– эти сухопутные крысы не знают тех ночей, которыми провожают подводников женщины. И поскольку автор сам принадлежит к многомиллионному племени сухопутных крыс, он не берется описывать эти ночи…
Небольшая вибрация шла по корпусу «У-300» – напряженно, но еще далеко не на полную мощность работали атомные двигатели лодки. Эта вибрация сливалась с нервной дрожью Ставинского – он до последней секунды ждал, что маршал Опарков отстранит его от похода. Но видимо, старик Опарков по-своему оценил стремление зятя «проветриться недели две-три в море» – пусть проветрится, пусть соскучится по жене, а когда вернется – больше любить будет.
– Колотит, товарищ генерал? – спросил Ставинского 33-летний замполит Василий Донов. Его круглое вятское лицо светилось хитроватой крестьянской насмешкой.
Ставинский не успел ответить – прозвучал голос капитана Гущина:
– Загрузить цистерны основного балласта! Погружение!
Нос лодки стал медленно зарываться в фосфоресцирующую при лунных бликах воду.
– Все, товарищ генерал, – сказал Ставинскому Донов. – Делайте последние вдохи свежего воздуха, и пошли вниз. Погружаемся.
Ставинский с облегчением вздохнул. Через минуту-две лодка уйдет под воду и прервет радиосвязь с берегом. По разработанному в Генштабе плану операции лодка до подхода к границе шведских территориальных вод в целях конспирации переходит на режим радиомолчания. И теперь ничто – или почти ничто? – не сорвет его плана побега. Теперь только этот назойливый Донов будет действовать ему на нервы – то ли своим партийным нюхом чует в Ставинском что-то не то, какую-то партийную чужеродность, что ли? Со всеми остальными офицерами «У-300» в ходе подготовки к походу у Ставинского сложились простые и даже приятельские отношения. Молодые, в сущности, офицеры, тридцатилетние, все с высшим военно-техническим образованием, они были классными специалистами своего дела, и это избавляло их от необходимости заискивать перед начальством или самоутверждаться в глазах нижних чинов за счет офицерских привилегий или офицерского хамства. Они вообще были на ты с матросами, и матросы были с ними на ты – совсем как в израильской армии…
И совсем иное дело – этот замполит Василий Донов. Никакого технического образования, только военно-политическое училище за плечами. Даже матросы, пришедшие на флот после десятилетки, были образованнее его. Но зато свой комплекс технической некомпетентности он с лихвой восполнял строго партийным чутьем и партийной властью. Он гордился тем, что именно ему, простому крестьянскому парню, доверила партия следить за политической сознательностью всех 112 членов экипажа – от командира до последнего матроса. Десятки внутренних политических инструкций, партийных руководств, памяток и циркуляров, которые приходили из Главного политического управления Советской Армии и Военно-Морского Флота, он изучал от строки до строки, и газету «Правда» – высший печатный орган Коммунистической партии – он читал всю, целиком, от передовой статьи до сообщений «Вести с колхозных полей». Теперь перед походом он, помимо обязательных партийных инструкций, загрузил свою каюту стопками журналов «Коммунист», брошюр «Всегда готовы защищать Отечество» и «В помощь партийному агитатору», книгами Л.И. Брежнева «Возрождение», «По заводскому гудку», «Малая земля» и последней речью генерала Андронова на апрельском праздновании дня рождения В.И. Ленина. И во время погрузки краем глаза поглядывал на куратора из Генерального штаба – видит генерал его старательность и высокую политическую активность или, как все остальные матросы и офицеры подводной лодки, следит лишь за погрузкой продовольствия – шоколада, масла, вина, суповых концентратов и командирского запаса коньяка.
Ставинский понимал, что, как представитель Генерального штаба, он будет обязан в походе время от времени посещать ежедневные политзанятия Донова с матросами, а потом еще хвалить Донова за его работу. И уже при одной мысли об этом Ставинского начинало мутить…
Держась за поручни трапа, он – конечно, без морского шика, но и без заминки – спустился вслед за старпомом в командирскую рубку подводной лодки.
– Открыть кингстоны кормового балласта! Задраить люки! – прозвучала команда капитана Гущина.
2
Водка «шесть» и «восемь» –
Все равно мы пить не бросим!
Передайте Ильичу:
Нам и «десять» по плечу!
Если цены станут больше –
Будет то, что стало в Польше.
Если станет «двадцать пять» –
Будем Зимний брать опять!
В тесном матросском кубрике свободные от вахты матросы играли в домино, и один из них негромко напевал модные после очередного повышения цен частушки, подыгрывая себе на гитаре. На верхней койке веснушчатый матрос Синицын читал затрепанную «Королеву Марго» Александра Дюма, а рядом с ним, на соседней койке, торпедист Ручкин пытался устроить в картонной коробке тараканьи бега. В отличие от надводных судов, на подводных лодках не разрешено держать ни собак, ни кошек, ни птиц, здесь не бывает даже крыс, но зато никакие дезинфекции не спасают от тараканов. Тараканы – единственная живность, которая добровольно отправляется с подводниками в любое, даже кругосветное, плавание. И подводники питают к тараканам нечто вроде нежности – все-таки что-то живое среди этого постоянно неживого электрического света и стальных стен-переборок, утыканных насыщенными водородом регенеративными патронами очищения воздуха. Тараканов подкармливают остатками сытных матросских обедов, им дают ласковые клички и периодически устраивают тараканьи бега.
