Я присмотрелся. Действительно, камни лежали вековым нагромождением, поросшим травой. Не новодел.
— Понятно. — Я присел рядом, приняв из его рук тяжелый бинокль. Подкрутил окуляры. Поле зрения запрыгало, потом стабилизировалось. Голова колонны. Повозки, запряженные лошадьми — это ожидаемо. Но… машины тоже тащили кони! УАЗик, «Нива» — все были впряжены в упряжки по две-три лошади. Люди в кабинах управляли животными.
— Бензин экономят? — предположил Аркадий, прикрыв ладонью глаза от солнца.
— Возможно… — пробормотал я. На первой передаче, в такую жару, двигатели бы просто перегрелись и встали. Да и горючки сожрали бы прорву. Это был вполне приемлемый способ двигаться совместно с гужевым обозом.
Я стал водить биноклем вдоль колонны. Впереди верховые. Трое… нет, четверо. Следом — «буханка», запряжённая парой лошадей. За ней — что-то похожее на «Ниву». Потом несколько крытых брезентом фургонов на высоких колесах. Потом три легковушки подряд. И… цельнометаллическая «Газель», которую тянула целая шестерка лошадей — явно груженая под завязку. Дальше не разглядеть — колонна уходила за поворот холма.
— Аркаш… Или я чего-то не понимаю… — начал я, чувствуя, как в груди холодеет. — Или это… никакой не конвой и не охрана… Машины — часть обоза? Как телеги?
— А я о чем? — усмехнулся он без веселья. — Ты еще к верховым получше приглядись… К первому.
Я перевёлся на голову колонны. Навел на ближнего всадника. Смуглое, как бывает у южан или метисов, лицо. Черты не разглядеть, но точно не европеоидные. Длинные, черные, собранные в хвост волосы. Одежда — темная, свободная рубаха и штаны, заправленные в высокие, грубые сапоги. За спиной — древко с каким-то навершием. Копье? У седла сбоку болтается что-то вроде лука или арбалета в чехле. Второй всадник — почти копия первого. Третий, чуть поодаль, — тоже. Четвертый, развернувшийся на мгновение, попал в поле зрения: такой же смуглый, но одет броско — бордовая, расшитая грубым узором накидка поверх темной рубахи, синие штаны, лакированные сапоги чуть не до колен. На поясе — кривой нож в ножнах.
— Насмотрелся? — хмыкнул Аркадий. — И что думаешь?
— А что тут думать? — выдохнул я. — Хрень какая-то… Не наши ребята. Совсем.
— Вот-вот, — кивнул он. — Я тоже решил, что караван какой-то… неправильный. Дикари, блин.
Рассчитывая увидеть бандитов на «технике апокалипсиса» и с пулеметами, я пребывал в полном недоумении. Вооруженные копьями и луками всадники не вписывались ни в один из наших сценариев.
— Интересно было бы поглядеть, что у них в тех фургонах… — Аркадий снова прильнул к биноклю, всматриваясь в крытые брезентом телеги. — И в машинах… Небось, добро везут.
— Потерпи, — сказал я. — Они сейчас повернут к реке, вот тогда и посмотришь. А пока сбегай к остальным, расскажи, что видели. Детально.
На вершину холма поднялись только мы вдвоем, остальные затаились внизу у мотоциклов — мало ли что.
Аркадий спорить не стал, только недовольно буркнул: «Опять гоняют…» Но передал мне бинокль и, пригнувшись, пополз обратно по склону, ловко маскируясь среди камней и кустов.
Я вновь прильнул к окулярам. Первая четверка всадников уверенно вела колонну к широкому разливу реки. Теперь они были отлично видны. Легковушки… Да, в них сидели такие же темнокожие люди, управляя прямо из салонов — лобовых стекол не было ни у одной машины! Необычная, но явно продуманная упряжь — система вожжей и тяг, связывающая дышло с лошадьми — выглядела добротно, не кустарно. Исполнение говорило: так ездят давно.
И тут я увидел… то, чего не замечал раньше. Позади последних повозок, растянувшись длинной, медленно движущейся лентой, шли люди. Женщины. Дети. По двое, по трое в ряд. Связанные длинной веревкой, идущей от шеи к шее. Их окружали, подгоняя, всадники с копьями. Одежда на пленниках была рваной, грязной. Лица — уставшие, опущенные вниз. Шли, спотыкаясь, под палящим солнцем.
Мда… Теперь всё встало на свои места. Пленники. Скарб в повозках и машинах — трофеи. Это был не мирный караван. Это был обоз победителей, ведущих рабов и добычу. Отсюда и способ передвижения, и внешность «конвоя», и отсутствие огнестрела — им он, видимо, был не нужен или недоступен. А в телегах — награбленное.
— Что тут у тебя? — Голос Леонида прозвучал прямо у уха. Я вздрогнул — он подкрался совершенно бесшумно, несмотря на свои габариты. — Нашел что?
Ничего не объясняя — картина говорила сама за себя — я молча передал ему бинокль и уступил место у каменного бруствера. Леонид припал к окулярам. Его спина замерла. Дыхание стало ровным, почти неслышным. Он смотрел долго, очень долго. Потом медленно опустил бинокль. Его лицо, обычно непроницаемое, стало каменным. Глаза сузились до щелочек. Губы плотно сжались. Он не произнес ни слова. Но оно и не требовалось. По его взгляду, по резкой складке между бровями, по тому, как сжались его кулаки, я точно знал, о чем он сейчас думает.
