Она в панике проверила уровень напалма, магазинную коробку, спусковое устройство, все, что можно было осмотреть, не разбирая оружия. Вроде бы все было в порядке. Оружие должно стрелять, не может не стрелять…
Что-то неведомое было близко, совсем близко. Ей снилось, что она отступает, осторожно пятится, стараясь укрыться за прочной стеной и одновременно на ощупь выискивая неисправность в огнемете. Неведомое было рядом. Это она знала точно. Ее пальцы судорожно бегали по так не вовремя закапризничавшему оружию. Наконец она нашла неисправность, в этом она была уверена. Еще хотя бы минуту — это все, что ей было нужно. Вот здесь перезарядить, снова установить прицел, и оружие будет готово к бою. Полминуты. Она случайно бросила взгляд вниз.
Под ее ногами лежал хвост чужой твари.
Она закричала, бросилась куда-то. Оказалось, прямо в объятия поджидавшего ее чудовища. Она попыталась отгородиться от этой чужой твари оружием. Но одна кошмарная, невероятной силы лапа уже схватила оружие и согнула оба ствола, а другая потянулась к ней. Она барабанила кулаками по осклизлой груди твари. Бесполезно, теперь все бесполезно.
Тварь развернула Рипли и швырнула ее на ближайшую капсулу для гиперсна. Рипли хотела было подняться, но чудовище снова отбросило ее. Рипли прижалась лицом к холодному, бесчувственному стеклу. Под стеклом лежал Хикс; он открыл глаза и широко улыбнулся.
Рипли закричала.
Лазарет размещался в небольшой, почти пустой комнате, которая примыкала к куда более обширным помещениям госпиталя, рассчитанного на ежедневный прием нескольких десятков пациентов. Но этими пациентами должны были быть горняки, которые уже давно покинули Фиорину. Много лет назад наиболее богатые месторождения истощились, бесценную руду отправили к Солнечной системе, а вслед за рудой потянулись домой и горняки. Теперь здесь работали только заключенные, а им такой просторный госпиталь был ни к чему.
Поэтому из госпиталя забрали все, что представляло какую-то ценность, а небольшое хирургическое отделение передали колонии. Так было дешевле. Небольшое помещение проще обогревать, не нужно расходовать уйму денег и энергетических ресурсов. Что касается заключенных, хозяева всегда старались сэкономить на чем только можно.
Нельзя сказать, что заключенным совсем ничего не оставили. Для небольшой исправительно-трудовой колонии оборудования и медикаментов здесь было больше чем достаточно. Компания могла позволить себе такую щедрость. Кроме того, перевозка даже самых необходимых материалов в удаленные уголки галактики обходилась очень дорого. Было разумнее оставить что похуже на Фиорине и таким образом завоевать репутацию добрых руководителей, занимающихся чуть ли не благотворительностью. Это тоже своего рода реклама, а хорошая реклама дороже любого оборудования.
Лазарет славился не только оборудованием, но и своим хозяином Клемензом. Как и некоторые медицинские приборы, он был слишком хорош для Фиорины, хотя в этом было бы нелегко убедить всякого мало-мальски знакомого с его делом. Впрочем, сам Клеменз и не стал бы никого убеждать. Как бы то ни было, заключенным, можно сказать, повезло, что он у них был, и они это понимали. Большинство из них вовсе не были тупицами, скорее оказались негодными людьми. Подобные личности иногда становятся выдающимися дельцами или столпами общества, а иногда, озлобляясь, скатываются на дно и деградируют. Если деградация личности не затрагивает окружающих, то такого человека на густонаселенных планетах, таких как Земля, лечат или изолируют от общества.
Если же озлобленность прорывается наружу и от нее страдают невинные люди, то такого человека отправляют куда-нибудь подальше. Например, на Фиорину. Клеменз, как и многие другие, слишком поздно понял, что его жизненный путь настолько отклонился от нормы, что может завести его сюда.
Женщина пыталась что-то сказать. Ее губы зашевелились, она выбросила руки вверх, то ли отталкивая что-то от себя, то ли упираясь во что-то. Клеменз наклонился, почти прижался ухом к ее губам, но разобрал лишь нечленораздельные гортанные и булькающие звуки, будто неведомое существо поднималось из таинственных глубин к поверхности моря.
Клеменз выпрямился, осторожно опустил голову женщины вниз и несколько секунд твердо удерживал ее в таком положении. Женщина судорожно вздохнула, снова издала непонятный гортанный звук и выплеснула поток темной соленой воды. Скоро приступ рвоты утих. Не приходя в себя, женщина успокоилась, задышала ровнее. Клеменз снова положил ее голову на подушку, внимательно и серьезно всмотрелся в мертвенно-бледное лицо. Несмотря на возраст, у женщины были нежные, едва ли не девичьи черты лица. Но в тоже время она походила на человека, знакомого с тем, что такое ад.
Что ж, подумал Клеменз, если тебя сначала выбрасывают на аварийно-спасательном корабле, а потом выводят из гиперсна, уронив в море, это наложит свой отпечаток на кого угодно.
