— С волками жить — по-волчьи выть, — глухо добавил Олег, разминая затекшую шею. — Либо они нас, либо мы их. Третьего не дано. Усвой.
Аркадий, казалось, понимал это умом. Но юношеский максимализм, неприятие жестокости нового мира рвались наружу. Это читалось в каждом его вздрагивающем мускуле, в сжатых кулаках. Он вскинул голову, губы его дрогнули, готовые выплеснуть протест… но он стиснул зубы, и резко отвернулся.
Леонида, однако, завела эта вспышка.
— У тебя мать есть? — спросил он неожиданно тихо, завинчивая крышку термоса с металлическим скрежетом.
— Нету, — буркнул Аркадий в стекло.
— А кто есть?
— Бабка. Сестра младшая.
— Ну вот, — Леонид повернулся к нему, его глаза горели холодным огнем. — Представь их. Вот так. На веревке. Босых. Избитых. Голодных. Тянущихся хрен знает куда. День? Неделю? Месяц? Представил?
Аркадий не шевельнулся, но его уши стали мертвенно-белыми.
— И скажи честно: смог бы ты просто… пропустить этот караван мимо? Просто так? Ну? — голос Леонида нарастал, становясь жестче.
— Не… не смогу, — выдавил Аркадий, почти шепотом.
— Вот видишь! Сам все понимаешь! Выход один. Единственный.
— Но можно же… — Аркадий обернулся, в его глазах стояли слезы гнева и беспомощности. — Цивилизованно! Ультиматум! Пусть сдаются! Мы же не звери!
— Сторожить ты их будешь? — Леонид вскинулся, пытаясь встать, но уперся в потолок. — Кормить? Лечить? Здесь нет Женевы, мальчик! Здесь нет конвенций! Здесь — закон джунглей! Сильный ест слабого! И точка!
— Да нет такого закона! Нигде! — Аркадий вскипел, его голос сорвался. — Мы же все люди! И мы, и они! А вы… пулеметами! Вам их не жалко⁈ Мы можем договориться!
— Смешной ты, Аркаша… — Леонид вдруг устало отвернулся, и покопавшись в кармане двери, вытащил грязный, но когда-то белый обрезок ветоши. — На. Бери.
Аркадий уставился на тряпку, не понимая.
— Зачем?
— Договариваться же собрался? — Леонид протянул ветошь. — Флаг парламентерский. Белый. Чтобы сразу тебя стрелами не нашпиговали. Иди. Спасай их. Время еще есть.
Аркадий не двинулся. Его бунтарский пыл мгновенно угас, сменившись жгучим стыдом и осознанием собственного бессилия. Он опустил глаза, сгорбившись.
— Может, ну его, не надо так жестко… — неуверенно пробормотал Толян, видимо, пожалев парня.
— Ты тоже с ним? — Леонид резко повернулся к нему. — Флага второго нет, но барабан дать могу! Подойдет?
Воцарилась тягостная тишина, нарушаемая только тяжелым дыханием Аркадия.
— Вот-вот… — Леонид прервал паузу, его голос звучал устало и презрительно. — Умные все… Каштаны из огня чужими руками таскать — это да. А как до дела… так сразу: «Ой, фу, как некрасиво!» И к мамке под юбку…
Тягостное молчание прервал резкий, трескучий шум рации. Голос разведчика пробился сквозь помехи:
— «Омега», прием! «Омега», прием! Как слышишь? Прием!
Сняв микрофон с крепления, Леонид открыл дверь и усевшись в кресло, высунулся наружу.
— «Омега» на связи. Слышу. Прием.
— Выдвигайтесь вдоль реки. Километров семь. Там овраг — не промахнешься. У его устья встретим. Как понял? Прием.
— Понял. Цель на месте? Прием.
— На месте. Если шустро — успеем схорониться до темноты. Прием.
Обменявшись парой уточняющих фраз, Леонид отдал команду по колонне. Моторы ожили, машины тронулись, оставляя за собой облака пыли.
Лично я не испытывал ни капли сомнения или жалости к кочевникам. Еще Робин Гуд грабил награбленное, а тут — самые настоящие работорговцы. Вариантов не было: или мы их уничтожим сейчас, пока они не окопались и не расползлись, или они позже, обнаружив станицу, придут к нам — только не этой жалкой кучкой, а всей своей ордой. Жалость была роскошью, которую мы не могли себе позволить. Они выбрали свой путь. Мы выбирали свой.
— Вон они! — Олег первым заметил в сумерках темные фигуры разведчиков, машущих руками у начала глубокого оврага, змеившегося от самой реки до темного массива рощицы у подножия утеса. Овраг был идеален — узкий, глубокий, с крутыми стенками, поросшими кустарником. Он мог скрыть не только наши машины, но и целую роту с техникой. Если удастся замаскироваться и не шуметь, эффект неожиданности гарантирован.
Я сбросил скорость почти до нуля, втоптал сцепление, с хрустом включил первую передачу. «Уазик» зарычал, дёрнулся. Руль вырывался из рук, резина скрежетала по камням. С трудом, буквально ползя по осыпающемуся склону, я съехал на дно оврага. Крутизна спуска со стороны реки была терпимой, но обратный подъем выглядел убийственным — разбитый, ухабистый, почти вертикальный.
— Быстро отсюда не выскочим, — предупредил я, глуша мотор. В овраге запахло сырой землей, гниющими листьями и тиной. — Вылезти-то можно, но только с ревом и дымом. Если не увидят — услышат за версту.
— Пофиг, — отмахнулся Олег, вылезая и осматривая высокие стенки оврага. — Пока сообразят, что к чему, будет поздно.
