К нашей машине подошли две совсем молоденькие девушки и попросили их подвезти. Я спросила: куда. И девушки ответили: туда же, куда и вам. При этом они ухмыльнулись. Я не поняла их, а они расхохотались.
Потом девушки обратились к Генри, но он ответил им что-то, чего я не расслышала. Девушки показали ему язык, грязно выругались и ушли к остальным. Им было лет по пятнадцать.
Мы сели в машину. Один из подростков что-то крикнул, другие загоготали. Когда Генри тронул машину, в окно полетела горсть песка и мелких камешков. Генри сразу же затормозил, но я упросила его не останавливаться.
Я поинтересовалась, что он сказал девушкам.
— Ничего, — ответил Генри, — ничего особенного. Просто сказал, что не возьму их.
Я обернулась и посмотрела на удаляющуюся кучку подростков с мотоциклами.
— Скучают.
— Да, — кивнул Генри, — скучают. Они так всю жизнь проскучают.
Я расстелила на коленях автомобильную карту, чтобы подыскать место, куда мы могли бы поехать, и выбрала небольшой поселок на берегу речки. На карте там была указана мельница, которую, пожалуй, будет интересно сфотографировать.
Генри ехал, как всегда, очень быстро. Пока я изучала карту, он рассказывал об амстердамских каналах, которые видел в детстве. Они ему до сих пор часто снятся. Так велико было впечатление.
Впереди по боковой дороге ехал трактор. Все произошло мгновенно. Склонившись над картой, я почувствовала, как Генри прибавил скорости и перестроился в другой ряд. Когда я подняла голову, трактор стоял перед нами боком. Генри резко затормозил, рванул машину влево, нажал педаль газа, вновь затормозил и обеими руками вцепился в руль. Меня дернуло вперед, и я повисла на ремне, упираясь в лобовое стекло. Заднее колесо трактора на секунду закрыло правее окошко. Машина подскочила вверх и осела. Я ударилась головой о крышу и ухватилась за Генри. Днище машины и выхлопная труба несколько раз жестко ударились о землю. Машина вильнула и замедлила ход. Когда Генри остановил ее, я посмотрела на трактор, стоявший поперек дороги. Водитель неподвижно лежал на большом рулевом колесе. Видно было только его спину, и можно было подумать, что у него нет головы. Кажется, я закричала. Генри взял меня за руку и спросил, что со мной. Я молча показала рукой на тракториста. В этот момент водитель выпрямился, оглянулся и вылез из кабины.
— Обошлось. — Генри улыбнулся, чтобы успокоить меня.
Мы стояли на картофельном поле. Машина перепрыгнула узкую глубокую канаву, отделявшую его от дороги. Я глубоко вздохнула и ничего не ответила.
Водитель обошел свой трактор и направился к нам. Рванув дверцу, он заорал, что Генри сошел с ума или ослеп. Тракторист кричал и кричал.
Генри вышел из машины, взглянул на нее и спросил у водителя, цел ли трактор. Тот продолжал кричать, что он долго сигналил и уже заехал на встречную полосу, когда Генри пошел на обгон. Генри опять спросил, цел ли трактор. Тракторист отрицательно мотнул головой, схватил Генри за лацканы и закричал, что трактор чуть не раздавил машину. Неужели не понятно? Чуть не раздавил ее в… От волнения тракторист не мог подыскать слово.
— Чуть, — мягко произнес Генри.
Я не видела его лица, но чувствовала по голосу, что он улыбается.
— Чуть, — повторил Генри. — «Чуть» не считается.
Тракторист отпустил лацканы, шагнул назад и с недоумением посмотрел на Генри.
— Я заявлю на тебя в полицию, — хрипло сказал он.
Потом он размахнулся и ударил Генри кулаком в лицо. Генри качнулся и упал на капот, стукнувшись головой. Он не шевелился, голова его лежала прямо передо мной, в нескольких сантиметрах от лобового стекла. Глаза у Генри были закрыты. Я выскочила из машины и бросилась к нему. Он был без сознания.
— Воды! — крикнула я трактористу. Тот стоял у машины весь бледный. Я снова велела ему принести воды и опустила Генри на землю. Когда я приподняла ему голову, Генри открыл глаза и посмотрел на меня. Перепрыгнув через канаву, прибежал тракторист. В руках он держал бутылку с остатками лимонада.
Генри буркнул, что с ним все нормально, и встал на ноги. Он осторожно потрогал левую скулу. Я советовала ему полежать, но он настоял, чтобы мы сейчас же ехали.
Тракторист мялся у машины со своей бутылкой, не зная, что ему делать. Злость его прошла, но он что-то еще ворчал себе под нос. Я сказала, что все в порядке и он может ехать.
— Правда? — недоверчиво спросил он.
Ему было, пожалуй, лет сорок, но из-за двойного подбородка и небритых щек он выглядел старше.
— С ума сойти, — сказал он. — Еще бы немного…
Генри присел у машины, разглядывая рессоры.
— Уезжайте, — попросила я, — уезжайте же, наконец! — А когда тракторист нерешительно почесал в затылке, добавила: — Не беспокойтесь, я врач.
— Черт знает что, — пробормотал он. — Еще бы совсем немного…
Он повернулся и пошел к своему трактору. Прежде чем уехать, тракторист взглянул на нас и покачал головой.
Я села за руль. Генри с прищуром посмотрел на меня, но ничего не сказал и сел рядом. Я поехала вдоль картофельного поля, пока не нашла выезда на дорогу. Колеса вязли в рыхлой земле.
