– Это от простуды, Леонид Ильич, – тут же вступился Бенжер. – Здесь сквозняки, а мы вкалываем по две смены – не то что бриться или пить, а поесть некогда, Леонид Ильич.
– А почему в две смены, а не в три? – спросил Брежнев. – Ты обещал, что эти «решетки» будут когда готовы?
– К Новому году, Леонид Ильич.
– Будут?
– Эти-то будут, Леонид Ильич. Но это кустарщина, ручная работа. А нужно срочно осваивать промышленное, серийное производство. Нужен завод, Леонид Ильич. – И, требуя поддержки, Бенжер быстро взглянул на Ставинского.
– Кроме того, Леонид Ильич, подводники не могут работать тем бурильным оборудованием, которое у них сегодня, – осмелился Ставинский. – Им нужен портативный бесшумный бурильный агрегат для работы в жесткой тектонике.
– «Нусно»! «Нусно»! – передразнил его Брежнев, явно получая удовольствие от того, что у кого-то с произношением еще хуже, чем у него. – Всем от меня что-то «нусно»!
Члены комиссии с готовностью улыбнулись, а Брежнев продолжал, вдохновляясь:
– Нет, правда! Куда ни придешь – «Леонид Ильич, дай!». Деньги – дай, мясо – дай, ракеты – дай! Нет чтобы, понимаешь, «на»! На, Леонид Ильич, мясо, на, Леонид Ильич, хороший урожай, на, дорогой Леонид Ильич, сейсмическое оружие, тряхни этих прохвостов-империалистов или эту самую Польшу! Так нет же! Из меня все тянут, как из дойной коровы. Одним шведам за эту историю с Кар… с Кар… хрен его знает, как это выговорить…
– Карлскруна… – подсказал Гайказянц.
– Во-во… Одним шведам, понимаешь, за ущерб 170 тысяч долларов отвалили. А что – обязательно там надо было бурить? Другого места не могли выдумать?
Теперь члены комиссии с готовностью нахмурились, и лица их посуровели, как лицо недовольного Брежнева.
– Швеция – нейтральная страна, Леонид Ильич, – побледнев, сказал Бенжер, но все же дерзнул напомнить Брежневу, что выбор Швеции был утвержден им самим, только напомнил об этом как бы безлично: – Если вы помните, не хотелось тогда сразу лезть к натовским базам. А кроме того, в случае большой войны Швеция может запереть весь наш Балтийский флот в Балтике, и потому…
– Я не об этом, – перебил его Брежнев. – Почему надо было лодку сажать на мель в этой Кар… Каре… тьфу, е… твою мать!
– Так гирлянда вписалась, Леонид Ильич, – сказал Бенжер, чувствуя, что Брежнев уже всерьез разозлен – не столько историей с подводной лодкой, сколько тем, что не может прорваться сквозь это слово «Карлскруна». – Чтобы получить эффект «ЭММЫ», нужна эта точка. Конечно, когда мы перейдем на «ЭМБУ» – «энергетические матрицы» большой мощности…
– А когда перейдем? – спросил Брежнев.
– Когда будет свой завод, – упрямо сказал Бенжер.
– И новое бурильное оборудование, – напомнил Ставинский.
– Значит, опять «дай»? – хмуро посмотрел на него Брежнев. – А где у меня гарантия, что эта штука действительно может тряхнуть какую-нибудь Швецию, Англию, Японию или Америку?
– Вы же видели фильм, Леонид Ильич, – сказал Бенжер.
– Фильм! – усмехнулся Брежнев. – В кино все, что угодно, можно зафинтить. Я вон лет пять назад видел фильм «Глубокая глотка». Так там такую бабу изобразили – целиком берет, с заглотом!…
Вся комиссия дружно расхохоталась этой сальной шутке, Брежнев взглянул на них и тоже улыбнулся, довольный: он считал, что у него огромное чувство юмора, и любил, когда это подтверждалось.
Ставинский понял, что нужно срочно поддержать этот тон, подхватить юмористическую волну.
– Вот нам такое оборудование и нужно, Леонид Ильич, – сказал он. – Чтобы можно было глубокие штольни бурить с подводной лодки и запихивать туда эти «решетки».
– Да? – хитровато посмотрел на него Брежнев. – Ну, тогда и назовите этот проект «Глубокая глотка», а то пользуетесь какими-то еврейскими именами. Ладно, на «Глубокую глотку» денег не пожалеем. Не мужики мы, что ли? А бороду ты сбрей! Не хера тут трудовой энтузиазм изображать. Сам вижу, что идет дело.
– А усы можно оставить, Леонид Ильич? – улыбнулся Ставинский.
– Это ты с женой договаривайся… – ответил Брежнев и повернулся к Устинову и другим членам Военно-промышленной комиссии: – Завтра их обоих – в самолет, и пусть за неделю облетят десяток заводов и выберут себе какой-нибудь. Новый строить некогда. Старый пусть какой-нибудь приспособят. Это раз. Второе: разведке поручить пошуровать в Америке и в Израиле насчет бурильной техники…
– У них нет такого оборудования, Леонид Ильич, – сказал Гайказянц.
– Точно знаешь? – спросил Брежнев.
– Мы всю их техническую литературу получаем.
– Значит, КБ еще вам надо – конструкторское бюро? Ну, изверги, до штанов раздевают. Нет чтобы придумать что-нибудь пооригинальней и подешевле. Ладно, ради «Глубокой глотки» придется дать вам и КБ… В каком году американцы взорвали атомную бомбу в Хиросиме? – спросил он вдруг с прищуром.
