Чужими голосами. Память о крестьянских восстаниях эпохи Гражданской войны — страница 37 из 53

О событиях? Ну, бабушка говорила вскользь, я была еще маленькой девочкой, она говорит, что было страшно. <…>

Вопрос: То есть кроме рассказа о том, что было страшно, о том, что эту женщину красные вилами закололи, — больше ничего у вас в памяти не осталось о тех событиях?

Ответ: Ну, нет, я ничего не могу сама рассказать[454].

Кроме проведения экспертных интервью и сбора устных историй, необходимо было изучение конкретного материала, посвященного истории события. Изучение проводилось при подготовке полевого этапа, а затем дополнялось информацией, полученной от «голосов сбоку», наших экспертов — историков, краеведов и музейщиков. География мятежа, имена участников восстания, названия населенных пунктов, описание событий на основе архивных источников и документов современников, описание «мест памяти», вторичная информация по «увековечиванию памяти» — все это необходимо для лучшего понимания ответов информантов, уточняющих вопросов и для развития интервью в сторону сравнения коллективной и семейной памяти о событии.

Таким образом, работа с исторической памятью требует междисциплинарного подхода, где исследовательская методика объединяет инструменты различных дисциплин. В нашем случае такими дисциплинами стали история, социология, этнография и психология.

ГИБРИДНЫЕ МЕТОДЫ КАК САМОЛЕТ-АМФИБИЯ

К сожалению, результаты гибридных исследований не всегда оправдывают ожидания. Механическое сложение и умножение информации, полученной разными способами, в конечном счете не усиливает, а ослабляет объяснительный потенциал исследования. Полученные результаты выглядят неубедительно ни в целом, ни с точки зрения каждой отдельной дисциплины из этого методического микса. Например, в известных крестьяноведческих проектах Теодора Шанина начала 1990‐х годов[455], где в долговременных сельских экспедициях вместе работали историки, социологи, экономисты, географы, психологи, именно проблема методической гибридизации этих дисциплин оказалась одной из самых трудных для реализации программы исследования. А кроме того, оказались нужны определенные знания по растениеводству, животноводству и ветеринарии, климату, механизации и пр. для успешного вживания в среду обитания респондентов, как это требует этнографический подход.

Но самой большой проблемой стала необходимость воспринимать результаты исследования с позиции междисциплинарного подхода, а не с «колокольни» каждой дисциплины, которую представляли участники того проекта. Профессиональный филолог — не участник экспедиций, пытавшийся работать с собранными материалами, — дал оценку полученным данным: «С точки зрения интересов социологии материалы, вероятно, сохранили релевантность, но как источник лингвистических исследований подобные тексты несостоятельны»[456].

Поэтому междисциплинарный подход с точки зрения каждой из входящих в него дисциплин почти всегда компромисс в пользу более разностороннего взгляда на феномен или необходимости использовать методы смежных наук из‐за невозможности применения традиционных подходов конкретной дисциплины. Нам кажется, что это похоже на создание самолета-амфибии, который плавает и летает, но по сравнению с самолетом или кораблем делает это плохо. Он медленно летает и не может плыть при высокой и длинной волне. Но такой аппарат незаменим в местах, где невозможно построить сухопутный аэродром или подплыть на корабле.

Именно с такой ситуацией мы столкнулись при попытке изучить память потомков участников крестьянских восстаний 1921 года. Разработанный совместными усилиями историков, культурологов, антропологов и социологов гайд включает блоки вопросов, охватывающие, казалось бы, все аспекты проявления памяти о событии. Авторы вопросника попытались учесть то, что воспоминания о восстании уже неактуальны: нет очевидцев событий, мало сохранившихся артефактов (фотографий, писем, предметов того времени). Создатели гайда постарались выявить влияние советского идеологического наследия по отношению к событиям и участникам Гражданской войны, а также травматический характер семейной памяти о том времени.

Однако мы столкнулись с ситуацией, когда на большинство вопросов смогли ответить лишь немногочисленные краеведы и жители мест, где происходило восстание, — те, кто интересовались этой темой или помнили рассказы своих родственников о событиях прошлого. Перечислим причины, затруднившие сбор первичных данных методом интервьюирования:

1. В поселениях Тюменской области, где мы собирали интервью, осталось менее трети потомков коренных жителей (свидетелей восстания). Например, в селах Клепикове и Новотравном учителя отметили, что в начальной школе села учатся только по одному школьнику из семей коренных жителей.

Вопрос: А вот из этих, скажем 19 [первоклассников] и 7 [девятиклассников], сколько детей коренных?

Ответ: А вы знаете, наверно… один ребенок… Остальные — все не наши[457].

