Ну а что еще делать? Самолет уверенно летит, камера снимает, фиксируя однообразный пейзаж… Лежи себе, отдыхай. Нет, конечно, понимание долга шевелилось где-то на задворках сознания: надо бы за землей наблюдать, вдруг что-то выскочит интересное — дымок, необычное движение, следы лагеря… Но тело требовало отдыха. Хоть пять минут. Прошедшие бессонные ночи, нервотрепка с саботажем, адская возня по перепроверке всего и вся — всё это навалилось тяжелой усталостью. На борту были еще люди, вот пусть они и смотрят в свои окна.
Но… увы и ах. Нет слова «не хочу», есть слово «надо». С трудом оторвав голову от подголовника, я потянулся к старенькому, потертому алюминиевому термосу. Внутри — литр крепкого травяного чая. Но не простого. С «добавочкой» — добрых двадцать грамм спиртовой настойки шиповника, «для бодрости». Горьковато-кислый, обжигающий глоток разлился теплом. Вкусно. И бодрит неплохо — травы плюс градус работают почище утреннего кофе. Шиповник… Целая кладовая здоровья. Витамина С в нем, говорят, чуть ли не в сто раз больше, чем в лимонах. Вот так-то. Раньше я никогда не задумывался о таких вещах. А сейчас пришлось. Благо, информации по травам — хоть отбавляй: от школьных учебников по биологии до здоровенных, пахнущих пылью и тайной справочников фитотерапевтов. Теоретически, можно выйти в степь, особенно весной, когда все цветет, сорвать первую попавшуюся травинку — и найти ее в книге. Если не от конкретной хвори, то как общеукрепляющее или просто ароматическую добавку. Вспомнилось, еще до всего этого бардака, читал где-то, что питерские парфюмеры создали аромат «Оренбургские степи». Тюльпаны, пыль, зной и полынь… Тюльпаны — понятно, пахнут нежно. Полынь — ее горьковатый, терпкий запах знаком каждому, кто бывал в степи, ее даже жевали иногда (говорят, глистов гоняет). Запах пыли после дождя — «петрикор» — тоже можно уловить. Но… зной? Чем он пахнет? Разве что раскаленным железом да выжженной травой? Или все-таки потом и пылью? Помню, даже искал в сети этот аромат — супруге хотел привезти сувенир, но ничего, кроме самого факта его существования, не нашел. Эх, были времена… Теперь аромат степи был вокруг меня — настоящий, без флакончиков, смешанный с выхлопными газами и машинным маслом.
— Может, спустимся пониже? — Дядя Саша повернул голову, его голос перекрывал гул винта. — Как там, на камере? Видимость нормальная?
— Пойдет… вроде… — Я наклонился к крошечному экранчику камеры, пытаясь разглядеть детали. Изображение было мелким, но четким. — Всё видно. Разрешение максимальное, потом на большом экране разберем. Высоты хватает.
— Ну, смотри… Ты штурман, тебе виднее… — Он чуть покачал штурвалом, и самолет легко, как лодка на волне, качнулся. Я машинально вцепился в поручень. — Возвращаться как будем? Прямо или… — он сделал паузу, — … может, по хребту пройдемся? Вдоль Урала?
Изначальный план был прост и безопасен: лететь над открытой степью, над ее ровной частью. Чтобы в случае чего — забарахлит мотор, закапризничает что-то — можно было сесть практически где угодно. Но логика дяди Саши была железной: если где и искать признаки жизни, следы людей — так это у воды. У больших озер, у рек, в лесу. Чистое поле сулило мало интересного.
— Можно и пройтись, — согласился я, чувствуя, как в груди защемило от смеси азарта и тревоги. — Только ты уверен, что с машиной всё… ну, ты понял? Там же рельеф другой, садиться будет некуда, если что.
Дядя Саша помолчал, прислушиваясь к работе двигателя. Потом еще раз, почти игриво, качнул штурвалом, заставив меня снова ухватиться за поручень.
— Полной уверенности, браток, в нашем деле не бывает, — сказал он наконец, глядя вперед. — Но… эту ласточку я хоть на гору посажу, хоть на воду. Не первый раз. Доверяй профессионалу!
«Ласточку?» — Едва сдержал я ухмылку. Назвать допотопный, неуклюжий кукурузник, этот «летающий сарай», ласточкой… Это было до смешного трогательно и по-своему точно. В его устах это звучало как ласковое прозвище боевого коня.
Вслух озвучивать свои мысли я, конечно, не стал. Просто кивнул:
— Ну раз посадишь… Значит, полетели.
Определившись с маршрутом, мы еще минут десять шли прежним курсом. Под крылом мелькали редкие перелески, небольшие озерца — остатки былых разливов, стада сайгаков, разбегающихся при нашем приближении, словно серые камни, скатившиеся с невидимой горы. Пейзаж был пустынным и величественным. Затем дядя Саша плавно развернул штурвал. Самолет, послушный его рукам, описал широкую дугу и лег на новый курс — вдоль невысоких, поросших редким лесом холмов, предваряющих настоящие горы.
— Васёк! Там блеснуло что-то! — В кабину, распахнув дверцу, протиснулся один из наших «пассажиров», Толян. Его лицо было возбужденным. — Вон, возле тех озер, правее! Стекло или железо! Блестит!
— Где, там? — Я автоматически уставился вниз, в указанном направлении, но увидел лишь блики солнца на воде и марево над нагретой землей.
— Развернуться? — Почти одновременно спросил дядя Саша, уже начиная закладывать вираж. Вопрос был риторическим.