Глава 22
Первым порывом было разделиться — кто-то продолжает слежку, остальные возвращаются за подмогой. Но мысль о возможной встрече с тварями в одиночку, на открытой местности, в сумерках, заставила передумать. Риск был слишком велик. Слишком многое могло пойти не так. Одна поломка, одна случайная встреча с ночным хищником — и пиши пропало. Поэтому решили держаться вместе. Возвращались тем же составом и в том же порядке: мужики на «Ижах» впереди, прокладывая путь в сгущающихся сумерках, я — замыкающий на «Восходе», крутил башкой, вглядываясь в темнеющую степь за спиной.
Адреналиновый кайф от бешеной гонки давно схлынул, оставив после себя только ломоту в костях и глухую усталость. Да, облегчение было. Узнав, что движутся не увешанные пулеметами мародеры с бронетехникой, а какие-то кочевники с копьями, дышать стало чуть легче. Но картина, врезавшаяся в память — женщины, связанные одной веревкой, словно скот на убой, дети, цепляющиеся за их юбки, бредущие под палящим солнцем с опущенными головами — нависала тяжким камнем. Эта картина вытеснила все остальные мысли.
Одно дело — читать в учебниках истории про набеги кочевников, про сожженные села и угнанных в рабство. Это было абстрактно, где-то «давно и не с нами». Совсем другое — видеть это здесь и сейчас, в реальности, ощущая запах пыли и отчаяния даже на расстоянии. Видеть живых людей, превращенных в говорящий скот.
Первое, животное желание — ворваться туда сейчас же, с ходу, с автоматами наперевес, и перестрелять всех этих ублюдков — быстро угасло, сменившись холодным расчетом. Огнестрельного оружия у них мы не видели. Возможно, его действительно не было. Но поймать стрелу из мощного лука или арбалета на таком расстоянии — ничего хорошего. Рисковать жизнями ради порыва было глупо. Коротко посовещавшись на ходу, на привале у одинокого кургана, пока мотоциклы остывали, а мы пили теплую воду из фляг, решили: действовать наверняка.
«Если у этих дикарей в повозках не запрятан танк, — хрипло резюмировал Леонид, закуривая, — то пары пулеметов и человек двадцать наших парней хватит с лихвой. Главное — отбить пленных с ходу. Без шума, если получится. Без предупреждения. Резко и жестко. А там…» Он сделал выразительную паузу, выпуская струйку дыма. «А там уже проще будет разбираться.»
Его слова повисли в воздухе, тяжелые и неоспоримые. Аркадий резко поднял голову, что-то хотел сказать, но сжал губы и отвернулся. Все всё понимали. Это был не выбор между добром и злом. Это был выбор между нашим выживанием и их. Цивилизованность умерла вместе с прежним миром. Оставался закон силы.
Как только появилась связь — рации уверенно брали километров на десять — из станицы немедленно выдвинулся отряд. И уже через полчаса, когда солнце приблизилось к горизонту, окрасив степь в багрянец, мы погрузили мотоциклы в кузов подъехавшего пикапа с пулеметом ДШК на турели и в две «буханки». Мой «уазик» стал четвертым в колонне. Всего — двадцать человек, включая нас пятерых. Оружие — автоматы, пара дробовиков, карабины. Лица — усталые, но сосредоточенные.
План был прост, как топор: найти подходящее место, устроить засаду, дождаться подхода каравана, внезапно атаковать, отбить пленных и нейтрализовать угрозу. Детали зависели от рельефа. Главная сложность — спрятать машины. «Уазик» или «буханку» в высокой траве не замаскируешь. На каждой машине — рация с торчащей, как антенна таракана, «прутиной», так что слаженность действий была гарантирована.
Дорог, как и везде за пределами села, не было. Пыльная, убитая кротовинами степная твердь. Мой «уазик» шел ровно, лишь изредка подпрыгивая на особенно крупных кочках, его старые рессоры поскрипывали в такт движению. Скорость — около сорока километров. Медленнее — трясло так, что зубы сводило. Быстрее — за нами вставал столб пыли, видимый за версту. Оптимально.
Соотношение сил позволяло атаковать и в лоб. Но был нюанс: если кочевники заподозрят неладное, они первым делом перебьют беззащитных пленников. Поэтому километров за пять до предполагаемой точки засады колонна остановилась в сухом русле ручья. Вперед, на разведку и уточнение позиции, ушли двое на мотоциклах — самые быстрые и матерые. Мы остались ждать, заглушив моторы. Тишина навалилась мгновенно, нарушаемая только стрекотом кузнечиков и далеким криком птицы.
Делать в ожидании было нечего. Напряжение висело в воздухе, густое и липкое. Чтобы как-то его разрядить, решили перекусить. В мой «уазик» напихали провизии по самое «не балуй»: вяленое мясо, соления, разнообразная зелень. Жевали молча, запивая тепловатой водой из армейских фляг.
— Как-то стрёмно… — тихо проговорил Аркадий, долго ковырявший вилкой в банке с огурцами. Голос его дрожал. — Безоружных-то бить… По сути… — Он не закончил, уставившись в пол.
— Стрёмно, не бей! — Леонид резко обернулся к нему, его лицо, освещенное косыми лучами заката, стало жестким. — Ишь, чистоплюй нашелся!
— Ты думаешь, мне не стрёмно⁈ — внезапно взорвался Толян, его багровое от гнева лицо нависло над Аркадием. — А⁈ Ты думаешь, кому-то тут нравится убивать⁈ Нет! Не нравится! Но выбора нет, Аркаша… Как у солдата на войне! Есть приказ! А в нашем случае — необходимость!