборигены с луками — одно дело. Но машины? Плюс этот чертов кукурузник? Это пахло чем-то гораздо более опасным и организованным, чем стая мутантов.
— Нет, — сказал я твердо, глядя в глаза сначала Андрею, потом подошедшим мужикам. Их лица были напряжены, в глазах горели гнев и азарт охотников. — Это самоубийство. Не знаем, кто, не знаем, сколько, не знаем, с чем. Поиграем в героев — кончим, как они. — Я посмотрел на руины аула.
Но кроме Андрея и «Профессора», молчаливо кивнувшего, меня не услышали. Мужики уперлись. «Надо догнать!», «Наказать гадов!», «Они же рядом!». Спорить было бесполезно. Они требовали отдать им часть нашего НЗ — бензин из канистр. Мы отдали. Они рванули по следам на своих «Нивах», оставив нас троих посреди руин с ощущением глупой беспомощности и тревоги.
Я еще раз обошел пепелище, будто ища ответа в разбитых кирпичах и вытоптанном огороде. Потом сел за руль «Зямы», нервно поправив крохотное, вечно сползающее от жары круглое зеркальце, прилепленное в угол огромного уазовского «лопуха». Бесполезная в степи мелочь, но какая-то связь с прежней, упорядоченной жизнью, где такие зеркальца спасали от «мертвых зон».
Молча тронулись.
— Как вы считаете, может, стоило поехать с ними? — спросил я, уже отъехав километра три. Тишина в салоне давила.
— Да кто его знает… — Андрей держался за поручень, глядя в степь. Дорога была убийственной. — Я уже вообще слабо понимаю, чего нужно, а чего не нужно… Голова кругом.
— В первую очередь, — перебил его «Профессор», — нужно передать информацию в штаб. Это сейчас главное. Второе, — он сделал паузу, — забрать кукурузник. Срочно.
— А нахрена? — обернулся к нему Андрей. Я мысленно поддержал его: разбитый остов, дырявый, без шасси, с погнутым винтом? — Он же разбитый вдребезги! Гнилой алюминий? Мотор? Такой же древний, как и наш «Зяма»! Тащить его за сто верст?
— Вы чего, братья⁈ — «Профессор» вытаращил глаза. — Это же самолет! На нем же летать можно! И все это бросить? Да вы…
— Летать? — Андрей фыркнул. — Да он весь, как решето! Шасси погнуто! Винт кривой! Это только то, что видно! А внутри? А двигатель?
— И летчика у нас, кстати, тоже нет! — добавил я.
— Да ну вас!.. — «Профессор» отмахнулся, обиженно отвернулся к окну. — Вечно вы всё портите…
Дальше ехали молча. Слова кончились. Только рев мотора «Зямы», скрип торпеды и грохот по ухабам. Мысли путались: руины, следы машин, кукурузник, пилот… и наши упрямцы, рванувшие в неизвестность. Настроение было ниже плинтуса. Лишь на подъезде к станице, увидев знакомые силуэты домов за первым валом периметра, Андрей нарушил тягостное молчание.
— Профессор, — он придал лицу напускную торжественность, — назначаю вас главным по связям с общественностью! Отчитываться перед Сергеичем будешь ты.
— М-м? Чего? — «Профессор» встрепенулся, как суслик.
— Андрей хочет сказать, — перевел я, — что докладывать о результатах нашей увлекательной поездки будешь ты. Как самый… эрудированный и уважаемый радиоспец. — Капля лести не повредит, подумал я. Пусть Сергей Алексеевич его и допрашивает.
Сосед открыл было рот для возражений, но потом сжал губы и кивнул. Видимо, мысль о том, что его знания оценят в штабе, перевесила нежелание быть «стрелочником».
Один месяц спустя.
— Погоди! — Петрович, посыльный главного агронома, выскочил прямо под колеса «Зямы» у пыльного перекрестка. Мужик средних лет, среднего роста, вечно запыхавшийся и чем-то озабоченный.
Я тормознул, распахнув дверь. В салон хлынул жаркий воздух, набитый пылью и запахом перегноя.
— Ну?
— Вась, не в службу, а в дружбу… Докинь пару мешочков до крайней гряды? — Петрович вытирал пот с покрасневшего лица. — Транспорта ни фига, а тащить на себе… сами понимаете.
«Крайняя гряда» — дальний картофельный участок примерно в километре от бывшей МТМ, неподалеку от превратившейся в озеро реки. Мне как раз туда, на ночной пост. Но мешки… они явно не при нем.
— Тут недалеко! В армянском! — Петрович ткнул пальцем в сторону бывшего магазинчика, теперь превращенного в склад. — Пять минут!
Армянским называли один из местечковых магазинчиков, по национальности хозяев, и находился он буквально в сотне метров от места где мы сейчас находились. Естественно этого магазина там уже не было, как не было и всех остальных — колхозный бизнес умер буквально в день перемещения, и теперь там располагался какой-то склад, или нечто в этом роде.
Я кивнул, махнув ему садиться назад. Переднее кресло занимал мой новый напарник, Леонид. Андрея перевели на укрепление периметра.
— Чего в мешках-то? — спросил Леонид, когда Петрович втиснулся на заднее сиденье рядом с ящиком инструментов и канистрой.
— Химия какая-то… — Петрович пожал плечами. — То ли удобрения, то ли отрава для жуков… Я не вникал. Сказали — вези. Везу.
— Так на тележке? Два мешочка ведь? — прищурился Леонид.
— Ну… там почти два… Чуть больше… — Петрович избегал взгляда.
Леонид усмехнулся:
— К нам-то хоть поместятся? Второй рейс делать не придется?
— Не придется, — улыбнулся Петрович. — Наверное…
Он скромничал. Нас загрузили по полной. Двадцать вонючих, пылящих мешков с какой-то едкой сыпучей дрянью. И выгружать пришлось самим, под недовольные взгляды принимающего кладовщика, который явно считал, что мы отнимаем его драгоценное время. Но жаловаться? На что? Вся эта суета — цена нашего выживания. Каждая картофелина, каждый колосок — будущий хлеб. Если, конечно, жуки, засуха или еще какая напасть не погубят урожай. И если те, кто разгромил аул, не придут сюда…
Мысль о магазинах — этих крохотных островках прежнего изобилия — всегда навевала грусть. Девять лавочек, разбросанных по селу. Их товары — зубная паста, мыло, соль, спички, свечи, бритвы, ручки — в одночасье стали бесценным сокровищем. И лишь двое хозяев — армяне с их магазинчиком и владельцы «Удачи» — по-мудрому отдали свои запасы на общак без споров. Остальные… Остальные решили припрятать «богатство». Как будто не понимали, что мир рухнул. Что чистая зубастая улыбка или гладко выбритая щека не накормят и не спасут. Они превратились в изгоев. И одна из них, скандальная хозяйка двух лавчонок, вскоре потеряла всё в «случайном» пожаре. Случайность? Вряд ли. Выживание ожесточало.
Разгрузив последний мешок и получив от кладовщика скупую расписку, мы с облегчением выдохнули и покатили на северный пост. Опаздывали.
— Давай-ка поаккуратней… — Леонид вцепился в поручень, когда «Зяма» грохнулся в очередную яму, скрытую высокой травой. Дверь едва не распахнулась. — Я ж не дрова!