— Не факт, — возразил я, тоже вылезая и разминая затекшие ноги. — Они же все на конях. Шустрые. Чуть что — рассыпятся по степи, как тараканы. И ищи их потом в темноте…
— Рано панику разводить, — перебил Леонид, уже шедший навстречу подошедшим разведчикам. — Сначала разведданные получим. Может, они ниже оврага пойдут? Тогда вообще засада мимо. Погодите тут.
Он скрылся в сгущающихся сумерках. Я остался у машины, чувствуя, как влажная прохлада оврага пробирает под куртку.
— Не пойдут они ниже… — пробормотал я, глядя ему вслед. — К чему тащить телеги по сырому берегу и оврагам, когда сверху — ровная степь? И у воды… твари. — Я повернулся к Олегу. — Вот что не пойму: как они вообще отбиваются от них? С копьями-то? Нам с автоматами сложно, а они… Или знают секрет? Какой-нибудь чеснок, амулеты, серебряные наконечники?
— Скорее всего, знают, — ответил Олег, проверяя затвор своего карабина с характерным металлическим щелчком. Аркадий молча сидел на корточках у колеса, Толян, прислонившись к борту, дремал, положив автомат на колени. — Вспомни, что на озере было? А эти… как будто бессмертные по степи бродят.
И зачем он заговорил про озеро? Меня вдруг бросило в дрожь. Там, в тот кошмарный день, я странным образом не боялся. Действовал на автомате, даже снимал на телефон — отгораживаясь экраном от ужаса. Но сейчас, при воспоминании… холодный пот проступил на спине. Особенно после того, как показал запись Совету. Взгляды, которыми меня потом проводили — смесь ужаса, отвращения и какого-то животного уважения — до сих пор резали по живому.
— А может, у них сейчас… сезон такой? — Олег, не отрываясь, протирал ветошью окуляр оптического прицела на своём карабине.
— Брачный? — съязвил я, пытаясь отогнать мрачные мысли.
— Сам ты брачный! — фыркнул он. — Может, кочевники точно знают, что твари сейчас тут не ходят? Мигрировали куда-то? Тишина же последние дни…
Что ж, возможно. Обычно ни дня без происшествий: то тварь к периметру проберется, то завывания по ночам, то нападение на дозор. А тут — тишь да гладь.
— Не знаю, — честно признался я. — Звери мигрируют из-за климата или корма. А сейчас что? Погода стабильная. С чего бы им уходить?
— Хрен их знает, — Олег вскинул карабин, прицеливаясь в невидимую цель на гребне оврага. — Ты лучше скажи, с патронами у тебя как?
— Да нормально, — покосившись на висящий позади меня калаш. — Штук пятнадцать осталось. Плюс револьвер. Разберусь. Я ж за рулем.
— Все равно, держи, — Олег полез в свой безразмерный, выцветший до серости армейский рюкзак. Достал плоскую картонную коробку, потертую, но целую. — На всякий пожарный. Безвозмездно.
Я взял коробку, удивленно поднял бровь.
— Откуда богатство? Где раздобыл?
— Где взял — там уже нет, — хитро прищурился Олег. — Патроны по карманам распихай, коробку верни.
Семь шестьдесят два. Двадцать пять штук. С моими — почти полсотни. Если в молоко не лупить, хватит. Правда я вообще сомневаюсь что мне придётся стрелять, ведь бой — если конечно предстоящее избиение можно назвать боем, закончится очень быстро, и маловероятно что мне хоть что-то достанется. Стационарной засады не получится, придется догонять, а рулить и стрелять одновременно, я не обучен. Разве что с револьвера. Но отказываться конечно не стал, а пересыпав тяжелые, пахнущие смазкой патроны в глубокий карман куртки, вернул пустую коробку.
— Спасибо.
— Не за что, — Олег сунул коробку обратно в рюкзак, забросил его в ноги. — Чет Леня долго… Стемнеет скоро. Че делать будем?
Время поджимало. Часы показывали почти девять. В июле темнело поздно, и через час-полтора ночь наступит по-настоящему. Тревога Олега была понятна, но поддаваться ей не хотелось.
— Забей. Всё успеем. Если что, на утро перенесем.
Олег тяжело вздохнул, глядя в сгущающуюся синеву над оврагом.
— Мы-то может и успеем… А бабам там как? Ты подумай, что они с ними за ночь сделают?
Я промолчал. Возможно, я очерствел. Судьба незнакомых пленниц не вызывала у меня острой жалости — только абстрактное сочувствие. Они были для меня маленькими фигурками в окуляре бинокля, частью враждебного каравана. Главное сейчас — не дать уйти кочевникам. Конных там — человек двадцать, не меньше. Четыре машины против двух десятков всадников в открытом поле — сомнительная затея. Если они рванут врассыпную по степи… Вспомнился термин: «скифская тактика». Отступать, заманивая врага вглубь территории, изматывая. Как Кутузов с Москвой. Сам Наполеон, глядя из окон Кремля на пылающую столицу Империи, сравнивал русскую армию со скифами.
— Все, что могли, уже сделали, — ответил я, стараясь говорить спокойно. — Одной ночью больше — одной меньше. Разницы нет. Нам о другом думать надо. О том, как их в кучу собрать. А бабы… потерпят. Выбора нет.
Но Олег задел важное. Внезапно, как удар током, меня осенило. Как мы могли упустить это? Мы знали о пленниках! О том, что они из нашего времени, измучены, возможно, ранены или больны! А у нас? Одна аптечка на всю колонну! Еды — на один перекус! Ноль свободных мест в машинах! Ладно с транспортом — возьмем их же повозки или машины. Но медикаменты? Вода? Питание? Почему никто не подумал об этом? Неужели все ослепли от жажды предстоящей расправы?