Буторин, подав Когану знак, что сделает все сам, положил на траву автомат и встал за стволом старого дуба. Рука легла на ножны, пальцы отстегнули ремешок, не позволяющий ножу потеряться во время боя или перехода. Немец приближался, уже слышно было его тяжелое дыхание. Еще несколько секунд и… Буторин выскочил сбоку, когда немец поравнялся с деревом, одним ударом выбил из его руки винтовку, а сгибом локтя другой руки обхватил его за шею. Оба рухнули в траву и покатились от дороги. Немец хрипел и пытался освободить горло, вцепившись пальцами в локоть русского. Но тут другая рука Буторина выдернула из ножен нож, и тут же сталь вонзилась немцу между ребер. Солдат захрипел, выгнулся, царапая пальцами руку оперативника, и затих. Буторин поднялся, оттащил тело на несколько метров в сторону от дороги, а потом вытащил из тела убитого нож и вытер его о полу армейской куртки немца. Все, немцы ничего не станут предпринимать еще какое-то время, пока у них есть надежда на возвращение с информацией своего разведчика. И тут со стороны пилорамы донеслись звуки автоматных очередей. Буторин и Коган даже присели от неожиданности.
Шелестов и Сосновский подходили к поляне, когда буквально нос к носу столкнулись с немецким солдатом. То ли его по нужде отпустили, то ли отправили в дозор, но, когда Шелестов, заметив движение в кустах, присел на корточки, оттуда сразу показалась голова немецкого солдата в пилотке. Он увидел и Шелестова, и Сосновского, но Михаил мгновенно нашелся и негромко сказал по-немецки: «Не бойся, мы свои!» Но немец не поверил, да и глупо было бы надеяться, что это сработает. Но попробовать все же стоило. И когда немец закричал и бросился назад, Шелестов тут же короткой очередью свалил его.
Теперь уже прятаться было бесполезно, потому что на поляне все немцы, сколько бы их там ни было, схватятся за оружие и займут оборону. Теперь только вперед, только крушить и уничтожать всех! Слишком многое поставлено на кон. И Шелестов бросился вперед, стреляя на ходу короткими очередями. Вот стоит солдат с вскинутой к плечу винтовкой, и он тут же падает, роняя оружие. Выстрелы, две пули свистнули совсем рядом, но это не важно. Еще одна очередь, вторая – и немец, пытавшийся укрыться под навесом, получил несколько пуль в спину и повалился на штабель досок, пачкая их кровью.
Сосновский бежал слева в нескольких шагах, давая автоматные очереди. Боковым зрением он уловил движение слева от себя и тут же сделал кувырок, стараясь быстро уйти с линии прицеливания. Михаил увидел, как немец замахнулся, и заметил гранату на деревянной ручке в его руке – и тут же свалил фашиста очередью из «ППШ», почти не целясь. Немец рухнул на спину, граната выпала из его руки и покатилась к навесу – взрыв, клубы дыма и пыли… Сосновский снова бросился в сторону и дал две очереди.
Немцы, оставшиеся на пилораме, должны были, судя по всему, подготовить к отправке доски, брус и тонкие бревна. И когда их неожиданно атаковали Шелестов и Сосновский, невольно стали отступать сначала к пилораме, а потом к дороге, чтобы отойти к своим, надеясь на подмогу. Буторин и Коган стреляли как в тире, стоя за стволами деревьев и прижав приклад автомата к плечу. Поводя стволом, они методично расстреливали цель за целью. Заметавшиеся на поляне немцы быстро полегли один за другим.
Рита вскочила, когда появился Шелестов со своей группой. Все были целы, каждый нес по несколько подсумков с магазинами для немецких автоматов.
Боэр и инженер Линден принялись принимать и укладывать в люльки мотоциклов патроны и брезентовые сумки с гранатами. Полковник ловил взгляды русских, пытаясь понять их настроение. Шелестов догадался, что беспокоило немцев. Раненый Ганс Шрайбер был очень плох. Он потерял много крови и сильно ослаб.
– Не довезем, – мрачно констатировал Коган. – Ему в госпиталь нужно.
– Мы тут такой шум подняли, что через час сюда нагрянет батальон с бронетранспортерами и пулеметами, – добавил Сосновский.
Раненого устроили в мотоциклетной люльке, подложив свернутую шинель и плащ-палатку. Рита, усевшись на заднее сиденье, должна была придерживать немца во время движения. Заурчали моторы, оперативники расселись вместе с немцами по мотоциклам, и снова стали меняться ландшафты, низинки сменялись буграми, лес становился то гуще, то реже, и тогда можно было прибавить скорости. Через два часа Шелестов велел остановиться, чтобы остыли мотоциклы, а люди, не евшие весь день, смогли бы перекусить. Вместе с полковником Максим подошел к раненому. Шрайбер был плох. Давящая повязка, наложенная выше раны, находилась там уже давно, и ее пришлось ослабить. И снова потекла кровь. Ситуация безвыходная, без хирургического вмешательства помочь раненому было нельзя. Рита попыталась сменить повязку на ране, но та быстро снова пропиталась кровью.
Группа двинулась вперед, а через час Рита стала отчаянно подавать знаки руками. Группа остановилась, а Рита, соскочив с сиденья, подбежала к Шелестову.
