Абигейл была немного обескуражена его дерзостью, но, тем не менее, заинтригована.
— Вы определенно не любите терять время даром, — рассмеявшись, сказала она. — Не проще ли было просто попросить у меня мой номер телефона?
— Об этом я уже позаботился. — Его глаза блеснули, и он достал из кармана ее визитную карточку. — Я сказал нашей хозяйке, что мне нужно обслуживание для вечеринки, которую я собираюсь устроить. И она с радостью согласилась мне помочь.
— Вы сделали это только ради телефона или у вас действительно намечается вечеринка? — осведомилась она, хотя, глядя на его хитрое выражение лица, уже поняла, что не нуждается в ответе.
Кент пожал плечами и, протянув руку, взял кусочек из овощной нарезки, которую она упаковывала в пластмассовый контейнер.
— Вечеринка? Нет, боюсь, что прямо сейчас мне этого не потянуть. С другой стороны, начнем с обеда…
Абигейл была настолько очарована, что приняла его приглашение. Она вспомнила, что была поражена тогда не только его аккуратным внешним видом, но также остроумием и живым умом (позже она узнала, что оба его родителя были профессорами). «Я смогу влюбиться в этого парня», — подумала Абигейл. Начав жить самостоятельно, она встречалась с мужчинами, но ни один из них и близко не вызывал у нее таких ощущений, какие она испытала с Воном. Кент был первым, кого она смогла представить своим спутником жизни.
Теперь, через много лет, она удивлялась, куда подевалась та жизнь, которую она себе воображала.
Но долго удивляться ей не пришлось, потому что в этот момент внизу позвонили в дверь.
Наступило время шоу.
Первыми приехали Сент-Клэры — светловолосый и бородатый Тед Сент-Клэр, куратор экспозиции средневекового оружия в музее «Метрополитен», и его эффектная жена Ева, очень популярная оперная певица родом из Аргентины. Вскоре вслед за ними появились Хоппи и Деирдре Ковингтон, супруги-издатели журнала «Спутник повара», в котором Абигейл часто печаталась; в своих ярких праздничных нарядах они выглядели, как русские матрешки: оба круглые и пухлые, причем Хоппи всего на пару сантиметров выше своей жены. Последним прибыл Джей Силверстейн, партнер Кента по врачебной практике — пожилой мужчина с безукоризненной внешностью, недавно овдовевший после пятидесяти лет супружеской жизни.
Джей вручил Абигейл бутылку мерло и букет слегка привявших фрезий, после чего извиняющимся тоном сказал:
— Я, конечно, понимаю, что вас этим не удивить, но мне уже очень давно не приходилось практиковаться в подобного рода делах. — Абигейл знала, что о таких вещах всегда беспокоилась его жена, и почувствовала себя немного неловко, поскольку его одинокий вид словно напоминал ей, каким прочным был их брачный союз.
Она тепло поблагодарила Джея, несмотря на то, что вино, которое подавалось на ее обеде, благодаря ее другу Антону, главному сомелье в «Ле Бернадин»[79], было подобрано настолько тщательно, как будто речь шла о приеме в Белом доме.
— Если нам и не удастся попробовать это вино сегодня вечером, мы обязательно выпьем его как-нибудь в другой раз, — заверила она Джея.
Задача хозяйки заключалась в том, чтобы каждый был окружен вниманием, почувствовал к себе особое отношение, ощутил себя частью внутреннего круга, и в этом превзойти Абигейл не мог никто. Ей не нужно было спрашивать, что будет пить каждый из гостей; эта информация хранилась в какой-то картотеке у нее в голове. Когда гости были приглашены в гостиную, каждый из них нашел там свой любимый коктейль, появившийся возле него, словно по мановению волшебной палочки: мартини с водкой «Серый гусь» и лимонным соком для Хоппи; виски «Дюар’с» со льдом для Джея; вино «Пино Гриджо» для Евы; коктейль «Лиллет» для Деирдре; чистая газированная вода для Теда, который не пил вообще.
Также она каждому по очереди дала возможность выступить на главной сцене, в том числе через свою просьбу повторить «тот отличный анекдот, который вы рассказывали мне в прошлый раз». Разговор не замолкал. Она не поленилась ознакомиться с составом «Метрополитан опера» на этот сезон, чтобы можно было толково обсудить этот вопрос с Евой Сент-Клэр. С Ковингтонами Абигейл говорила о кулинарном фестивале в Аспене, где они в следующем году собирались провести конкурс поваров. Она в равной степени успешно уводила разговор подальше от политики, религии или любой другой темы, в которой не разбиралась. Когда настало время садиться за стол, все были уже настолько расслаблены, что любая скованность, которую гости могли ощущать после того, как им повесили беспроводные микрофоны, давно улетучилась. Казалось, они почти не замечали операторов, вьющихся вокруг небольшой веселой компании и записывающих на пленку каждое их движение.
Единственным человеком, которому так и не удалось расслабиться, была сама Абигейл. Все ее мысли, когда она передавала закуски или подливала вино (обслуживающая команда находилась за кадром, чтобы все выглядело так, будто хозяйка непринужденно справляется со всем сама), были заняты вопиющим отсутствием Фебы. Этот факт пренебрежения со стороны дочери был так же заметен, как вырванный зуб, и, хотя прибор для Фебы был убран со стола, как только Абигейл поняла, что она не будет участвовать в шоу, не стал менее болезненным.
