Медик ответил извиняющимся тоном:
– Боюсь, ты как раз разговариваешь с его представителем.
Ряды душевых кабинок были стерильно-белыми в свете ламп. В данный момент пустовали все, кроме одной. Пока горячая, обогащенная химикатами вода стекала по ее телу, Рипли рассматривала себя в зеркале на одной из стен.
Без волос было странно. Они являлись такой незначительной, эфемерной частью тела, единственная деталь внешности, которую можно было легко менять по желанию… И все же Рипли чувствовала себя странным образом уменьшившейся, словно королева, вдруг лишившаяся короны. Но волосы отрастут. Клеменс уверил ее в этом. Заключенным приходилось бриться постоянно: ни насекомые, ни местный воздух не делали облысение перманентным.
Рипли намылила кожу головы. Ощущение было странным, и она ощутила холодок, несмотря на ревущую горячую воду. Может, старый шахтерский поселок и нуждался во многом, но воды тут было в изобилии. Большая станция опреснения на берегу залива строилась для того, чтобы в полном объеме обеспечивать водой все производственные запросы комплекса, а вдобавок и личные нужды персонала. Даже на минимальной мощности она производила куда больше воды, чем могли потратить заключенные.
Рипли закрыла глаза и снова шагнула под тугие струи. Насколько она знала, за последние десять тысяч лет существования человеческой цивилизации люди изобрели только три по-настоящему важных вещи: речь, письменность и водопровод.
За стенами душа ожидали все та же смерть и новые проблемы, хотя в сравнении с тем, через что Рипли уже прошла, они казались незначительными. Клеменс, Эндрюс и остальные не понимали – не могли этого понять, – но она и не чувствовала себя ответственной за их просвещение.
После всего, что она вынесла, перспектива провести несколько недель в компании огрубелых преступников внушала не больше страха, чем прогулка по парку.
Когда шахта еще действовала, это помещение было столовой для контролеров. Теперь тут ели заключенные. Комната, как и многое здесь, превосходила скромные запросы колонии. Помещение выглядело впечатляюще даже сейчас, несмотря на отсутствие обстановки, изначально весьма дорогой. А вот еда, наоборот, была самой дешевой. Впрочем, жаловались на это нечасто: пусть пища и не отличалась изысканным вкусом, зато ее было много. Не желая баловать своих отбывающих наказание смотрителей, Компания не хотела их уморить голодом.
В пределах определенных предписанных и хорошо всем известных временных рамок жители Фиорины могли есть, когда пожелают. Из-за избыточного простора заключенные предпочитали собираться небольшими группками. Некоторые предпочитали насыщаться в одиночестве, и их уединение всегда уважалось. В замкнутом пространстве Фиорины навязанный разговор мог привести к печальным последствиям.
Диллон поднял подогретый поднос и оглядел комнату. Люди болтали, ели и притворялись, что живут обычной жизнью. Как всегда, управляющий и его помощник питались в том же помещении, что и заключенные, но держались в стороне. Диллон молча остановил внимание на столике, за которым сидело трое – их лица выражали чрезвычайную сосредоточенность. Нет, не сосредоточенность, поправил он себя. Угрюмость.
Что ж, ситуация для Фиорины не уникальная. И все же его это заинтересовало.
Когда на столик упала тень новоприбывшего, Голик глянул вверх, но тут же отвел глаза в сторону. Его взгляд встретился со взглядами остальных – Боггса и Рейнса. Пока Диллон усаживался на свободное место, все трое уставились в свои тарелки с неестественным интересом. Против его присутствия они не возразили, но и не обрадовались.
Ели молча. Диллон пристально разглядывал товарищей. Они знали, что он на них смотрит, но ни один ничего не сказал.
В конце концов, здоровяку надоело молчание. Остановив ложку на полпути ко рту, он взялся за Боггса.
– Ну, ладно. Сейчас время еды, время разговоров, а не семинар самосозерцания. Поговаривают, что у нас тут какая-то дисгармония. Не хочет ли один из вас рассказать мне, в чем проблема?
Боггс отвел взгляд. Голик сосредоточился на месиве в тарелке. Диллон не повысил голоса, но его нетерпение было очевидным:
– Поговорите со мной, братья. Вы все меня знаете, а значит, знаете и то, что я умею быть настойчивым. Я чувствую, что вы обеспокоены, и хочу вам помочь, – он мягко положил огромный, мощный кулак на стол рядом с подносом. – Снимите груз с души. Расскажите мне, что случилось.
Рейнс помедлил, потом положил вилку и отпихнул свой поднос к центру стола.
– Ладно, ты хочешь знать, что не так? Я скажу, что не так. Я приспособился к здешней жизни. Никогда не думал, что смогу, но приспособился. Мне плевать на темноту, плевать на насекомых, плевать на изоляцию и все эти разговоры о призраках в машинах. Но мне не плевать на Голика. – С этими словами он указал на товарища, который спокойно уничтожал свою порцию.
Диллон повернулся к Боггсу:
– Ты считаешь так же?
Тот несколько секунд нервно ковырялся в своей тарелке, но наконец-то поднял взгляд.
– Я не буду ничего начинать, и причинять неприятности тоже не хочу. Я только хочу жить спокойно и отработать свой срок – как все остальные.
Здоровяк наклонился вперед, и стол слегка заскрипел под его весом.
– Я спросил тебя, считаешь ли ты так же.
