Колбасьев вытащил на свет божий нечто небольшое, завернутое в тряпочку, развернул ее и положил на мой стол то, что я узнал практически с первого взгляда. Лампу-триод! Причем правильной, то есть коаксиальной, конструкции. Нитка накала, совмещенного с катодом, вдоль лампы, поверх нее спиралька сетки и вторым слоем – трубочка анода.
Я рассматривал лампу довольно внимательно, потому как в прошлом году сам озаботился этой проблемой. Правда, мои лампы были существенно больше, но это не мешало им работать, прямо скажем, отвратно. Интересно, а у Евгения что получилось? Но прямо так спрашивать, пожалуй, рановато. Сначала надо якобы узнать, что это вообще такое.
– По-моему, государь, вы уже догадались, – пожал плечами Колбасьев. – Это лампа по образцу вакуумного диода, лет пятнадцать назад запатентованного Эдисоном, но с управляющей спиралью. Я решил, что такую лампу логично будет назвать триодом. Принцип его работы вам рассказать?
– Да в общем не надо, я сам пытался что-то такое сделать. Какая у вас получилась крутизна характеристики?
– Простите?
– Ну, на сколько изменяется анодный ток при изменении напряжения на сет… то есть на спиральке, на один вольт?
– На два миллиампера.
– Хм, у меня на три с половиной. А срок службы какой?
– Часов десять-двенадцать.
Кажется, мое удивленное «ох и ни фига же себе» Колбасьев понял несколько превратно, потому как начал оправдываться – мол, это же пробные экземпляры, их конструкцию еще надо доводить до ума, и вообще…
– Евгений Викторович, не волнуйтесь, пожалуйста. Я так удивился потому, что из трех моих изделий только одно проработало полтора часа, а два других сдохли раньше.
– Если позволите, я могу предположить почему. Этот параметр, который вы назвали крутизной, а я – усилительным коэффициентом, он ведь сильно зависит от температуры накаливаемой проволоки. Но если ее нагреть сильнее какого-то порога, то вакуум в лампе начинает быстро портиться. Кстати, вам какого значения удалось достичь?
– Порядка половины миллиметра ртутного столба.
– И это тоже сказалось – у меня было меньше одной сотой.
– Чем же вы мерили и, главное, чем откачивали?
– Откачивал ртутным насосом Вестингауза, я его привез с собой. Ну а с манометрами действительно пришлось самому повозиться. Но, боюсь, серьезно увеличить срок службы подобных приборов не удастся – даже если мы полностью откачаем воздух из колбы, вакуум все равно деградирует из-за испарения накаливаемой нити.
Я в который раз попытался напрячь память, но раз уж это в первые разы не получилось, то и сейчас тоже. А ведь вроде помнил же когда-то, чем покрывали в двадцатом веке внутреннюю поверхность баллонов ламп! Сейчас же мог сказать только то, что это покрытие называется геттером и, кажется, в его состав входят магний, барий и цирконий. Но все вместе или по отдельности – этого я вспомнить не мог. Курс электровакуумной техники в институте был непрофильным, а в качестве радиолюбителя я использовал лампы, но сам их, естественно, не делал. Ничего, теперь есть кому этим заняться!
– Ну, Евгений Викторович, на десерт расскажите, насколько повысилась чувствительность приемника после замены кристаллического детектора на вашу лампу.
– На две лампы, Александр Александрович, включенные каскадом. Как минимум на порядок! Связь с Номом из Сан-Франциско стала почти регулярной. Правда, я еще и антенны слегка доработал. На очереди реализовать двухполупериодное выпрямление, тогда станет еще лучше.
– Замечательно! Насколько я понял, вы не против продолжить исследования по данной тематике?
– Разумеется, ваше величество.
В общем, Колбасьев покинул мой кабинет надворным советником, что соответствовало армейскому подполковнику или флотскому капитану второго ранга, да к тому же директором института связи при моем комитете. Правда, этот институт ему еще предстояло создать, но я был уверен, что Евгений справится, причем сравнительно быстро. Герца ему в замы по науке, а Попова… даже не знаю. Он с момента первого сеанса связи возился с каким-то устройством на металлическом порошке, пытаясь заменить капризный кристаллический детектор. Ладно, пусть становится завлабом и продолжает исследования. Может, в конце концов и выйдет что-нибудь дельное.
Уходя, Колбасьев не забыл поздравить меня с недавним рождением второй дочери. Я поблагодарил, причем искренне. С одной стороны, дочь – это не наследник, но этот пункт ныне уже не столь актуален. Мишка, по-моему, даже немного перестарался показывать всем, каким экстремистом он вырос, и теперь, к примеру, великий князь Михаил Николаевич считает, что даже я на троне все-таки лучше, чем если там окажется мой младший брат. И, с другой стороны, дочь хороша тем, что никакой гемофилии у нее в принципе быть не может, а этот вопрос меня все-таки беспокоил. Мне, кажется, удалось скрыть свое беспокойство от жены, но самому от него никуда не деться. Так что и всю ее следующую беременность придется чувствовать себя как на иголках – а вдруг, не приведи господь…
После вторых родов Рита восстановилась даже быстрее, чем после первых, и на ее фигуре (кстати, без всяких оговорок отличной) они никак не сказались. Правда, произошел небольшой такой, вполне терпимый сдвиг в психике. Она вбила себе в голову, что я могу переутомиться и поэтому мне необходимо отдохнуть. Например, в Крыму. Или еще где-нибудь, но только не в Беловежской Пуще, потому что там зубры, они с рогами и могут затоптать, если на них охотиться. Поэтому мне лучше все-таки съездить в Крым.