Вопрос: Вас таких, которые потомки здесь, вы говорите, осталось не так много, да? И в школе у вас сколько, вы сказали?..

Ответ: Один ребенок, получается.

Вопрос: Один только учится из потомков… Мы были в Новотравном, там тоже один учится[458].

2. Встречающиеся факты сохранения «живой памяти» в локальных сельских сообществах. Казалось бы, наличие «живых» элементов должно способствовать передаче информации. Однако зачастую люди не хотят ворошить прошлое, чтобы не нарушить мирное течение современной жизни.

И вот я, общаясь со студентами, которые живут в этих населенных пунктах, которые оказались затронуты восстанием, они рассказывали, что до сих пор некоторые семьи очень серьезно враждуют друг с другом по поводу событий, это, почти уже столетней давности. <… > Потому что, понимаете, кто-то кого-то убил или, чаще всего, вот эти мятежники убили кого-то из партийных, да, коммунистов, рядовых коммунистов, так сказать. Оставили, естественно, сиротами семьи. И это, естественно, передается из поколения в поколение[459].

Ответ: А знаете, сколько лет была вражда?

Вопрос: Сколько?

Ответ: Долго.

Вопрос: То есть, не простили друг друга?

Ответ: Нет, не то, чтобы не простили…

Вопрос: Но не забыли?

Ответ: В деревне это — а-а-а… А я помню, мы даже еще были… 60‐е года, а старые говорили, вот он идет, там этот кровопийца. Кто-то даже и вернулся, а люди это помнили, на слуху это было, но старое поколение уже все теперь ушло, но это было, ничего было не забыто, ну, не мстили, но не забыли. Вот как было это забыть, если, например, кум там — раньше кумовалися все — и убил вот твоего мужа? Но их тоже этих потом всех поприбрали, повстанцев. <…> Даже в 60‐е года это еще вспоминалось, и говорили: «О, вражина идет!», старый там, который еще живой был. А деревня помнила, что он вот, например, что-то было. Но не доказано вроде как, а «вражина» все равно. Вот было подспудно это, жило в деревне, недоказуемо, но говорили про некоторых, что как бы они участвовали в этом[460].

3. Отсутствие воспоминаний о восстании, свидетелями которого были родственники респондентов, вызывает у них чувство вины за «стертую память» и желание избежать интервью. Так, правнучка атамана Шевченко долго не соглашалась на интервью, удалось с ней встретиться только после долгих уговоров и нажима со стороны местной активистки-краеведа Н. Проскуряковой.

Вопрос: Света, а вообще, как вы относитесь к тому, что мы сейчас делаем, к нашей работе? Мы собираем…

Ответ: Может быть, что-нибудь и выявите, узнаете.

Вопрос: Нет, вы как вообще — может быть, это пустое дело, не нужное, или нужно?

Ответ: Я не знаю. Может быть, вы все-таки узнаете.

Вопрос: То есть, считаете, что не пустым делом занимаемся?

Ответ: Может быть, нет.

Вопрос: То есть, надеетесь, что мы что-то разыщем, узнаем.

Ответ: Ну да.

Вопрос: И вы тогда прочтете и расскажете своим детям, по крайней мере, да?

Ответ: Да[461].

О сохранении памяти в этой семье даже больше была готова рассказать ее мать, которая не является потомком атамана:

Ответ: Ну да, мы что-то хотели больше узнать. Но в основном это мы с дочерью, со Светой. Муж-то, как бы он так сильно не… Ну вот, если что-то где-то находили, те же вот альбомы, альманах, это что Надежда Леонидовна [Проскурякова], — конечно, он читал, смотрел.

Вопрос: Ну, то есть все равно получается, что в вашей семье память о предке пошла с внешней стороны, не семейная, а именно такая…

Ответ: Нет, нет, это вот не внутренняя память, рассказы, это вот все внешнее. И случайная вот она такая. <…> Но все равно, очень даже приятно вспомнить, что вот эти есть предки. У меня, когда дочь училась в школе-то, там же задают, семейное дерево-то составляли, вот мы с ней пытались делать, но это еще было до вот этого всего, когда мы узнали. Но мы вот где-то буквально, может быть, дошли до этого Шевченко, прадеда, но кто он и как, нам никто не рассказывал[462].

4. Для большинства потомков повстанцев участие в событии родственников — семейная тайна или небезопасное, побуждающее к осторожности, публичное воспоминание (для обозначения подобной ситуации мы использовали метафору «запуганная память»). Епископ Евтихий (Курочкин) охарактеризовал эту ситуацию следующим образом: «Замок висел на душах». В качестве примера приведем высказывание одного из респондентов: