Соня проснулась с тем удивительным ощущением счастья, которое примерно раз в два месяца, как теплая морская волна, накатывало на нее с утра, освещая весь день и примиряя хотя бы на короткое время с нескладным и суетливым существованием. Она напрягла память, но никакой серьезной причины для счастья не обнаружила. Через шторы, не задернутые с вечера, комнату заливал яркий солнечный свет, усиленный свежевыпавшим снегом. Соня представила себе, что находится не в московском микрорайоне у Окружной, а где-нибудь на побережье Адриатики.
«Воскресенье! Лыжи!» – вдруг вспомнила она и, отринув полусонные грезы, резво впрыгнула в тапочки.
Наскоро перекусив и торопливо взглянув на часы, воскресная физкультурница натянула ярко-синий с белыми полосами лыжный комбинезон, бело-голубую шапочку с кокетливыми кисточками, запихнула в карман мобильник и выскочила из дома.
Лыжня начиналась через дорогу от подъезда, и минут через десять Соня уже скользила по тропинкам парка, спеша к центральной аллее и протирая на ходу запотевшие от быстрого бега очки. Она неумолимо летела вперед, словно ракета, вырвавшаяся за пределы земной атмосферы. Мамаши с закутанными карапузами на санках испуганно уступали ей дорогу, владельцы собак придерживали любимцев, а редкие в раннее воскресное утро лыжники, в основном мужчины того возраста, когда начинают усиленно заботиться о собственном здоровье, бросали на нее долгие взгляды.
С Денисом они никогда не договаривались о встрече заранее. Невозможно было предугадать, как сложатся в выходные его семейные дела. Обычно он ухитрялся удирать из дома где-то между девятью и одиннадцатью, в зависимости от обстоятельств. Денис жил у другого конца огромного лесопарка, и, случалось, они подкатывали к условленному месту одновременно. Когда появились мобильники, встречаться стало проще, однако Соня опасалась звонить первой: вдруг Денис еще дома, и ее звонок повредит ему. Сейчас было уже без четверти одиннадцать, и Соня изо всех сил спешила к старому дубу-раскоряке на центральной аллее, помнившему, наверное, еще маевки левых эсэров…
Дениса она заприметила на новой работе с первого дня. Да как его было не заметить! Высокий, шумный, ярко-рыжий, он словно освещал своей огненной шевелюрой полутемную комнату с высоким потолком в мрачноватом сталинском доме, где с незапамятных времен располагалась их контора, нынче горделиво именуемая офисом. Если бы не красноватый оттенок волос, выглядел бы новый Сонин знакомец цыганом из фильма Лотяну. Влажные темно-карие глаза навыкате, причудливо вырезанные ноздри, особая природная грация выдавали в нем южный замес. Пожалуй, неуловимо походил он на породистого рыжего дончака, что косит глазом и вдыхает чуткими ноздрями пряный степной ветер, гуляя на воле. В полутемной конюшне такой жеребец стоит смирно, освещая рыжим боком денник и терпеливо дожидаясь минуты, когда мимо проведут чистокровную кобылку, чтобы призывно заржать и со всей дури шарахнуть по двери копытом.
Денис свою «цыганистость» не признавал, говорил, что в роду никого, кроме украинцев да русаков, не водилось. Впрочем, конокрады и барышники, похоже, там и вправду не ночевали, поскольку нрава Денис был тихого и миролюбивого, дружил в основном с женщинами, не желая биться с мужиками за лидерство в стае.
Соня в первый же день поймала себя на мысли, что готова рассказать о себе новому знакомому, как цыганке-гадалке, все. Почти все. Он сочувственно слушал ее, дружелюбно поглядывал в сторону новенькой, с готовностью помогал входить во все тонкости взаимоотношений в коллективе. Вскоре Соне стало казаться, будто они знакомы чуть ли не с детства. Обожали неторопливые французские и скандинавские фильмы, презирали боевики, читали взахлеб «Алхимика» Пауло Коэльо и «Кысь» Татьяны Толстой, посмеивались над карманными книжками Марининой и Дашковой, однако глотали их в электричке. Терпеть не могли отечественные сериалы, зато обожали море и лыжи. Судьба просто обязана была свести эту пару за пределами офиса.
Так и случилось. Морозным воскресным утром они столкнулись носом к носу в парке, который каждый из них считал своим.
Денис тогда почти летел над центральной аллеей коньковым ходом, никого не замечая вокруг. Соня мчалась навстречу "классикой", наслаждаясь морозным воздухом и скоростью. Она первая заметила ярко-рыжие волосы, выбившиеся из-под зеленой шапочки.
– Привет! – радостно закричала Соня и, резко затормозив, развернула лыжи на сто восемьдесят градусов.
Дальше они поехали вместе.
C тех пор Соня с нетерпением ждала выходных, чтобы насладиться свежим воздухом, стремительным скольжением по лыжне, легким и не обременительным общением с Денисом. Постепенно это стало традицией.
Каждый из них знал «свою» часть парка наизусть, но всегда находились полянки и тропинки, о которых другой и не подозревал. Уже в пятницу настроение у Сони начинало улучшаться, раздражение, накопившееся за неделю, таяло, и она принималась мурлыкать под нос серенаду Шуберта, невпопад улыбаясь вечно недовольному начальнику.