– Товарищ командир, он умер…
К счастью, на люльках двух мотоциклов сбоку были прикреплены штыковые лопаты и топоры. В песчаном грунте выкопать могилу удалось довольно быстро. Август Линден срубил из молодой березки крест. Оперативники не возражали. Не им было судить человека, который, с одной стороны, исповедовал коммунистические идеи, а с другой стороны, оставался верующим католиком. Шелестов на карте наколол маленькое отверстие, отметив место погребения. Тягостное состояние не мешало размышлениям. Война, что поделать. На войне погибают люди, и это неизбежно. Но оставшимся в живых надо выполнять свой долг и продолжать борьбу. А реальность была такова, что бензина в баках мотоциклов оставалось уже мало.
– Надо использовать три мотоцикла, – посоветовал Август Линден и похлопал по сиденью одной из машин. – У этого проблемы с трансмиссией. Стало трудно переключать скорости.
– Ну что же, три, так три, – поддакнул Сосновский и кивнул в восточном направлении. – Бои уже близко, и шум моторов нас может выдать в самый неподходящий момент. Собственно, так уже и было в прошлый раз. И вот результат. Скоро нам придется идти пешком.
– Медленно, но не так опасно, – согласился Коган, вынимая из коляски подсумки с автоматными магазинами. – Быстрее всего на самолете, но у нас его нет.
Пока оперативники с немцами переливали остатки бензина в три оставшихся мотоцикла, Рита подошла к Шелестову:
– Товарищ майор, Максим Андреевич, скажите, а вы тоже относитесь к немцам, ну, которые против Гитлера, с доверием? Как к нормальным людям?
Шелестов посмотрел на санинструктора, и ему захотелось, как школьницу, погладить ее по волосам, потрепать по плечу. Девочка, совсем еще девочка. Он вздохнул и ответил:
– Видишь ли, Рита, не национальность определяет преступника, врага всего человечества, но его наклонности, хорошие они или скверные. Среди людей любой национальности есть хорошие люди и плохие. У русских тоже не все замечательные, иначе бы не существовало тюрем, колоний, не надо было бы иметь милицию. Надо видеть разницу между немцами и нацистами. Есть немцы, которые хотят жить мирно, в дружбе с соседями, немцы, которые уважают любую другую нацию, культуру и не считают себя высшей расой. А есть те, кто мнит себя богами, а остальных – недостойными существовать на планете. На нас напали не немцы. На нас напали нацисты. Просто сейчас они руководят в своем государстве, в Германии. Если мы с тобой будем считать всех немцев без разбора врагами, подонками и недостойными существовать, то чем мы будем лучше тех же самых нацистов? Надо уметь видеть не расовую принадлежность в человеке, а его душу, его сознание. Мы победим, истребим нацистов, и Германия скоро станет нормальной страной, будет жить в добром соседстве со всеми странами. Все вернется, все будет как прежде. Такова история и ее законы. И умерший Ганс Шрайбер, и Август Линден, и даже полковник Ральф Боэр – они противники нацизма, враги Гитлера. Они, как и мы, сражаются против него. Как умеют сражаются. У них тоже есть душа и сердце. Ты присмотрись, как они переживают смерть товарища. Стойко, мужественно. Они и сами готовы умереть, иначе бы не пришли к нам на помощь, чтобы вместе с советскими людьми освобождать свою землю от нацизма.
Группа снова тронулась в путь, леса становились то реже, то снова гуще. Дважды группе приходилось проскакивать открытые пространства, убедившись, что в пределах прямой видимости нет фашистов. И даже в лесах несколько раз приходилось глушить мотоциклы и прислушиваться. Где-то недалеко проходили войска, ревели моторы танков. Чувствовалось, что фронт близко, были слышны звуки боев, под облаками то и дело пролетали группы самолетов с крестами на крыльях. И все они шли на восток. Бензина оставалось совсем мало, а Шелестову хотелось быстрее добраться до Могилева. Может быть, город еще не взят, может, там еще наши.
Местность стала заметно повышаться. Группа отошла от больших дорог, и шум армейских колонн стал тише. И тут среди редких деревьев мелькнула водная гладь. Остановив мотоцикл, Максим слез с сиденья и пошел в сторону реки. Да, это была уже река Друть, а за ней Могилев, но его пока не видно даже в бинокль. Шелестов долго стоял, рассматривая противоположный низкий берег, реку. Два небольших деревянных моста были сожжены. Южнее – большой мост, но возле него стояли немецкие зенитные орудия и бронетранспортеры. Явно его охраняли, и через этот мост на восток шли войска. Здесь не переправиться.
Максим посмотрел дальше за реку и увидел почерневшие печные трубы, торчавшие, казалось, прямо из земли. Две деревушки, от которых не осталось ничего, кроме развалин и этих черных от копоти труб. Да вон еще разбитая телега и торчащее вверх колесо. А дальше – сгоревший остов грузовика, как ребра мертвого обглоданного животного. Смерть, всюду смерть… Сосновский стоял рядом с Боэром, который тоже рассматривал в бинокль противоположный берег.
– Вы нас будете ненавидеть сотни лет за эту войну! – неожиданно заявил полковник. – А нам сотни лет еще жить с этим позором.