Спустившись ниже, почти до бреющего полета, мы сделали круг над группой озер, спрятавшихся в ложбине между холмами. И почти сразу же нашли источник блеска. Им оказалась знакомая форма УАЗика-«буханки» с небольшим прицепом. А неподалеку, в тени раскидистых, почти плакучих ив — еще две «Нивы». Машины стояли полукругом, образуя импровизированный лагерь.
— А не те ли это машинки, на которых дурачки наши сбежали? — спросил дядя Саша после нескольких осторожных кругов, во время которых мы внимательно разглядывали место. Он имел в виду группу людей, покинувших село пару месяцев назад с громкими словами о поиске лучшей доли. Я тогда особо не вникал в подробности — ушли и ушли, хрен с ними. Поэтому уверенно ответить не мог. Нивы и УАЗы — не редкость.
— Не уверен, — пожал я плечами. — Похоже. Но… слишком тихо там.
Ни движения, ни дымка костра, ни следов свежей деятельности. Лагерь выглядел застывшим, заброшенным.
— Садиться? — Дядя Саша бросил на меня вопросительный взгляд. Место было идеальным для посадки: ровная, твердая сухая площадка у воды, достаточно большая, без кочек и ям. — Бензина еще вагон, время есть.
Решение созрело быстро. Любопытство и чувство долга — проверить судьбу земляков — перевесили осторожность.
— Садись.
Посадка была мягкой, почти незаметной после плавного снижения. Самолет пробежал несколько десятков метров по твердой земле и замер.
— Пойдем втроем, — громко прокричал я, обращаясь к мужикам, когда дядя Саша открыл дверцу кабины. Теплый, пахнущий полынью и водой воздух ворвался внутрь. — Дядя Саша, ты с Петром остаешься здесь. Двигатель не глушить. Если что не так — крик, выстрел, непонятное движение — сразу взлетайте. Не ждите нас. Не геройствуй. Машина дороже. — Я посмотрел ему прямо в глаза, подчеркивая серьезность. Он не спорил, лишь кивнул, его лицо стало сосредоточенным и жестким.
Вооружившись автоматами, мы трое — я, Толян и Витёк — вылезли наружу. Жара ударила в лицо. Разошлись веером, метров на десять друг от друга, чтобы не мешать секторам обстрела. И медленно, очень медленно, пригибаясь инстинктивно, несмотря на открытость местности, двинулись к лагерю. Понятно, что внезапности быть не могло — рев кукурузника слышен за километры. Зверье попряталось, люди — если они тут были — тем более знали о нашем прибытии. Где они?
Никаких движений. Вообще. Ни всплеска за кустами у воды, ни шевеления в кабинах машин. Местность была открытой. Спрятаться можно было разве что в высокой траве у самой воды или… за машинами. Но зачем? Мы все равно подойдем. Сбежать? Куда? За лагерем начиналась ровная, как стол, выжженная степь — не скроешься.
Подойдя ближе к «буханке» с прицепом, я снял автомат с предохранителя. Стараясь не шуметь — больше по привычке, чем из необходимости, — подошел к ней. Пыль густым слоем лежала на крыше, капоте, стеклах. В прицепе — обычный скарб: тюки с одеждой, разобранная деревянная кровать, пара пустых фляг, несколько канистр (одна с бензином — судя по пятнам), картонные ящики, из которых торчали ручки сковородок и кастрюль. Ничего не было разграблено, не перевернуто, не сломано. Значит, не нападение.
Я подошел к боковой двери УАЗа. Пыль на стекле была нетронутой. Дверь открылась со скрипом. Запах ударил в нос — затхлость, пыль, бензин и что-то сладковато-химическое, вероятно, от пластмассы салона. Провел пальцем по рулю — толстый слой пыли. Сиденья пустые. На полу — смятая карта, пустая пластиковая бутылка.
— У меня чисто! Никого! — донесся сдержанный оклик Толяна от одной «Нивы».
— И здесь пусто! — отозвался Витёк от второй.
Я крикнул в ответ, что у «буханки» тоже никого. Наклонился, заглянул под днище — пусто.
Осмотревшись, двинулся к ивам у самой воды. Там, в тени, виднелась старая, обугленная кострищем яма. На самой толстой иве — вбитый повыше гвоздь, явно для подвешивания дичи. Больше ничего. Ни палаток, ни навесов, ни следов копки землянки. Ни мусора. Словно люди приехали, развели один костер… и исчезли.
— Какие мысли? — спросил я у подходящих мужиков.
— Словно… отошли ненадолго… да так и не вернулись, — тихо сказал Толян, оглядываясь.
Обе «Нивы» были в таком же состоянии, как и «буханка»: запыленные, с ключами в замках зажигания. В одной, под задним стеклом, лежала плюшевая черепашка — детская игрушка.
— А кто вообще уехал? Дети были? — спросил я, указывая на игрушку. Холодок пробежал по спине.
— Да чёрт его знает, — переглянулись мужики. В их глазах читалось то же нехорошее предчувствие. — Вроде несколько семей…
— Проверим? — Я открыл дверь, сел за руль. Повернул ключ. Тишина. Ни щелчка, ни попытки стартера крутануть. Лампочки на приборке не загорелись. — Мертвая. Аккумулятор сел в ноль.
— Может, секретка какая? Или провод отошел? — предположил Толян. — Капот открой.
Мы приподняли капот. Пыль, паутина. Аккумулятор стоял на месте. Я сдернул клемму, чиркнул ею о «плюс» — искра брызнула. Значит, заряд есть! Но при попытке замкнуть проводом напрямую к стартеру — ничего. Только слабый щелчок реле. Стартер молчал. Машина была мертва. Как и ее соседка, как и «буханка».