– Ну, ладно, да. Да. Эй, этот мужик – сумасшедший. Мне без разницы, что там говорят Клеменс или «официальные» отчеты. Он чокнутый. Если он таким и не был, когда сюда явился, то он такой теперь. Планета, или это место, или и то, и другое свели его с ума. Он вечно под кайфом, и от него воняет. Я больше не пойду с ним наружу. Ни на берег, ни чтобы проверить штольни – никуда. И никто меня не заставит! – закончил он воинственно. – Я знаю свои права.
– Твои права? – Диллон чуть улыбнулся. – Да, конечно. Твои права.
Он глянул влево:
– Тебе есть что сказать в свою защиту?
Голик поднял голову – к его толстым губам прилипли частички пищи – и глупо ухмыльнулся. Потом безразлично пожал плечами и снова принялся за еду.
Диллон спокойно посмотрел на остальных.
– Если Голик не любит поговорить, это еще не свидетельствует о том, что он сумасшедший. Просто молчаливый. Честно говоря, насколько я вижу, он ухитряется выражать собственные чувства ничуть не хуже других. Да и нет у нас ораторов.
– Переходи к делу, – с несчастным видом пробормотал Боггс.
– А дело в том, что он пойдет с вами. Он – часть вашей рабочей команды, и до следующего перераспределения, или до тех пор, пока он не сделает что-то более ужасное, чем просто держать свой рот на замке, так оно и будет. Вам всем предстоит поработать. Поверьте, вы научитесь не обращать внимание на Голика или на его маленькие причуды. Он всего лишь еще один бедный, несчастный, страдающий засранец – такой же, как вы и я. А это означает, что он не безумнее остальных.
– Только пахнет хуже, – с отвращением огрызнулся Рейнс.
– И сумасшедший, – добавил не убежденный словами громилы Боггс.
Диллон выпрямился на стуле.
– Слушайте, вы преувеличиваете. Я уже видел подобное прежде. Такое происходит, когда больше нечем заняться. Вы начинаете придираться к еде, потом к насекомым, а потом друг к другу. Голик просто другой, вот и всё. Не лучше и не хуже остальных.
– Он воняет, – пробубнил Рейнс.
Диллон предостерегающе взглянул на него.
– Мы все тут отнюдь не ходячие букеты. Забудьте это дерьмо. У вас есть работа. У всех троих. И это хорошая работа.
– Я о ней не просил, – проворчал Боггс.
– Здесь никто ни о чем не просит. Вы берете, что дают, и стараетесь, как можете. На этом основано выживание – ваше и всех остальных. У нас тут не земная тюрьма. Взбунтуйтесь тут, и никакие гражданские медиа не сбегутся послушать ваши жалобы. Просто вам станет куда менее комфортно. Или вы умрете.
Боггс тревожно шаркнул ногами.
– А теперь послушайте. Есть другие, кто хотел бы заняться фуражом. Но на случай, если вы не заметили, Эндрюс сейчас не в самом любезном расположении духа. Я бы не стал просить его поменять задачи или пересмотреть реестры. – Здоровяк ободряюще улыбнулся. – Эй, вы станете работать в том темпе, который сами выберете, и не будете маячить перед управляющим и его лизоблюдом. Может, вам еще и повезет найти что-нибудь хорошее, что можно будет оставить себе.
– С хорошими шансами, – Рейнс все еще был недоволен, но уже куда меньше: Диллон напомнил о возможностях.
– Так-то лучше, – кивнул здоровяк. – Просто сосредоточьтесь на работе, и перестанете обращать на Голика внимание. Вы – фуражиры. И знаете, что это подразумевает? Охоту за забытыми припасами и полезным оборудованием. Как нам всем известно из предыдущих экспедиций, у честных-благородных шахтеров «Вейланд-Ютани» была полезная привычка присваивать запасы своего нанимателя и прятать их в маленьких частных кладовках и нычках, которые они вырезали прямо в скале, в надежде, что смогут провезти часть запрятанного контрабандой и продать на открытом рынке. Они пытались получить прибавку к жалованию. А мы заинтересованы в том, чтобы немного улучшить себе жизнь. Так что больше я не желаю слышать никаких возражений, и не хочу это дальше обсуждать, – продолжил Диллон. – Если вы будете продолжать в том же духе – есть работы и посложнее. Вы делаете это, чтобы помочь своим собратьям-заключенным. Вы сделаете это, чтобы доказать вашу лояльность мне. И я не хочу больше ничего слышать о бедном Голике.
– Да, но… – начал возражать Рейнс. Он запнулся прежде, чем успел начать, и на что-то уставился. Боггс поднял голову. То же сделал и Голик. Диллон медленно обернулся.
В дверном проеме стояла Рипли и оглядывала столовую, где с ее появлением повисла абсолютная тишина. Взгляд женщины замечали все, но никто не встречался с ней глазами. Подойдя ближе, Рипли с неприязнью оглядела одинаковые подносы для еды. Заключенный, дежуривший на раздаче, беззастенчиво на нее таращился – манипулятор безвольно свисал у него с одной руки. Рипли взяла ломоть кукурузного хлеба из широкой пластиковой корзины и повернулась, чтобы еще раз оглядеть помещение. Ее взгляд остановился на Диллоне. Эндрюс и его помощник смотрели на женщину молча, как и заключенные. Управляющий задумчиво следил за тем, как лейтенант подошла к столику здоровяка и остановилась. Эндрюс посмотрел себе в тарелку, а на его лице были написаны понимание и смирение.