ишь бегло махнул рукой, не оборачиваясь. Он что-то сосредоточенно щелкал тумблерами.
— Шасси готово! — повторил я громче, заглядывая в кабину.
— Элероны руля посмотри! Тяги! — на секунду оторвался он, бросив короткий приказ, и снова погрузился в панель.
На мой взгляд, это было уже излишним. Стойки шасси — понятно, воздух может уйти. Но рулевые тяги, проверенные вчера вдоль и поперек? Там либо все работает, либо нет. Главное — смазка. Но спорить с ним сейчас, в его состоянии, было себе дороже. Разворачиваюсь и молча иду к хвосту.
Движения отработаны до автоматизма: подцепляю отверткой защелку небольшого смотрового лючка в нижней части фюзеляжа возле хвостового оперения. Подхватываю его рукой, откидываю и заглядываю внутрь, в узкий, пыльный тоннель, где проходят тяги управления рулями высоты и направления.
И обалдеваю.
Что за чертовщина⁈ Главная тяга руля направления — толстый стальной прут — была аккуратно подпилена почти насквозь! Она держалась буквально на волоске, на тонкой перемычке металла. На земле, при рулении, она бы, возможно, выдержала. Но в воздухе, под нагрузкой, при маневре — точно лопнула бы. Сердце ушло в пятки, в висках застучало.
Мда… Мало нам тварей и бандитов, так еще и своя гнида завелась…
Мыслей — нет. Точнее, нет правильных. Я не авиаинженер, чтобы точно сказать, упал бы самолет сразу или смог бы кое-как держаться в воздухе без руля направления. Интуиция говорила: повреждение не фатальное, бипланы Ан-2 славятся живучестью. Говорят, садились и без хвоста. Но рисковать?
Лючок прикрываю с прежней осторожностью, стараясь не выдать волнения. Спокойным шагом, хотя ноги ватные, иду обратно к кабине.
— Ты не видишь, я занят⁈ — рявкнул дядя Саша, не поворачиваясь, и добавил пару крепких выражений из своего богатого арсенала. Он нервно щелкал тумблером какого-то датчика.
— Тяги рулей проверил, — сказал я ровно, игнорируя ругань. Голос, к моему удивлению, не дрогнул.
— Молодец. Пирожок иди возьми, раз такой шустрый, — он раздраженно косится на меня, но от панели не отрывается.
— Одна из тяг… подпилена, — выпалил я тем же ровным тоном.
— Ну и славно. Проверь еще раз… — машинально начал он и вдруг замолк. Голова резко повернулась. Глаза, секунду назад мутные от сосредоточенности, стали острыми, как шило. — Чего⁈ Как подпилена⁈ Ты шутишь, щенок⁈ — Он отпихнул меня в сторону так, что я едва устоял, и буквально выпрыгнул из кабины, срываясь с трапа.
Я не пошел за ним. Лучше места для разговора, чем кабина, всё равно не найти. Он убедится сам.
Минуты через две он вернулся. Лицо было землистым, губы плотно сжаты. Он сел на своё кресло, ухватившись за штурвал так, будто хотел его сломать.
— Говорил кому? — спросил он хрипло, глядя прямо перед собой.
— Нет, — ответил я. — Никому. Только что обнаружил.
— Это… хорошо, — он кивнул, проглотив ком в горле. — Хорошо… что никому. Ты посиди тут пока. Не трогай НИЧЕГО! Я до штаба добегу, доложу. Сиди и стереги!
Он снова выскочил из кабины и зашагал быстрым, нервным шагом в сторону села.
Отсутствовал он долго. За это время мужики подкатили бочки с топливом, переглянулись, и с мрачным видом ушли в свою «курилку» — небольшой сарайчик неподалеку, так как новых команд не поступало.
Вообще, если отбросить постоянные стычки с дядей Сашей, люди в бригаде были отличные. Большинство — бывшие работники рудника (так у нас называли глиняный карьер напротив села, за железной дорогой). Там техники хватало — бульдозеры, экскаваторы, тягачи. И чинить ее часто приходилось в полевых условиях, «на коленке». Работали они слаженно, руки золотые, голова светлая. Если бы кто-то из них хотел по-настоящему вывести самолет из строя, сделал бы это не так топорно. и каким-то другим способом. Да и вообще, любой мало-мальски грамотный человек поймёт что ломать то что в любом случае проверят, да ещё так что при любом раскладе не приведет к гибели самолёта, — не имеет никакого смысла. А риск огромный — поймают, наказание за вредительство — одно. Расстрел. Без суда и следствия. Зарывают возле кладбища. Думаю, десяток-другой таких «умников» уже удобряют там землю. И рисковать жизнью ради такой сомнительной диверсии? Без очень веской причины? Не верилось.
Может, это отвлекающий маневр? Чтоб мы нашли это, устранили, успокоились и не искали чего-то более серьезного? Возможно… Но надеяться на это было глупо. После такого дядя Саша перетряхнет машину по винтику. Пропустить что-то — не в его характере.
Не знаю, к каким выводам придут в Совете, но для меня было очевидно: такую дилетантскую диверсию мог устроить либо полный идиот (что маловероятно), либо тот, кто рассчитывал, что ее быстро обнаружат.
Оставался вопрос: ЗАЧЕМ?
Вариантов немного:
Привлечь внимание к чему-то более серьезному и пока скрытому на самолете.Или наоборот, отвлечь от чего-то ВНЕ самолета. Например, чтобы мы задержались с вылетом и не заметили чего-то важного с воздуха — Может быть именно сейчас к селу подходит вооружённая колонна бандитов, которую, поднимись самолет в небо, наверняка бы заметили и успели подготовиться. Или рядом с нами что-то есть такое, о чём мы не должны знать? — В общем, та ещё головоломка.
