– Совершенно верно, ваше величество. А чем я там буду заниматься?
– Вместе с оперативными сотрудниками министерства первым прибывать туда, где люди нуждаются в помощи. Принимать участие в ее оказании, а потом честно описывать, как оно все происходило.
– Это как, я смогу писать что угодно?
– Не совсем. Во-первых, нельзя будет разглашать сведения, составляющие государственную тайну. Например, подробно описывать некоторые образцы применяемой техники. И, во-вторых, я надеюсь, что вы не будете публиковать заведомую ложь. Предварительная цензура написанных вами материалов будет направлена на недопущение только этого. Все остальное – на ваше усмотрение.
Точно сказать, сколько народу погибло именно от голода, мне не смогли, но все сходились в том, что такие случаи были единичными. От болезней официально скончались триста пятьдесят тысяч, но превышение над, например, позапрошлым годом было тысяч на восемьдесят. Правда, считали только тех, кому оказывалась хоть какая-то медицинская помощь. Всего количество смертей в девяносто втором году практически не превышало среднестатистического, а в девяносто первом было выше такового тысяч на полтораста. Мне казалось, что это вполне приличные итоги, но сравнивать было не с чем. В прошлой жизни я про количество жертв от этого голода не знал вообще ничего. Единственный намек – удалось смутно припомнить содержание ленинской статьи, которая, кажется, называлась «К деревенской бедноте». Так вот, Ильич там утверждал, что количество жертв голода было гигантским. Выходит, коли он тогда не приврал, то мне было чем гордиться. Ну а если все-таки в угоду конъюнктуре вождь мирового пролетариата слегка отклонился от истины, то пусть это останется на его совести, а я все равно гордиться не перестану. Хотя бы потому, что больше особенно-то и нечем, а хочется.
Глава 16
– Проходи, сестричка, садись, лимонад пить будем, – приветствовал я неожиданно появившуюся в Гатчинском дворце Ксению. – Или немного подождем, пока нам кофе заварят?
Само собой, меня о ее визите предупредили заранее, но для нее я нашел время, поэтому не стал делать вид, что меня нет во дворце. Интересно, ей самой что-нибудь понадобилось или это инициатива матери?
– Кажется, мы с тобой месяца два не виделись, – продолжал я. – Как себя чувствует маман и что там у вас хорошего в Аничковом? Сандро тебя не забывает?
Поразмыслив, я еще года два назад решил не препятствовать ухаживаниям этого типа за сестрой. Во-первых, потому, что она упрямая: начнешь давить – получишь обратный результат. А во-вторых, грядущий брак станет палкой о двух концах. Да, у Сандро появится теоретическая возможность как-то воздействовать на меня через сестру. Но, скажем прямо, слабенькая, еле заметная. А вот мое влияние на Ксению все-таки выше, чем ее на меня, так что пусть себе женятся, ежели им неймется.
– Маман чувствует себя хорошо, только очень расстраивается из-за вашей размолвки, – затараторила сестра. – Я не знаю, наверное, она чем перед тобой и провинилась, но ведь и ей досталось! Может, вы помиритесь, а?
Да, конечно, мрачно подумал я. Еще как провинилась! Это из-за нее я сейчас сижу в императорах и до сих пор толком не разобрался, что делать на этом в общем-то не моем месте. А ведь без этой аварии и отец, и Ники были бы еще живехоньки! Брат прекрасно мог со своим скрытым туберкулезом дожить до того момента, когда в моем комитете наконец-то получили бы антибиотики. Эх, да что теперь сокрушаться-то! Лучше подумать, как проверить – мать действительно хочет мириться или просто задумала очередную пакость.
– Я с ней вроде не ссорился и от дома ей не отказывал. Если хочет, пусть приезжает в гости – естественно, предупредив заранее, чтобы я на это время ничего не планировал. Сам же я ездить в Аничков дворец времени не имею, мне его и так не хватает.
– Жестокий ты, Алик, – покачала головой Ксения. Впрочем, без особого осуждения. – Меня-то хоть не прогонишь?
– Нет, не прогоню. И следующий вопрос прошу не интерпретировать как «дорогие гости, не надоели ли вам хозяева?». Короче, ты сюда приехала только для того, чтобы попытаться затащить меня к вам в гости, или у тебя есть еще какие-то дела ко мне?
– Ну нет в тебе ни грана деликатности, вот ей-богу, другая бы обиделась. Да, у меня к тебе целых два дела. Одно как к брату, а другое как к императору. С какого начать?
– Пожалуй, с братского.
– Хорошо. Ты несколько лет назад сделал маман велосипед с мотором, но сейчас она на нем ездить не может и подарила его мне. Научишь кататься?
– С удовольствием, но учиться лучше на обычном, без всякого движка. Вот когда его хоть немного освоишь, можно будет пересесть на мопед.
– Но у меня нет обычного велосипеда!
– Зато у меня они есть. Тебе как хочется – приезжать сюда на уроки или просто жить здесь, пока продолжается обучение?
– Неужели жить тут тоже можно?
– Разумеется, ты же мне не чужая. Правда, гостей придется принимать по предварительной записи – это все-таки императорская резиденция, а не проходной двор.
– А долго придется учиться?
– Если как следует, то месяца два.