– Нам, – уточнил я.
– Милый, ну куда же мне сейчас ехать-то, Свете всего два месяца! Нет, в ближайший год я из Гатчины никуда, так что езжай пока один.
– А в Черном море водятся акулы, – попытался отбрехаться я.
– Читала про них. Они называются катраны, и отдельные экземпляры могут достигать метра в длину, но в большинстве своем примерно сантиметров по шестьдесят. Кусаются только в том случае, если их схватить за хвост, но это очень непросто – они пугливые. В общем, не волнуйся, не съедят тебя эти морские хищницы.
– Тяжело иметь образованную жену, – вздохнул я. – Трудно вешать ей лапшу на уши. Но ведь если я уеду, ты тут вообще про распорядок дня забудешь? Вон, стоило мне задержаться на встрече с Победоносцевым, так ты с Юлей что-то до часу ночи обсуждала, а еще на меня киваешь, что я, мол, перерабатываю. Тебе тоже отдыхать надо.
– Так мы же не о делах беседовали! Точнее, о делах, но о наших. Юля, между прочим, в положении.
– И что, беседы на такие темы можно приравнять к отдыху? Учту.
Рита прыснула – наверное, представила, как мы с обер-прокурором Святейшего Синода глубокой ночью взволнованно беседуем о протекании беременности. Ну а я, раз уж с акулами у меня не прокатило, перешел к более весомой причине своего нежелания уезжать от семьи и работы.
– Вообще-то я не против смотаться в Ливадию на пару недель. Море там, солнце, пальмы…
– В Крыму они не растут, но ты продолжай.
– А вот и растут! Две штуки у второго подъезда Ливадийского дворца. Они в бочках, их на зиму внутрь убирают. Но все же ехать туда сейчас было бы не очень разумно – не нравится мне поведение дяди Володи. Они с полковником Секеринским явно что-то замышляют – ты оказалась права.
Вот такой аргумент сразу подействовал на мою благоверную, и наша беседа повернула в конструктивное русло.
– Тебе про них Ширинкин что-нибудь докладывал? – поинтересовалась Рита.
– Нет, но это еще ни о чем не говорит.
– Зато может на что-нибудь намекать. И вообще, раз уж такое дело, ты веди себя поосторожней. На следующей неделе вроде твою новую яхту на воду будут спускать – неужели присутствие императора там строго обязательно? Место же для покушения практически идеальное – толпа народу, большая и захламленная территория, беспорядок. Или ты считаешь, что его там не будет?
– Разумеется, дорогая! Мы же в России, откуда тут какие-то беспорядки? Они в Европе бывают, а у нас, если что – минуя все промежуточные стадии, сразу выдающийся бардак. Вот его я там не исключаю.
– Тем более. Может, эту яхту как-нибудь без тебя в воду столкнут?
– Увы, это будет неприлично. Но император там может появиться внезапно и неизвестно откуда, вот только… да, пожалуй, личина Андропова тут не годится. Старший механик тоже не подойдет – про этих типов Ширинкин знает. Остаются Шурик и Ржевский. Пожалуй, церемонию спуска украсит своим присутствием его нетрезвое благородие.
– Да уж, как это ты ухитряешься столь сильно благоухать перегаром, не выпив ни капли?
– Не скажу. Должны же у меня быть хоть какие-то маленькие секреты? Тем более что тебе их на практике применять точно не понадобится.
– Как знать, – вздохнула Рита.
– Если возникнет нужда, научу. И, кстати, твои девочки агентов Ширинкина знают?
Мы по инерции, да и из соображений конспирации продолжали называть служащих в Ритиной конторе девочками, хотя сейчас мужчин среди них стало даже немного больше, чем женщин.
– Не всех, но за теми, кто уже известен, я распоряжусь усилить наблюдение. Может, еще кто-нибудь засветится. Но все-таки, милый, может, про запах расскажешь? А маленькие тайны у тебя все равно останутся. Я, так и быть, могу разрешить тебе про первую любовницу мне не рассказывать, когда ты ее заведешь, а только начиная со второй. Ну давай, меня же любопытство совсем замучит!
– Да ничего тут особенного нет! Один менделеевский студент проходил практику в Приорате, вот ему и поручили разработать рецептуру нового одеколона. Называется «Гвардейский» и дает стойкий аромат суточного перегара пополам с запахом лошадиного навоза. Когда личина Ржевского себя исчерпает, можно будет пустить продукт в свободную продажу.
– Мне тоже пузырек не помешает, причем еще при действующем Ржевском.
Моя будущая яхта «Штандарт», на самом деле пилотный экземпляр броненосного крейсера для действий на Дальнем Востоке, а со временем и в Атлантике, все-таки получилась не совсем такой, как я ее заказывал. Произведя расчеты, Титов сообщил мне, что озвученное мной бронирование не позволит достичь ни требуемой скорости, ни дальности хода. Так что теперь двухсотмиллиметровый броневой пояс прикрывал только цитадель, а в оконечностях сужался и утончался до ста миллиметров. И броне-палуба имела восемьдесят миллиметров брони только в центре, но все остальное вроде должно было получиться, как я и хотел.