Джиллиан бросила на него понимающий взгляд, сообразив, что на этот раз перегнула палку.
— Хорошо. Только для тебя. И ради Рождества, — великодушно заявила она, хотя тут же не удержалась и добавила: — Но это вовсе не означает, что я изменила свое мнение.
Меньше всего на свете ему хотелось бы иметь дело с ее ревностью. Хотя между ними уже много лет не было интимной близости — иначе Вон никогда бы не принял ее предложение, — вскоре после того как он переехал к ней, стало очевидно, что она по-прежнему питает к нему вполне определенные чувства. Вон знал, что Джиллиан не откажет ему, если он предложит спать вместе в ее постели, чтобы не ютиться одному на диване. И если бы она узнала, что интерес Абигейл к нему носит не односторонний характер, ей было бы больно.
Пытаясь сбить ее со следа, он шутливо заявил:
— Абби может изменить свое отношение, когда увидит меня лысым.
Волосы начали выпадать неделю назад; сначала по несколько волосков, а потом — целыми пучками, и поэтому Вон решил не растягивать для себя горестное наблюдение за тем, как они будут осыпаться постепенно, и разом обрил голову. Он до сих пор еще не привык к своему новому внешнему виду и каждый раз, чувствуя на макушке непривычную легкость или странное ощущение от дуновения ветерка, инстинктивно проводил рукой по голове, испытывая легкий шок оттого, что волос там нет.
Его слова вызвали у Джиллиан улыбку.
— Я думаю, что лысым ты выглядишь очень сексуально.
— В последний раз я стригся «под ноль» еще в четвертом классе, — сказал Вон. — И можешь мне поверить: ни один человек из моего окружения не считал меня сексуальным.
— Ты напоминаешь мне Брюса Уиллиса.
— Ну да, но ведь с ним произошли страшные вещи. Брюса бросила жена и вышла замуж за парня вдвое моложе его.
— Думаю, что там дело было в другом. Это Брюс бросил ее, — уже более подавленным голосом произнесла она.
Разрыв отношений с мужчиной был для Джиллиан больной темой, и Вон постарался побыстрее переключиться на что-нибудь другое и отвлечь ее.
— Так или иначе, но я не собираюсь сидеть и оплакивать свои замечательные выпавшие волосы. Остальная же часть меня пока еще на месте. И тут уже есть, что отпраздновать.
— Ты прав. — Она немного ослабила свою хватку на руле и расплылась в улыбке. Когда Джиллиан улыбалась, по-настоящему улыбалась, это было чудо, от созерцания которого он не мог оторвать глаз: лицо ее начинало светиться, как сверхновая, совершенно необыкновенная звезда. — А мы тут трясемся под снегом в запряженных одной лошадкой открытых санях, которые — опа! — превращаются в «шевроле».
— А знаешь, в Голландии весьма популярен один мистический персонаж — Черный Питер. Он для Святого Николая все равно что гномы для Санта-Клауса, — сказал Вон, надеясь поддержать эту новую тему и немного снять напряжение. — Голландцы, которые разгуливают процессией по улицам с перемазанными черной краской лицами, сами не понимают, насколько это политически некорректно.
— А тебе, конечно, все это нужно было наблюдать лично, — сухо прокомментировала она.
Вон улыбнулся при воспоминании о своем Рождестве в Амстердаме, куда он приехал после недельной командировки во фьорды Гренландии, где они снимали фильм об экстремальном катании на лыжах для канала «Дискавери». Это случилось в то время, когда они с Джиллиан были любовниками. Вон мог бы полететь к ней домой, но вместо этого эгоистично решил провести праздник с коллегами по съемочной группе, осматривая местные достопримечательности и накачиваясь непомерным количеством глога[84]. Сейчас в порыве раскаяния он снял одну руку Джиллиан с руля и накрыл ее своей ладонью.
— Спасибо, Джил, — мягко произнес Вон.
— За что? — несколько удивленно спросила она.
— За все. А также за то, что поехала со мной сегодня.
На этот раз улыбка ее была более осторожной, как будто она подозревала, что он хочет заранее смягчить какой-то неожиданный удар.
— Не стоит благодарности. Я все равно не планировала лететь домой на это Рождество. — Вся семья Джиллиан жила в Дулуте, штат Миннесота, где выросла и она Однажды Джиллиан сказала ему, что у нее с ними столько же общего, сколько у непримиримого агностика с баптистским проповедником. — К тому же мне нравится твоя сестра.
— Ты ей тоже нравишься.
— Ей, наверное, сейчас тяжело. Это ее первое Рождество без мужа — задумчиво произнесла Джиллиан после небольшой паузы.
— Конечно. — Вспомнив своего покойного зятя, Вон вздохнул. Он любил Гордона хотя проводил с ним недостаточно много времени, чтобы узнать его получше. После скандала с «Вертексом» он потерял к Гордону всякое уважение, но, тем не менее, ему было жаль, что все закончилось именно так. В основном его нынешнее отношение к Гордону определялось тем разрушительным эффектом, который произвела на сестру и племянника его смерть. — Слава Богу, что у нее есть Нил, — сказал он. — Не знаю, что бы Лайла без него делала.
— В таком случае будем надеяться, что он не пойдет по твоим стопам. Лайла тебе этого никогда не простит, — заметила Джиллиан.
Вон рассмеялся.
— Зная ее характер, я думаю, что она избавит меня от агонии медленной смерти.