На шоссе я спросила Генри, неужели он не видел, как трактор поворачивал налево. Генри ответил, что надеялся опередить его, но пошел на обгон секундой позже, чем нужно, так как именно в эту секунду подумал обо мне, о том, что я не люблю быстрой езды. Я промолчала, злясь на себя за свой вопрос, и постаралась вести машину повнимательней.
От мельницы остались только полуразрушенные стены да прогнившие балки. Наверное, местные жители унесли отсюда все, что могло сгодиться в хозяйстве. Всюду росли сорняки. Мы глядели под ноги, чтобы не споткнуться о какую-нибудь железяку в крапиве.
Я сфотографировала оголившиеся стропила. Черепичная кровля была разобрана, и на чердаке уже выросла маленькая березка с бледными, почти бесцветными листьями. Пришлось карабкаться к ней по остаткам стены. Наверху лежал разный хлам: старый приемник, ржавые лопаты, деревянные козлы, вздувшийся пузырями, отсыревший картон. Тут же кучки земли, пучки соломы, на железе фиолетово-масляными разводами поблескивала вода. Я ощупью продвигалась к чахлой березке, вершина ее кривилась в сторону леса, словно деревце тосковало по собратьям. Видоискатель захватил березку, часть металлической опоры, краешек горизонта. Потом в объектив попала детская коляска без колес. Я попробовала пройти дальше. Под ногой раскрошился камень, что-то упало вниз. Меня бросило в пот. Я схватилась рукой за стену и потихоньку двинулась назад, не решаясь поднять глаз и проклиная свою неосторожность. Наконец я добралась до выступа, по которому карабкалась наверх. Генри ждал меня внизу. Он не видел меня и носком ботинка пинал чертополох. В начищенных черных ботинках, узкой жилетке и шляпе Генри выглядел среди этих развалин довольно нелепо. Он стоял со скучающим лицом меж чертополоха, кирпичей, обломков дерева, на фоне темного, вероятно, заброшенного луга, на отлогом берегу речушки. Вид у Генри был такой, будто он попал в компанию, где никого не знает и с трудом скрывает свое раздражение На мой оклик Генри поднял глаза и поинтересовался, когда я закончу.
— Скучаешь? — спросила я.
— Не очень, — ответил Генри. Он помог мне спуститься и полюбопытствовал, что я фотографировала. Я объяснила, и Генри уставился на меня с таким недоумением, что я рассмеялась и обняла его.
Потом мы прошлись по лесу. Генри петлял меж кустов, уклоняясь от сучьев. Я видела: наша прогулка кажется ему пустой тратой времени. Мне нравилось бродить среди деревьев, ступать по пружинистому мху, слышать голоса и шорохи леса, а Генри был к лесу равнодушен и даже двигался здесь с трудом. Мягкая сырая земля, кусты, завешенные паутиной, сухие ветки, хрустящие под ногами, — одного взгляда на Генри было достаточно, чтобы заметить, что все это вызывает у него досаду. Он был горожанином и чувствовал себя в лесу неуютно. Поначалу я без умолку болтала, показывала ему то и это, забегала вперед и не обращала решительно никакого внимания на его скучную мину. Генри оступился в лисью нору и зло выругался, а я спросила, что он собирается делать в воскресенье. Генри стоял на одной ноге, ощупывая лодыжку. Потом он осторожно попробовал ступить на подвернутую ногу, сделал несколько неловких шагов и проговорил, что завтра поедет к жене.
У меня перехватило дыхание. Я не могла собраться с мыслями, они толкались в голове вокруг этого слова. Мне нужен был какой-нибудь пустяк, ерундовая фраза, чтобы показать свою выдержку, но я ничего не могла придумать. Не будь дурой, твердила я себе, не настолько же ты глупа. От злости мне хотелось разрыдаться. Я чувствовала себя униженной, обманутой. Генри ни разу не говорил об этом раньше, никогда не упоминал другой женщины, не намекал на то, что женат. И вдруг новость. Жена. Он сказал это между прочим. Где-то есть жена и двое детей. Мне было ужасно обидно. Почему он ничего не говорил раньше? И почему сказал об этом именно сейчас?
Я продолжала идти. Если бы я остановилась, то не удержалась бы на ногах. Хотелось остаться одной, броситься на землю, выплакаться.
Заполучить его я не собиралась. Даже мысли такой не возникало. Я давно решила снова замуж не выходить. Никому не давать на себя никаких прав. Я всерьез относилась к нашему молчаливому уговору: не брать на себя обязательств и ни в чем друг перед другом не отчитываться. Я твердо намеревалась соблюдать дистанцию между собой и любым другим человеком, чтобы меня больше не обманули и чтобы не обмануться самой. Но втайне я понимала, что готова поступиться собой, поддаться соблазну инфантильности, томительному, сладкому желанию быть лелеемой. Это похоже на душный, но приятный аромат увядшей календулы. Я все знала и была защищена от собственной слабости.
И вдруг эти несколько слов, смутное чувство, что меня вновь обманули. Ужас, который сдавливает грудь и парализует мозг. Но за что? Почему? Я — любовница женатого мужчины, и только! До смешного банальный роман, каких тысячи. Торный путь для бегства от семейной докуки. Почти стандартная и потому унылая возможность забыть на время свой долг перед тем, что не состоятельно ни сутью, ни словом, ни делом, однако сохраняется во имя неких высших интересов.