Я бы еще поколдовал над версиями, но со стороны штаба подкатила знакомая «буханка», резко затормозив у крыла кукурузника. Вышли дядя Саша, Сергей Алексеевич и еще четверо вооруженных мужиков.
— Всё нормально? — дядя Саша заглянул в кабину. Глаза его бегали.
— Как видишь. Сижу. Жду, — развел я руками.
— Это хорошо. Охрану я привёз. Никого близко не подпустят. Сейчас начнём всё заново перепроверять. Каждый болт, каждый провод! — объявил он с мрачной решимостью. Ожидаемо, но все равно как обухом по голове.
Следующие несколько часов превратились в адскую чехарду. Самолет разобрали, по сути, до винтика и собрали заново. Срезали куски перкаля на крыльях и фюзеляже — искали бомбу или еще какую дрянь. Заглянули в мотор, сняв кожухи. Проверили каждый узел управления, каждую тягу, трос. Продули и проверили на герметичность топливную систему. Перетрясли всю бортовую проводку, прозванивая мультиметром. Залезли во все мыслимые и немыслимые люки и отсеки. Работали под пристальными взглядами вооруженных охранников, что добавляло нервозности. К вечеру я чувствовал себя выжатым лимоном, весь в мазуте и пыли.
Домой меня привезли на той же «буханке» уже глубокой ночью. Пешком идти сил не было. Обходить владения, проверять тваренка в сарайчике — даже в голову не пришло. Я просто дополз до кровати, скинул сапоги и, не раздеваясь, рухнул лицом в подушку. Вырубился мгновенно.
Снилось что-то корявое, темное, полное скрытой угрозы. Проснулся на рассвете с тяжелой головой и ощущением похмелья, хотя не пил. Кофе бы… Но наш крошечный НЗ был под строжайшим запретом. Травяной чай не прельщал.
Промыв глаза ледяной колодезной водой и с трудом прогнав остатки сна, я глянул на часы и прислушался. В доме стояла тишина. Аня, видимо, уже ушла в госпиталь, дети спали. Я тихонько умылся, наскоро переоделся в менее грязную робу и двинулся обратно на «космодром».
— Стоять! Кто идет⁈ — едва я приблизился к самолету метров на пятьдесят, зычный окрик раздался из-за внезапно появившейся полевой «колючки», натянутой между вкопанными столбами. Вчера ее не было.
— Стою, — покрутив головой, я не сразу увидел источник. Из новой, свежепритащенной железной будки у края ограждения вышел Федя Картошкин с одиннадцатой улицы. Мы с ним не раз стояли в карауле. Парень норовистый, но надежный. Сейчас он держал автомат наизготовку, лицо было напряженным.
— Куда? К кому? — оглядев меня с ног до головы, строго спросил он, не опуская ствол.
— Куда-куда… Работаю тут, Федя. Не узнал? — удивился я.
— Стой где стоишь! — скомандовал он, секунду подумав, и юркнул обратно в будку, выудив из кармана пошарканную рацию. За дверцей послышалось сдавленное бормотание.
Странно… Но служба есть служба. Охрана усилена — понятно. Сегодня проверим самолет еще раз, и к вечеру, наконец, полетаем, — разглядывая намалеванные на будке граффити — корявого ржавого дракона и с трудом читаемую похабную надпись, терпеливо ждал я. Нетерпение грызло. Очень хотелось увидеть все сверху. И почему-то упрямо лезла мысль: от того, как быстро мы поднимемся, зависит что-то очень важное. Что-то, что мы можем упустить.
— Проходи, — появился Федя, разводя руками. На лице — смесь извинения и усталости. — Извини, что так… Сам понимаешь, ситуация… После вчерашнего…
— Да нормально, Федь. Я не в обиде. С чего бы? — махнул я рукой и, перекинувшись с ним еще парой ничего не значащих фраз о погоде, направился к самолету.
— Здоров, дядь Саш, — поздоровался я. Лётчик сидел на пеньке возле правой стойки шасси, ссутулившись, и сосредоточенно смотрел в землю перед собой, будто пытался разгадать тайну мироздания в узоре травинок. Его лицо было серым, осунувшимся.
— Здоров, коль не шутишь, — покосился он на меня тусклым взглядом и снова уставился в землю. Казалось, вся его решимость вчерашнего дня испарилась.
Ну и ладно. Пусть сидит, копит силы. Я пока к мужикам схожу, вроде кто-то уже на месте.
Небольшое строение, служившее бригаде и укрытием, и курилкой, находилось в тридцати метрах. Я быстро дошагал и вошел в задымленную до предела комнатушку. Воздух был густой, сладковато-едкий. Освещение — одно маленькое закопченное окно. Убогая мебель: стол, пара лавок да колченогий табурет.
На лавке у окна восседал Степан Петрович. Фамилию его мало кто знал, но погоняло «Кулибин» было известно всем. Нудный, вечно всех поучающий мужик неопределенного возраста (где-то за пятьдесят), с огромным пивным животом, короткими ногами и лысой, как коленка, головой. Грубый, беспардонный, держался он как последний хам, вечно всем недовольный. Со всеми ругался, морщился, норовил сказать гадость. Но… руки у него были поистине золотые, а голова соображала с пугающей скоростью. Эти его таланты заставляли закрывать глаза на все «чудачества».