Неожиданно для себя Вон выяснил, что черный юмор бывает весьма полезен. Когда он шутил о своей болезни, ему удавалось отвлечься от происходившей в его теле борьбы и внутреннего разрушения, которое выражалось в форме странной сыпи, сильной потливости по ночам и постоянной тошноты, переходившей порой в изнурительную рвоту. Но хуже всего была эта всеохватывающая, проникающая до самых костей усталость, от которой, казалось, невозможно было избавиться.
Впрочем, основным его ощущением был все-таки страх. Страх, какого Вон не испытывал даже во время съемок в низинных болотах Бразилии, когда стоял в двух метрах от крокодила, собиравшегося, похоже, позавтракать им. Или в бассейне реки Конго, когда лагерь атаковали партизаны, а потом их всех под дулами автоматов отвели в штаб командующего. По какой-то непонятной прихоти судьбы тот оказался родом из штата Огайо, как и один из их операторов, и позже выяснилось, что это обстоятельство стало их билетом на свободу. Эти легкие прикосновения смерти были для него своеобразной встряской, сопровождавшейся мощным выбросом адреналина, а также поводом помолиться. Часть привлекательности того дела, которым Вон зарабатывал себе на хлеб, заключалась в том, что оно было опасным, а порой и угрожающим жизни. Ибо только когда опасность миновала, по-настоящему начинаешь чувствовать себя живым.
А здесь все было иначе. Это был вооруженный убийца в лыжной маске, подкрадывающийся к нему сзади. Молчаливый и безликий враг, против которого ободряющие оптимистические разговоры и попытки убедить себя в способности победить его были слабой защитой. Думай позитивно! При правильном отношении ты сможешь победить это! Это были девизы бригады энтузиастов, выживших после рака, с их розовыми лентами, группами поддержки, маршами для сбора средств на медицинские исследования рака, в среде которых он сейчас оказался против своего желания.
Вон даже не мог с уверенностью сказать, насколько он верит в западную медицину. Имея в своем арсенале все эти высокотехнологические штучки и чудо-лекарства, могли ли высококвалифицированные специалисты дать больше гарантий, чем какой-нибудь обычный знахарь? Был ли он защищен больше, чем жители Бали[85], рисующие на своих дверях разные знаки, которые должны отгонять злых духов, или непальцы, полагающиеся на аюрведическую медицину?
День уже близился к вечеру, когда они наконец приехали к Лайле. Несколько раз свернув не туда — единственными указателями на этом отрезке дороги были таблички «Частная собственность» и «Проход запрещен», — они подъехали к въезду на территорию имения. Ворота были закрыты, но Вон знал код и поэтому, высунувшись из окна, набрал на клавиатуре интеркома нужные цифры. Через несколько мгновений их машина уже шуршала шинами по ухоженной гравийной дороге, по обе стороны которой простирались пастбища, где замерзшими островками лежал подтаявший снег, оставшийся после снежной бури на прошлой неделе. Дорога вскоре закончилась широкой кольцевой аллеей, ведущей к особняку, прекрасному образцу высокомерной архитектуры конца девятнадцатого века, который сиял на фоне краснеющего неба горящими окнами и мерцающими лампочками рождественских гирлянд.
«Так вот где живет Абигейл, — подумал Вон. — Тот самый знаменитый Роуз-Хилл».
Жилище Лайлы, наоборот, выглядело более чем скромно. Войдя в небольшую, очень просто обставленную квартирку над гаражом, он невольно начал сравнивать ее с прежними апартаментами Лайлы и Гордона на Парк-авеню. Конечно, ее тоже можно было считать дворцом по сравнению с некоторыми местами, где ему доводилось останавливаться (например, один из отелей в Ботсване, где Вон держал все свои пожитки запертыми, чтобы их не растащили обезьяны), — но все же это казалось невероятно далеким от того, к чему привыкла его сестра.
— С Рождеством, дорогой! Слава Богу, что ты приехал. А то я уже начала думать, что вы где-то заблудились. — Лайла взяла у Вона большой пакет с подарками, которые он привез, а затем повернулась к Джиллиан и благодарно улыбнулась ей. — Ты просто святая, что согласилась сесть сегодня за руль. Подозреваю, что движение на дорогах ужасное.
— Все было не так уж плохо. Хотя один раз мы все-таки сбились с пути. — Взгляд Джиллиан скользнул по комнате, и Вон заметил, что она тоже немного обескуражена. Она бывала у Лайлы на Парк-авеню, так что у нее наверняка возникли те же мысли. — Помочь тебе чем-нибудь?
— Не сейчас. Как видите, я тут уже немного обжилась. — Лайла несколько ироничным жестом показала в другой конец комнаты, где располагалась кухня — или то, что должно было ею считаться. Она состояла из плиты, небольшого холодильника в соответствии с имеющейся площадью, пары навесных шкафчиков над мойкой и узкой стойкой по обе ее стороны, каждый сантиметр которой был заставлен кастрюлями, мисками и сковородками. — Это была довольно сложная задача, но мы справились, — сказала она в ответ на неуверенный взгляд Джиллиан. — Единственное, что вызывало у меня панику, это вопрос о том, каким образом нам всем разместиться за столом. И тут Нилу в голову пришла светлая мысль: положить сверху него кусок фанеры. — Она с гордостью показала в сторону стола, который был накрыт скатертью в цветочек, подозрительно напоминавшей простыню; елка располагалась к нему так близко, что ее ветки нависали над дальним его краем. Последним штрихом обстановки были раскладные стулья. — Voilà