То, что я прочитала дальше, не умерило мой гнев. Когда Лена впервые обратилась в госпиталь с просьбой о содействии в воспитании ребенка, она должна была доказать, что является добродетельной женщиной. Распорядители с нескрываемым высокомерием изучили ее репутацию и лишь после тщательного расследования сочли Лену достойной их помощи. За последующие годы ее дочь подверглась такому насилию, какого не должен знать ни один ребенок, но это обстоятельство не избавило Лену от необходимости вновь пройти под увеличительным стеклом. По-прежнему убежденные в своей высшей модели воспитания, распорядители отправили своего представителя к Лене домой, в тихую фермерскую общину в Шропшире, для дознания, сможет ли она обеспечить все необходимое для своего ребенка. Я нашла отчет дознавателя в архивах госпиталя.
В связи с вышеупомянутым прошением полагаю нужным сообщить, что данная девочка, Дороти Сомс, № 24090, в настоящий момент находится в школе в Беркхамстеде и считается источником большого беспокойства для преподавательского состава из-за своего дурного влияния в школе. Мисс Райт придерживается мнения, что она находит жизнь в учреждении крайне затруднительной и при наличии свободы и интересов домашней жизни вероятно, что жизнь ребенка стала бы лучше и счастливее.
Я имел беседу с мисс Леной Уэстон на ферме Рашмор-Лейн, где она проживает последние пятнадцать лет вместе со своим братом. Я указал, что администрация с пониманием и сочувствием относится к ее прошению, и сообщил, что девочка испытывает затруднения в учебе, но они вполне уверены, что могут справиться с ней и готовы принять на себя полную ответственность, если будет принято решение вернуть ее в семью.
…
Их дом состоит из двух гостиных комнат и трех спален, но нет ванной комнаты, и в доме масляное освещение. Комнаты большие, но я нашел их не особенно чистыми и неприбранными. К примеру, в три часа дня кровати оставались не заправленными, и, судя по их виду, сомневаюсь, что их когда-либо заправляли.
Материальное положение Лены тоже попало под рассмотрение. Лена и ее брат Гарри были совладельцами фермы площадью в сорок пять акров с тридцатью головами скота, включая двенадцать молочных коров и племенного быка фризской породы, а также десяти телят и годовалых телок, одной беременной коровы и трех лошадей. Финансовое участие Лены в этом предприятии было удивительным с учетом того, что когда-то давно брат выгнал ее из дома.
Дознаватель также обратился к тем троим мужчинам, которые свидетельствовали о добродетельности Лены, когда она впервые обратилась в госпиталь. Но на этот раз вместо оценки ее добродетельности вопросы сосредоточились на том, может ли Лена быть хорошей матерью. Доктор Маки, семейный врач Уэстонов, засвидетельствовал, что Уэстоны «трудолюбивые люди, хотя и живут в довольно неопрятной обстановке». Он считал, что они «будут добры к любому ребенку, который попадет к ним, и он не видит причин для отказа в прошении».
Дознаватель поговорил с Гарри, который выразил убежденность в том, что «на ферме девочка сможет помогать им, и он не предвидит никаких затруднений в преодолении ее недостатков». В сообщении также отмечалось, что преподобный Нок, который тоже выступил в поддержку приема Дороти, уже скончался.
Дознаватель провел беседу с Леной, которая выразила благодарность «за все, что распорядители госпиталя сделали для нее», а также за помощь в ее избавлении «от серьезных неприятностей в результате ссоры с братом, который уже давно простил ее». Дознаватель отметил, что «судя по манере этого последнего высказывания… нет никаких оснований для подозрений в инцесте». Отчет завершался его личными впечатлениями о Лене, которая показалась ему «респектабельной женщиной, но немного взбалмошной и разговорчивой».
Пока продолжалось дознание, Лена часто писала в госпиталь, желая узнать последние новости. А потом она получила долгожданное письмо.
19 апреля 1944 года
Уважаемая мисс Уэстон!
Относительно вашего письма от 22 марта администрация рассмотрела ваше прошение о возвращении вашей дочери под материнскую опеку и приняла решение удовлетворить его. Я буду обязан, если вы сообщите мне, когда вам будет удобно приехать и забрать ее.
Мы оставим ей одежду, которую она носит, и вы можете потом вернуть ее.
Надеюсь, что решение администрации послужит вашему счастью и благополучию девочки.
Могу вам сообщить, что в последнее время она была чрезвычайно недисциплинированной и полученное ею психологическое лечение явно не дало результатов.
Мы можем подготовить ее к отъезду в пятницу на этой неделе либо в среду или в четверг на следующей неделе.
