му, что опционный грант в отличие от биржевого опциона не является объектом купли-продажи.
Для того чтобы приобрести на бирже «право на покупку акций», то есть опцион, за него надлежит заплатить живые деньги. Опцион - это контракт, бумага, имеющая конкретную стоимость. Мы покупаем опционы и продаем опционы, тогда как опционный грант не покупается и не продается. Он… дарится! То есть безвозмездно передается правлением компании наемному работнику в качестве бонуса. Или премии - как ни называй, смысл дарения остается неизменным. Даже в момент экспирации, когда работник представляет компании свой опционный грант к исполнению, от него не требуется никаких вложений, поскольку, учитывая, что приобретаемые акции можно в ту же секунду реализовать на бирже по более высокой цене, деньги на выкуп гарантированно предоставит любой банк за символические проценты (в полдень одолжил, через полчаса вернул).
Я не случайно подвергаю скрупулезному анализу природу опционного гранта: только понимание принципиальных отличий этого инструмента материальной компенсации от биржевого опциона позволит читателю распознать колоссальный блеф обвинения в бэкдейтинге и откровенную ангажированность скандала, превратившего сегодня всю корпоративную Америку в козла отпущения за экономические и политические просчеты власти.
Усвоив дарственную природу опционного гранта, можно переходить непосредственно к обвинению в бэкдейтинге. Теоретически считается, что цена опционного гранта должна совпадать с текущей биржевой котировкой акций на момент подписания договора. Иными словами, если Смит получил опционный грант 1 февраля 2000 года и в этот день на бирже акции компании стоили 45 долларов, то и цена гранта, указанная в его договоре, должна составлять 45 - ни больше ни меньше. Так, во всяком случае, с пеной у рта утверждает федеральная американская пресса. А почему, собственно? Разве существуют законодательные нормы, запрещающие устанавливать цену гранта выше текущей котировки или ниже? Не существуют. Не случайно ряд компаний принципиально завышает цену гранта для дополнительной стимуляции трудового рвения своих работников, и подобная практика в СМИ бурно приветствуется.
Рассмотрим другой вариант: цена опционного гранта, указанная в контракте, ниже текущей биржевой котировки акций. Это означает, что работник получает своего рода аванс, потому что его «опционы» изначально оказываются «в деньгах»
[186], то есть, пусть и на бумаге, имеют материальную ценность. Другое дело, что от аванса ни холодно ни жарко - воспользоваться им невозможно до экспирации, а за это время с акциями может произойти что угодно. Но все же американское общественное мнение крайне неприязненно оценивает ситуации, когда цена опционных грантов оказывается ниже котировок. В этом усматривается если не юридический, то морально-этический изъян. На мой взгляд, это полнейшая профанация, ведь «нереализованная» прибыль от опционного гранта все равно не идет ни в какое сравнение с многомиллионными бонусами и компенсациями, которые выписывают руководящим работникам правления корпораций. Между тем премии не так расстраивают обывателей, как «незаслуженные» опционные гранты, видимо, по причине полнейшего непонимания механизма действия stock options plan.Теперь непосредственно бэкдейтинг. Этим термином обозначают перенос задним числом даты опционного гранта на момент в прошлом, когда акции компании стоили дешевле. В нашем примере: Смит получил опционный грант 1 февраля 2000 года, когда акции продавались по цене 45 долларов. Однако затем по бухгалтерии эта операция была перенесена, опять же задним числом, на 5 января 2000 года, когда акции стоили 40 долларов. Зачем это сделали? С единственной целью - доставить удовольствие Смиту, ценному работнику компании. В этом-то и состоит преступление, за которое сегодня бичуют корпоративную Америку.
Могла ли компания Смита ничего никуда не переносить задним числом, а просто взять и указать 1 февраля 2000 года в договоре о предоставлении опционного гранта не 45 долларов, а 40? А то и все 30? Да запросто! Почему не указала? Все по тем же морально-этическим соображениям: вроде бы неприлично - за окном котировка 45, а мы занижаем до 40. То есть позволить Смиту немного заработать - это нормально. Ненормально нарушать негласную этику, требующую указывать в опционном гранте цену не ниже котировки. Вот и перенесли дату предоставления гранта на 5 января задним числом, чтобы не теребить нравственный Гондурас.
Вопрос на засыпку: был ли нарушен закон в результате подобного бэкдейтинга? Ответ обескураживает: нет, не был! Не был, потому что до 29 августа 2002 года, когда вступил в силу закон Сарбейнса - Оксли, требующий регистрации в налоговых органах в течение двух дней всех опционных грантов, у корпораций в распоряжении был полный финансовый год! Иначе говоря, можно было смело перетасовывать даты опционных грантов в течение 12 месяцев, чем, в сущности, и занималась половина Америки! Таким образом, львиная доля сегодняшних обвинений в бэкдейтинге не имеет ровным счетом никакого юридического значения, поскольку практически все злоупотребления происходили до 2002 года, в период бурного рыночного роста.
Первыми бэкдейтинг задействовали компании Силиконовой Долины - все эти бесчисленные «доткомы» и «высокие технологии», компенсировавшие в эпоху биржевого помешательства второй половины 90-х годов дефицит живых денег громадным потенциалом собственных IPO. В течение одного финансового года акции «доткомов» легко набирали по 200- 300 процентов, поэтому - стоит ли удивляться? - при распределении в тесном дружеском кругу опционных грантов выбиралась дата регистрации, совпадающая с самыми низкими значениями котировок.
Идея жутко понравилась, и за «доткомами» потянулись сначала гранды высоких технологий, а затем и представители совсем даже не связанных с ними отраслей - пищевики, книгоиздатели, энергетики. Не все действовали с наглой топорностью, простительной для бизнес-неофитов, тем не менее, суть бэкдейтинга ничуть не менялась. Так, «Майкрософт» в период с 1992 по 1999 годы регулярно распределял опционные гранты, приурочивая цену к минимальной котировке текущего месяца.
Закон Сарбейнса - Оксли радикально ограничил пространство для корпоративного маневра вокруг опционных грантов, хотя и не обрезал до основания крылья корпоративной изобретательности. После 2002 года особую популярность обрела техника spring loading
[187]: опционные гранты стали раздавать не когда попало, а аккурат накануне важных корпоративных событий, после которых ожидался практически неизбежный рост котировок. В отличие от классического бэкдейтинга, spring loading уже отдает инсайдерством, поэтому, судя по всему, одним моральным осуждением вовлеченным лицам отделаться не удастся.И все же факт остается фактом: бэкдейтинг в подавляющем большинстве случаев, не является прямым нарушением законодательства, поэтому грандиозная шумиха, нагнетаемая американскими СМИ уже более полугода, подпитывается не столько экономическими, сколько политическими импульсами. Что это за импульсы? Рискну предположить, что речь идет все о той же контратаке неоконсервативной власти, пытающейся отвлекающими маневрами отвести внимание общества от реальных грандиозных злоупотреблений, творимых «аффилированным» бизнесом на оккупированных территориях и связанных с «контрактами на восстановление» и «нефтяными подрядами».
Исцеление Кухулина
Сергей Голубицкий, опубликовано в журнале "Бизнес-журнал" №23 от 27 ноября 2006 года.
http://offline.business-magazine.ru/2006/107/277203/
- Прервем бой, - сказал Кухулин, - ибо кони наши измучились и возницы изнемогли: не то же ли и с нами?
- Прервем бой, - сказал Фердиад, - уже пора.
Они прекратили бой и перекинули свое оружие в руки возниц. Потом подошли друг к другу, обнялись за шею и трижды поцеловались.
Самым глубоким книжным потрясением моего детства стало описание боевой ярости Кухулина, великого героя кельтского эпоса, победителя пса Куланна: «Суставы, сочленения и связки его начинали дрожать… Ступни его и колени выворачивались… Кости смещались, мускулы вздувались, становясь величиной с кулак бойца. Сухожилия со лба перетягивались на затылок и вздувались, становясь величиной с голову месячного ребенка… Один глаз его уходил внутрь так глубоко, что цапля не могла бы его достать; другой же выкатывался наружу, на щеку… Рот растягивался до самых ушей. От скрежета зубов его извергалось пламя. Удары сердца его были подобны львиному рычанию. В облаках над головой его сверкали молнии, исходившие от его дикой ярости. Волосы на голове спутывались, как ветки терновника. От лба его исходило «бешенство героя», длиною более, чем оселок. Шире, плотнее, тверже и выше мачты большого корабля била вверх струя крови из его головы, рассыпавшаяся затем в четыре стороны, отчего в воздухе образовывался волшебный туман, подобный столбу дыма над королевским домом»
[188].После таких «сказок на ночь» я прятался с головой под одеяло и мучительно переживал пропасть, разделявшую ирландского богатыря и родного Илью Муромца. С годами видение «уходящего глубоко внутрь глаза» органично переросло в любопытство к народу, чей творческий гений сумел живописать столь невообразимые физиологические метаморфозы.
Поступив в 1979 году на филологический факультет МГУ, я сразу же записался на семинар по изучению ирландского языка, но уже на первом занятии испытал горькое разочарование: молодой преподаватель, из аспирантов, старательно вывел на доске загадочное слово «Gaeilge» и сказал: «Это гэльге - язык ирландцев, на котором сегодня в Ирландии практически никто не разговаривает. Ирландский язык обладает исключительно сложной грамматикой, которую до настоящего времени не сумели нормализовать, сложной орфографией - пишется одно, читается совершенно другое, хуже, чем в а