– Ничего, столько времени я и без гостей обойдусь, буду сама наносить визиты. Можно переходить ко второму вопросу?
– Мне переодеться в парадный мундир или тебе император и в таком виде сойдет?
– Алик, ну вечно ты надо всем смеешься, а вопрос-то серьезный. Сандро недавно вернулся из плавания в Индию, привез мне много подарков, признался в любви и сказал, что не может без меня жить. Вот.
Разумеется, соврал, мрачно подумал я. Хорошо хоть какую-нибудь гонорею не привез, а то ведь из Индии запросто мог. И кивком предложил сестре продолжать.
– Ты его не прогонишь, когда он придет просить у тебя моей руки?
– Пусть просит, я против вашего брака ничего не имею.
– Спасибо, Алик, я всегда знала, что ты меня любишь! Что я могу для тебя сделать?
– Спросить у Ольги, не желает ли она тоже научиться ездить на мопеде. И если у нее такое желание появится, уговорить маман, чтобы та ее отпустила на время учебы.
– Но она же совсем маленькая, ей всего десять лет!
– Спасибо, я помню, но чем раньше начнешь учиться ездить, тем лучше будет результат.
Дело было в том, что Ольга казалась мне довольно умной и решительной девочкой, и у нас Ритой уже появились планы, к какому делу ее со временем можно будет пристроить.
Тут раздался осторожный стук в дверь, и после моего «да, войдите» в кабинет зашел младший секретарь с двумя чашками со свежезаваренным кофе, блюдцем с булочками и в сопровождении здоровенного серо-полосатого кота.
– Ой, какая киса красивая! – восхитилась Ксения.
Я тоже был в какой-то мере доволен, что кот не черный. Потому как секретарь-кошатник ухитрился добиться того, что по соответствующей команде любой из двух приближенных к его персоне хвостатых начинал ходить за ним как собачка. И если у меня сидел посетитель, а у Петра Маркеловича появлялось ко мне какое-то дело, то масть секретарского сопровождающего являлась этаким маркером.
Серо-полосатый кот означал, что дело не безумно срочное и может потерпеть, но тем не менее оно довольно важное. Черный – что аудиенцию лучше не откладывать более чем на полчаса. Ну а в случае появления по-настоящему срочных новостей звонил телефон.
– Поставь сюда, – указал я секретарю место на краю стола. – И не подскажешь, где сейчас господин Рыбаков?
– На кухне, ваше величество, знакомит шеф-повара с новой формой отчетности. Он сказал, что это примерно минут на тридцать.
– Спасибо, можешь идти.
Беседа с сестрой продолжалась еще те самые полчаса, а потом я поднялся на третий этаж, где в небольшой гостевой комнате рядом со зрительным залом меня уже ждал канцелярист. Мы прошли в кабинет, и я предложил:
– Рассказывайте, Петр Маркелович.
– Александр, вы, конечно, помните, как три года назад я с вашего, так сказать, благословения позволил себе немного лишнего в финансовом плане.
– Разумеется. И что, возникла нужда повторить?
– Это вам решать. Дело в том, что ко мне обратился с предложением младший Поляков. Суть проста – он тоже хочет поучаствовать в подобном, причем обещает, что суммы, коими я смогу оперировать при его поддержке, станут значительно больше той, что вы мне в свое время санкционировали. В противном случае последует донос одновременно в Министерство финансов и лично министру двора. Разумеется, он считает все произошедшее тогда моей личной инициативой.
– Очень интересно, но я про этого вашего Полякова совсем ничего не знаю. Как его зовут, по отношению к кому он младший и вообще кто это такой?
– Зовут его Лазарь Соломонович, он делец, причем не очень удачливый. Их три брата. Старший, Яков Соломонович, банкир не из последних. Средний был железнодорожным магнатом и скончался в восемьдесят восьмом году.
Ага, прикинул я, как раз тогда, когда Витте инициировал встречу со мной. Интересно, что здесь причина, а что следствие? Надо бы разузнать, а пока…
– Довольно своеобразные имена для Поляковых, вы не находите? Как их настоящая фамилия?
– Самое интересное, что Поляковы. По крайней мере на протяжении трех поколений. Впрочем, это не мешает младшему быть главой еврейской общины Москвы.
– М-да… у него что, возникли серьезные трудности, раз он решился на такой не самый безопасный шантаж? Вы же все-таки не какой-то там мелкий воришка, а глава канцелярии Императорского научно-технического комитета.
– Совершенно верно. Одно из его самых крупных вложений кончилось крахом – спичечный завод в Тегеране не выдержал конкуренции с австрийцами и прогорел. А принадлежащее ему «Московское товарищество резиновой мануфактуры» дышит на ладан из-за отвратительной организации работ. Поляков пытается добрать свое за счет усиления эксплуатации рабочих, но это вызвало резкую реакцию трудовых союзов, курируемых Сергеем. Неделю назад в канцелярию генерал-губернатора была подана жалоба о нарушении трудового законодательства, и, если она будет удовлетворена, что вполне вероятно, то Полякова ждет крупный штраф. Какую-то прибыль господину Полякову приносит только Русский торгово-промышленный банк, но ее едва хватает на покрытие убытков от прочих предприятий.