Но одновременно со злостью на Фебу изнутри ее точил страх, что с дочкой могло что-то случиться. А вдруг с ней произошел несчастный случай и она сейчас лежит где-то раненая на обочине дороги?
Когда Абигейл наконец подала десерт — тыквенный крем-брюле с ее фирменными взбитыми сливками и домашним имбирным печеньем, — она уже совершенно выдохлась от постоянных усилий по удержанию на лице любезной улыбки. Похоже, никто ничего не заметил. Ее гостям казалось, что она так же приятно проводит время, как и они. Ближе к завершению вечера Хоппи поднялся, чтобы произнести тост; его экспансивность вполне соответствовала его раскрасневшимся от выпитого вина щекам.
— За Абигейл, королеву этих земель! Да будет ее правление долгим!
Но Абигейл сейчас ни чуточки не чувствовала себя королевой, скорее обманщицей, ведь никто из них не знал о ее провале в самом главном — о неудачах в роли жены и матери. К тому же ее даже нельзя назвать просто хорошим человеком. Пусть и косвенно, но она способствовала тому, что погибла молодая, ни в чем не повинная девушка. И если бы это стало известно друзьям и знакомым их семьи, то отсутствие на рождественском обеде Фебы было бы воспринято ими как пустяк в сравнении с кровью на ее руках.
После того как обед закончился и со стола была убрана последняя чашечка из-под кофе, гости не торопились уходить. Когда Абигейл устраивала у себя прием, никто никогда рано не уходил. Она привыкла, что люди всегда задерживаются у нее, иногда далеко за полночь. Закрыв наконец дверь за последним из гостей, она собрала съемочную группу на кухне, чтобы угостить их тем, что осталось от праздничного стола.
— Нормально получилось, — пробормотала Холли, рот которой был набит рулетом из индейки с начинкой из колбасок андуйет[80] и кукурузной лепешкой. Только когда она рукой показала в сторону отснятых кассет, лежавших на столе рядом с ней, Абигейл поняла, что та говорит не о еде. — Здесь больше, чем нам требуется, но после монтажа мы уложимся ровно в полчаса, — объяснила Холли. — Хотя очень жаль, что не было вашей дочери.
— Да, я думаю, она сама будет жалеть, что пропустила все это. — Абигейл заставила себя улыбнуться, чувствуя, что мышцы лица уже болят от этой улыбки.
Когда группа поела и собрала свое оборудование, она проводила их до дверей. Возвращаясь обратно в кухню, она услышала голоса Кента и Лайлы. Персонал, обслуживавший обед, уже тоже собрался и ушел, и он помогал ей мыть посуду. Знакомая домашняя сцена, которая разыгрывалась на этом самом месте бесчисленное количество раз с той лишь разницей, что тогда с Кентом после ухода гостей здесь уединялась Абигейл. Сейчас, вслушиваясь в тихие звуки их полушутливого разговора, Абигейл казалось, что она столкнулась с чем-то более интимным.
Но хуже всего было то, что они даже не замечали ее. Она стояла в дверях и наблюдала за ними, словно была невидимой. Кент засмеялся над каким-то беззаботным комментарием Лайлы, а та шутя ударила его по руке полотенцем для вытирания посуды. Это было как нож в сердце Абигейл.
Опять ею пренебрегают из-за Лайлы.
Быстро отступив, пока ее не заметили, она развернулась и бросилась по коридору. Лицо ее горело, и она чувствовала, как на глаза наворачиваются слезы. Ей нужно на свежий воздух, говорила себе Абигейл, иначе она действительно сорвется. Она направилась в гардеробную, сбросила туфли на высоких шпильках, схватила сапоги и натянула их на ноги. Сорвав свою «аляску» с крючка на внутренней стороне двери, куда она повесила ее; вернувшись после прогулки с собакой, Абигейл выскочила через парадный вход на улицу. Идя по передней аллее, она полезла в карман за перчатками и нащупала там свой мобильный, который ни с чем нельзя было перепутать. Должно быть, она случайно сунула его туда, а потом забыла.
Она решила снова попробовать позвонить Фебе. На этот раз, набрав номер дочери, она услышала его знакомый рингтон — «Скейтин бой» Аврил Лавинье, — звучавший где-то совсем рядом. Абигейл остановилась на дорожке и, прислушиваясь, вытянула шею. Сигнал вызова доносился со стороны гаража.
Через несколько секунд, обойдя живую изгородь, она обнаружила Фебу и Нила, которые, спрятавшись в тени гаражного навеса, страстно обнимались.
Нил не думал, что все произойдет так быстро. Это казалось тем более странным, потому что Феба, в принципе, была не в его вкусе. Но вчера вечером на концерте он увидел ее совсем в новом свете. Это никак не объяснялось тем, что она что-то сказала или сделала. Просто… какие-то флюиды.
Вернувшись домой с концерта, они пошли к ней в комнату и сидели там, разговаривая и слушая музыку еще долго после того, как ее родители отправились спать. Именно тогда подозрение, нараставшее в нем весь вечер, подтвердилось. Он понял, что Феба не была обычной избалованной девочкой-подростком, постоянно жалующейся на свою тяжелую жизнь. Внутри у нее таилось что-то темное и запутанное.