Дверь лазарета почти бесшумно скользнула в сторону. Вошли Эндрюз и его заместитель Эрон. У Клеменза не вызывали восторга ни начальник колонии, ни его заместитель, но он отдавал себе отчет в том, что Эндрюз тоже не испытывает нежных чувств к единственному на планете медику. Хотя положение Клеменза было более выгодным, чем у большинства других жителей Фиорины, он все же был заключенным, отбывавшим свой срок. Ни начальник колонии, ни его заместитель никогда не позволяли ему забывать это. Правда, он не забывал и без их напоминаний. На Фиорине трудно было выполнить многое, но забыть о том, как и почему ты сюда попал, не удавалось никому.
Эндрюз и Эрон остановились у койки и уставились на женщину. Эндрюз пробормотал что-то неразборчивое, потом спросил:
— Как ее состояние, мистер Клеменз?
Медик слегка откинулся на спинку стула и снизу вверх взглянул на человека, который в любых практических вопросах был безраздельным владыкой, почти абсолютным монархом Фиорины.
— Она жива.
Эндрюз нахмурился, потом одарил Клеменза издевательской улыбкой:
— Благодарю вас, мистер Клеменз. Вы сообщили чрезвычайно полезные сведения. И хотя я не хотел бы иного исхода или во всяком случае не должен был бы надеяться на него, то отсюда следует, что мы столкнулись с серьезной проблемой, не так ли?
— Вам не о чем беспокоиться, сэр. Думаю, мы сможем поставить ее на ноги. У нее нет ни внутреннего кровотечения, ни переломов, ни даже серьезных растяжений. Надеюсь, скоро она совсем поправится.
— Именно это, как вам, мистер Клеменз, без сомнения, хорошо известно, меня больше всего и беспокоит. — Эндрюз окинул женщину оценивающим взглядом. — Лучше бы она здесь не появлялась. Лучше бы ее здесь вообще не было.
— Не хотелось бы, чтобы вы сочли мои слова непочтительными, но осмелюсь заметить, сэр, у меня такое ощущение, что она охотно согласилась бы с вами. Судя по тому, какой была посадка аварийно-спасательного корабля, и по его состоянию, которое я имел возможность оценить собственными глазами, могу сказать, что в этой истории у нее был чертовски небогатый выбор. У вас есть предположения, откуда они взялись? С какого корабля?
— Нет, — пробормотал Эндрюз. — Я отправил рапорт руководству Уэйленд-Ютани.
— Они ответили? — Клеменз держал Рипли за запястье, делая вид, что проверяет ее пульс.
— Если это можно назвать ответом. Они подтвердили получение моего рапорта. И все. Кажется, после моего сообщения у них пропало всякое желание говорить.
— Это можно понять, если потерянный корабль представлял для них большую ценность. Думаю, теперь они носятся как сумасшедшие, пытаясь догадаться, что следует из вашего рапорта, — и Клеменз улыбнулся, с удовольствием представив себе переполох в стане набобов Компании.
— Если ее состояние изменится в ту или другую сторону, тотчас дайте мне знать.
— Например, если она вдруг, к счастью, испустит дух?
Эндрюз свирепо посмотрел на медика:
— Клеменз, с меня и без того достаточно неприятностей. Будьте хоть немного сообразительней и не создавайте новых проблем. Не заставляйте меня думать не только об этом чертовом спасательном шлюпе, но еще и о вас. Нам не нужна чрезмерно высокая смертность. Возможно, это вас удивит, но я искренне надеюсь, что она выживет. Хотя она, когда очухается, может подумать как раз обратное. — Начальник колонии повернулся к заместителю: — Пойдем.
Эндрюз и Эрон вышли. Женщина негромко застонала, заметалась на постели. Любопытно, размышлял Клеменз, что это, нормальная реакция на те медикаменты, которые он поторопился ввести ей, надеясь на мгновенный положительный результат или их побочный нежелательный эффект? Он сидел рядом с койкой, наблюдая за пациенткой и испытывая бесконечную благодарность судьбе, которая дала ему возможность быть здесь, рядом с этой женщиной, смотреть на нее, ощущать исходящий от нее запах. Он уже почти забыл, что значит женское общество. Одним своим появлением она пробудила множество воспоминаний. Если не обращать внимание на кровоподтеки и следы усталости, она очень красива, подумал Клеменз. Даже намного красивее, чем можно было бы ожидать.
Рипли снова застонала. Нет, это не от боли и не от его медикаментов, решил Клеменз. Ей снились какие-то кошмары. Это не страшно. В конце концов, сны ей не повредят.
Огромный четырехъярусный зал освещался скудно. Заключенные столпились на втором ярусе. Они негромко переговаривались, опершись на перила; кое-кто покуривал сигареты с растительно-синтетической смесью. Верхние ярусы были пусты. Как и большинство других сооружений на Фиорине, располагавшийся в глубине шахты зал предназначался для многих сотен людей, а не для пары дюжин собравшихся сейчас здесь заключенных.
По приказу начальника колонии сюда пришли все двадцать пять обитателей колонии: молодые, не слишком молодые и те, для кого молодость была лишь смутным приятным воспоминанием, но все с жесткими чертами худых лиц, все наголо остриженные. Эндрюз расположился лицом к заключенным, рядом с ним сидел его заместитель. Клеменз, как и приличествовало его особому статусу, стоял немного в стороне и от заключенных и от тюремщиков.