– В сорок пятом, Леонид Ильич…
– Ну а теперь мы им свою Хиросиму устроим, в Швеции! Давно пора сквитаться…
…Когда Брежнев уехал, Ставинский принимал поздравления.
– Слушай? Где была раньше твоя ретроградная амнезия? – хохотал и хлопал его по плечу академик Бенжер, разбивая о стенд с «энергетической решеткой» бутылку розового шампанского. – Теперь сипеть тебе и сипеть, пока проект не закончим!…
Через час в Генеральном штабе, куда привез из Морского института своего зятя маршал Опарков, Ставинский получил у дежурного по секретной части ключи от «своего» кабинета, ключи от юрышевского сейфа в этом кабинете и сданную Юрышевым перед отпуском секретную документацию. Несмотря на воскресенье, в Генштабе было многолюдно и нервозно. Открыв сейф Юрышева, чтобы сложить туда секретные документы, Ставинский обнаружил там белый конверт с надписью «Маршалу Опаркову, лично». Повертев в руках этот конверт, Ставинский вскрыл его. Два листа и короткая, рукой Юрышева записка:
«Уважаемый Николай Петрович! То, что вы прочтете здесь, написано Вашей дочерью в твердом уме и здравой памяти. И все мои дальнейшие поступки – только следствие. Прощайте. Юрышев».
Ставинский запер кабинет и стал читать показания Галины Юрышевой.
«Я, нижеподписавшаяся Галина Юрышева-Опаркова, признаюсь в том, что на протяжении последних шести лет супружеской жизни я систематически изменяла мужу. Сегодня, 28 июня 1981 года, мой сын Виктор застал меня с любовником во время полового акта, когда мы…»
Дальше шло подробное, даже чрезмерно подробное, садистски подробное описание этого полового акта и его предыстория – Галина писала, что привезла своего молодого любовника – студента Библиотечного института – в свою квартиру в 10 часов утра, сразу после того, как Юрышев ушел на работу. По дерганому почерку, по размазанным слезами строкам Ставинский понял, чего стоили Галине Юрышевой эти подробные описания ее любовных утех в тот день.
«Я признаю, что смерть сына была вызвана душевным потрясением, которое он испытал, когда застал меня с любовником. Я признаю, что мальчик покончил жизнь самоубийством из-за этого».
Подпись: «Галина Юрышева», дата: «28 июня 1981 г.».
И на втором листе из школьной тетради только одна строка:
«Папа, не верь ей, она шлюха. Я видел это своими глазами. Я не могу так…»
Ставинский долго сидел над этими листами. Сжечь? Уничтожить? Или…
Он решительно загасил спичку, которую уже поднес было к белому, надписанному рукой Юрышева конверту.
18
Новенькая белая «Волга» катила по Садовому кольцу. Свежая, с еще неизъезженными фабричными заусенцами резина покрышек принимала белый снег. Оранжевое закатное солнце играло в боковом зеркальце заднего обзора. Радиостанция «Маяк» передавала обзор сегодняшних газет:
« …Главари «Солидарности», ненавидящие друг друга, но одинаково мечтающие о капиталистической Польше, много лет стремились подточить весь социалистический строй. Используя ошибки, допущенные прежним руководством страны, смакуя каждую из них, растравляя души людей и провозглашая лжедемократические лозунги, главари «Солидарности» сумели создать хаос в стране и парализовать ее экономику. Опорой и решающей силой этого хаоса являются фашиствующие элементы из молодежи. Но основная масса польских трудящихся остается верной идеям социализма и своему строю. Новое руководство страны во главе с генералом Войцехом Ярузельским заявило, что период призывов к благоразумию, уговоров и предостережений не может продолжаться бесконечно. Чаша терпения переполнена. Лимит поблажек, всепрощения преступных действий политических авантюристов и врагов народной Польши исчерпан. Пусть знают это те, кто подрыв экономики сделал орудием борьбы за свержение строя…»
Галина выключила радио. И так на душе кошки скребут от своих личных дел, а тут еще эта Польша! Может быть, из-за этой Польши отец допоздна торчит в Генштабе и приезжает домой в два часа ночи с красными, усталыми глазами? «Голос Америки» и французское радио, которые по вечерам слушала от безделья Галина, постоянно передают, что Советский Союз подтягивает к польской границе все новые и новые дивизии. Конечно, этим руководит отец – кто же еще? Но когда она спросила у него как-то: «Ну что, папа? Пора снова брать Варшаву? Тебе-то не впервой…» – он грубо оборвал ее: «Это не твое дело!» Что-то не ладится там у них наверху, чего-то явно выжидают или просто боятся, как бы не повторился в Польше Афганистан. Но может быть, этот Войцех Ярузельский сам наведет там порядок? Галина видела его несколько лет назад на вечере в Академии Генерального штаба. Неприятное, как у молодой лягушки, лицо, мокрые губы и потная рука, которую он протянул ей при знакомстве. Даже сейчас ее передернуло от отвращения. Она не любила мужчин с мокрыми губами. Но ну ее к черту, эту Польшу! Плохо им там жилось, что ли, этим полякам? У нас вон мясо по карточкам, молоко только для детей, да и то разведенное, за витаминами очереди в аптеках – и никто не бастует. Нет, ну их к черту, думать о них!