Сигналы сирены – короткий-длинный-короткий – сорвали матросов с коек.
– Едрена вошь, опять химическая! – чертыхнулся Ручкин, закрывая картонную коробку с тараканами, и вытащил из-под подушки противогаз.
И Ставинский в своей крохотной, но все-таки отдельной офицерской каюте тоже, чертыхаясь, надел противогаз. Он уже привык к этим учебным тревогам – пять раз на день то химическая тревога, то воздушная, то пожарная. То политзанятия, то проверка на радиоактивность, то уборка отсеков, то вахты – матросам не давали скучать.
Из коридора доносился грохот матросских ботинок, потом все смолкло – механики, ракетчики, рулевые, торпедисты и гидроакустики разбежались по своим боевым постам.
Ставинский в противогазе вышел из своей каюты и прошел в центральный командный пост в третьем отсеке лодки. Отсек был небольшим – метра четыре в длину и два метра в ширину, и на этой площади тесно стояли командир, старший помощник, командир штурманской боевой части, начальник радиотехнической службы и, конечно, замполит Донов. Обстановка была рабочая, будничная – ни суеты, ни нервозности. Гущин сидел на вращающемся, вроде рояльного, стульчике у бездействующего на этой глубине перископа, штурман стоял у гидроруля, остальные офицеры следили за навигационными приборами, эхолотом и экраном «ДОНа» – гидролокатора для подводных лодок. Ни один из приборов не показывал присутствия каких-либо кораблей над лодкой или поблизости от нее, но Гущин спокойным голосом объявил по трансляции:
– Противник атакует торпедами, срочное погружение! Открыть кингстоны центрального балласта! Лево руля – семнадцать градусов! Машинному отделению прибавить обороты!… Скорость двадцать четыре узла!
И тут же радио донесло со всех концов лодки глухие мужские голоса:
– Есть – лево руля семнадцать градусов!
– Есть – открыть кингстоны центрального балласта!
– Есть – скорость двадцать четыре узла!
Ставинский ощутил, как накренилась вперед и вправо лодка и как от стремительного погружения ему стало закладывать уши. Сквозь эту глухоту он слышал, будто сквозь вату, голос старшего помощника:
– Погружение восемьдесят метров!… Девяносто метров!… Сто метров!… Сто двадцать метров!…
Кровь прилила к лицу, и даже сквозь стекла противогаза Ставинский видел, как налились кровью лица офицеров. Но Гущин продолжал погружение, меняя курс:
– Противник атакует глубинными бомбами. Лево руля – тридцать градусов!… Право руля – сорок градусов!…
– Погружение – сто сорок… Сто пятьдесят… Сто шестьдесят… – докладывал старпом.
В отсеке атомного реактора сухим красным огнем горели надписи: «Не входить! Высокая радиация!» В машинном тонкая нитка, которую натянули матросы от одной переборки лодки до другой, провисла, показывая матросам, какое давление сжимает сейчас лодку – кроме командира и приближенных к нему офицеров, никому из экипажа лодки не положено знать, на какой глубине находится лодка, и матросы подводных лодок всего советского флота приспособились вычислять глубину погружения лодок вот по такой, натянутой от борта к борту, нитке.
– Метров на полтораста нырнули… – сказал, поглядев на нитку, веснушчатый моторист Синицын.
– Продуть цистерны носового и центрального балласта! – прозвучала по трансляции команда. – Срочное всплытие!
От работы вспомогательных моторов завибрировал корпус лодки, нос круто задрался вверх, лодка резко пошла на всплытие. У Ставинского кровь отхлынула от головы, и в желудке появилось такое ощущение, словно он взлетает в скоростном лифте. «Вот откуда, – подумал он, – у всех подводников варикозное расширение вен и глухота…»
Минут через двадцать Гущин дал наконец отбой тревоге. Обессиленный, потный, на слабых ногах, Ставинский, стащив с головы противогаз, поплелся в свою каюту. вмеcте с ним шли по коридору отстоявшие вахту матросы и офицеры. Они тоже выглядели устало и двигались на ужин – офицеры в кают-компанию, матросы – на камбуз. Группа матросов на ходу разыгрывала на пальцах, кому достанется сегодня бутылка вина: в обеденный рацион каждого матроса-подводника ежедневно входит 50 граммов красного вина кагор, но пить вино такими мизерными дозами – никакого удовольствия, и матросы – десять человек на одну бутылку – ежедневно разыгрывают между собой всю бутылку или составляют строгий график очередности. Выпить хотя бы раз в десять дней «от души» целую бутылку вина перед сном – вот это удовольствие!