В дальнейшей корреспонденции Лене напомнили о необходимости «взять с собой расписку, которую вы получили по приеме ребенка». Я держала в руках оригинальный документ, истрепанный и пожелтевший, когда впервые увидела архивные материалы моей матери. «Расписка» – обычный формуляр, который более века оставался неизменным, – напомнила мне старомодную долговую расписку, как будто речь шла о неодушевленном предмете, а не о живой девочке. Не знаю, видела ли моя мать этот клочок бумаги, но, если бы видела, он лишь подтвердил бы ее убеждения.
Что бы ни было сформулировано в качестве цели госпиталя для брошенных детей, теперь мне ясно, что вся система, каждое действие, каждое правило и постановление, жесткая дисциплина, строгое послушание, изоляция, молчание и наказания – все, что осталось практически неизменным с основания госпиталя в XVIII веке, – было создано с целью воспитания превосходных, невежественных домашних слуг. К примеру, я уверена, что отстраненность персонала была предназначена как часть нашей подготовки к будущему служению в домах высших представителей общества, где не дозволялись никакие разговоры или фамильярность с вышестоящими.
К найденышам относились как к расходному материалу. Они были нижним звеном системы, предназначенной для удовлетворения высшего класса. Моя мать продолжала: «Может показаться, что распорядители – те самые люди, которые обладали властью проводить реформы и освободить нас от репрессивной, давно устаревшей системы, – были теми самыми людьми, которые получали выгоду от системы и стремились увековечить ее». Или же, как она рассуждала, «распорядители были невиновны во всем, кроме вечной британской склонности обращаться к прошлому и делать вещи так, как было заведено испокон веков».
Независимо от причины воспитаннице позволили вернуться домой к матери не потому, что это было в ее лучших интересах, а потому, что она стала слишком трудновоспитуемой, чтобы представлять ценность для госпиталя в качестве будущей слуги. Ее попытка бегства была последней соломинкой, которая привела к освобождению. Письмо, дававшее Лене опеку над ней, было написано лишь через один день после возвращения Лены в Беркхамстед.
Вот так кружным путем именно храбрость моей матери привела ее к свободе.
Когда решение было принято, Дороти дали лишь один час, чтобы помыться и разделить последнюю трапезу с ее одноклассниками. Она вряд ли знала, чего ей стоит ожидать, когда последовала за мисс Райт в кабинет мистера Николса. Когда Дороти вошла в комнату, то увидела мистера Николса, сидевшего за столом. Справа от него стояла стройная женщина среднего роста в заказном темно-синем костюме и белой блузке, с брошью на шее. Она носила синюю шляпку-колокол, из-под которой выбивались пряди седеющих волос. На ее бледном лице особенно выделялись большие голубые глаза. Дороти замерла, когда женщина шагнула к ней.
– Как поживает моя девочка? – спросила она, положив руку на плечо Дороти и поцеловав ее в щеку.
Дороти, которую раньше никогда не целовали, залилась краской.
Поначалу вид моей матери разочаровал меня, но это не имело значения по сравнению с моим крайним волнением и желанием уехать домой вместе с ней. Просто я ожидала увидеть кого-то, больше похожего на приемную мать Маргарет, – не такую высокую и стройную женщину, но более «округлую» и по-матерински добродушную.
Разговоров почти не было. Мистер Николс указал, что их ожидает такси, но Дороти не сообщили, куда они поедут. Лена взяла ее за руку и повела через вестибюль к выходу на свежий воздух, навстречу новой совместной жизни.
Мне не терпелось перевернуть страницу материнской рукописи и узнать, что случилось дальше, узнать подробности ее жизни с матерью – о любви, которую они испытывали друг к другу, и об исцелении, которое вроде бы должно было произойти после многолетней разлуки. Я мысленно видела их обеих у камина в старом фермерском доме, беседующими друг с другом; моя мать сидит рядом с Леной, слегка прислонившись к ее плечу, наслаждаясь теплом и уютом.
Но главы, которую я надеялась прочитать, не оказалось на месте. Страницы были удалены с коротким примечанием, выведенным характерным почерком моей матери под заголовком «Шропшир: не включено в окончательный текст».
Архивы госпиталя для брошенных детей могли дать мало дополнительной информации о следующих десяти годах жизни моей матери. Но я обнаружила письмо, написанное Леной вскоре после того, как Дороти вернулась домой.
16 мая 1944 года
Уважаемый сэр!
Я чрезвычайно благодарна за ваше письмо и приложение к нему от предыдущего четверга, которое пришло точно в срок. Уверена, вы будете рады слышать, как счастлива и довольна Дороти в своем новом окружении, и она уже оказывает нам существенную помощь.
Позвольте мне снова выразить глубокую благодарность администрации госпиталя для брошенных детей за то великое благо, которое они мне оказали бесплатно, а также вам – за ваши чрезвычайно любезные письма и соображения. Я в огромном долгу перед вашими сотрудника