Однажды Соня с изумлением заметила, что впервые за свою сорокалетнюю жизнь не ждет весну, что ее больше не злит серая каша под ногами, напротив, она, как Снегурочка, даже думать боится о том, что снег рано или поздно растает…
В тот день она летела к старому дубу без особой радости. Соня вспоминала то субботнее утро, когда Денис не появился на поляне ни в десять, ни в одиннадцать, ни даже в двенадцать. Круг за кругом нарезала она тогда по лыжне, поглядывая на часы, возвращаясь вновь и вновь к условленному месту и наконец разревевшись от обиды, словно ребенок, которому не купили обещанную игрушку. В двенадцать Соня тоскливо поплелась домой с лыжами на плече. Выходные были безнадежно испорчены.
«Похоже, я всерьез «подсела» на наши воскресные прогулки – подумала она и еще больше расстроилась. – Какая же я дура! Жизнь к сорока годам не научила главному: нельзя привязываться к мужчинам вообще, а к мужикам красивым и безнадежно женатым – в частности. Денис слишком эффектен для меня, да и выглядит, если честно, моложе. Может, пора копить деньги на пластическую операцию, чтобы комплексы не мучили? А что? Буду много работать и, в конце концов, закажу себе у пластического хирурга какое-нибудь необыкновенное лицо, например, как у Марлен Дитрих. Почему бы и нет? Литераторы, к примеру, за деньги все, что угодно сейчас пишут, лишь бы платили… Нет, все не так просто. Как потом живется женщине с новым лицом? А что она делает со старыми фотографиями? Сжигает? А старые друзья? А родственники? А фотография в паспорте? И как быть с руками? Нельзя же все тело к старости подтянуть, как съехавший чулок? Нет, наверное, я не смогу жить с чужим лицом, сдохну от тоски. Или от смеха», – наконец решила Соня и запрятала эту идею в дальний угол памяти, как обычно запихивала в шкаф еще вполне приличный, но, увы, немодный наряд.
В тот день все обсуждали на работе свежую новость, похожую на голливудский ужастик. Любимый пес Дениса, суровый стаффордширский терьер Рокки, которого хозяин не решался брать даже на лыжную прогулку, внезапно набросился на Дэна, когда тот попытался поиграть с ним, сонным, и изуродовал хозяину лицо. Осознав, что натворил, пес издох в тот же день от сердечного приступа. Рокки умер по дороге в ветеринарную клинику, куда животное повезли усыплять. Видно, пес бойцовой породы давно раскусил слабый характер хозяина и с наивностью зверя попытался в тот день «разрулить по понятиям» и занять место вожака семейной стаи… В общем, в тот день не повезло обоим.
Денис лежал в палате под капельницей с тщательно забинтованным, как у египетской мумии, лицом.
Соня сделала глубокий вдох, чтобы не разрыдаться, и почему-то подумала:
«Господи, как здесь темно!».
Только сейчас она заметила, что голова Дениса обрита, а вместо роскошных рыжих кудрей – окровавленная повязка. Лишь голос друга был прежним, узнаваемым и, услышав его, Соня почти улыбнулась.
– Видишь, Соня, старею, вот и решил сделать пластическую операцию, – грустные глаза Дениса не вязались с деланно бодрыми нотками в голосе. Как ты покаталась в воскресенье в парке?
– Отличное скольжение, вот только… Всего час там выдержала, скучно без тебя, – призналась Соня.
– Ничего, говорят, через месяц можно будет встать на лыжи, – грустно сказал Денис. – В конце концов, ведь только башка пострадала, а не ноги или руки. Сонь, ты давай… не теряй спортивную форму! Тренируйся без меня, поняла?
С того дня Сонины лыжи пылились в кладовке. Кататься одной желания не было.
«Лыжный сезон можно считать закрытым», – грустно отметила она про себя, взглянув в окно на осевший сугроб. Вскоре другие, более насущные заботы заставили Соню забыть про лыжные прогулки.
Видеоклип ее жизни внезапно закрутился в режиме ускоренной перемотки. На Соню вдруг свалились неплохие деньги за частный заказ, который она выполнила месяца три назад и потеряла всякую надежду получить вознаграждение. Вскоре, как говорится, «деньги к деньгам», подошел срок получать наследство, завещанное одинокой тетушкой. К удивлению Сони, у старушки-пенсионерки кроме приватизированной комнаты в коммуналке, оказались кое-какие сбережения на сберкнижке. В общем, жизнь стала налаживаться.
Словно почуяв Сонину платежеспособность, на горизонте нарисовалась подруга детства Виолетта, давно бросившая свою районную больничку вместе с копеечной зарплатой и выучившаяся на пластического хирурга. Теперь Вита без устали кроила девушкам изящные носики, подправляла молодящимся бабушкам обвисшие веки и делала круговые подтяжки лица дамам под полтинник, охотно платившим большие деньги за иллюзию победы над временем.
Кстати сказать, сама Виолетта выглядела потрясающе – по меньшей мере лет на десять моложе Сони, хотя они были ровесницами. Эффектная внешность была залогом успешной карьеры докторши. Владелец модной клиники требовал, чтобы врачи и сестры сами ложились под нож и становились ходячими рекламами вечной молодости. Еще бы! Красота медперсонала являлась залогом удачного бизнеса, а дела в клинике в последние годы шли отлично. Виолетта выболтала подруге,