– Максим, – вдруг заговорил Сосновский, который уже некоторое время сбоку пристально смотрел на командира. – А может, мы… с Ральфом попробуем? Вся ночь впереди…
– Рисковать полковником?
– Да ладно, – Сосновский нахмурился. – Важнее всего документы. Что он плюс к ним еще может рассказать? Рисковать, так минимально. Не поможет, так мы, может, и портфель не довезем. Все тут и ляжем. А так все же шанс донести портфель есть.
– А форма? – Шелестов вспомнил, как они бросили немецкую форму полковника и его ребят, потому что тащить еще и ее было не по силам. Он повернулся к Морозову: – Что, лейтенант, найдется в складском хозяйстве немецкая офицерская форма?
– Проскурин знал, но он погиб, – вздохнул Морозов и подвинул на подоконнике окровавленную пограничную фуражку…
Вражеская форма нашлась. Правда, погоны были на обоих немецких френчах лейтенантские, но для темноты сойдет. Не подошли только немецкие сапоги, пришлось надевать советские офицерские. Опять же, для ночи сойдет, а днем обоих разведчиков раскусят независимо от совершенного немецкого языка, на котором они будут разговаривать. Боэр воспринял предложение отправиться в разведку за «языком» с энтузиазмом. Шелестов даже заподозрил, что полковник намеревается мстить за смерть друзей. А чувство мести – плохой помощник во время разведывательного рейда.
– Смотрите, – Морозов стоял над картой, держа в руке карандаш. – Здесь и здесь – леса. Дорога прижата к опушке леса, и поэтому немцы могут занять позиции сразу за дорогой, отрыть себе окопы. Вот здесь деревушка Сосновка. Наверняка если есть у них старшие офицеры в этих частях, то остановятся они точно в деревне, а не в блиндаже. Мои наблюдатели фиксировали движение автотранспорта как раз возле деревни и у опушки. И видели дым. Дым, скорее всего, от полевых кухонь.
– Нам нужен офицер, – заявил Сосновский. – Атаковать штаб мы даже пробовать не будем, тем более его нет в передовых частях, а перед собой мы точно имеем передовые части. Планы и задачу на ближайшую перспективу может знать только офицер. Или, выражаясь по-другому, офицер точно должен знать. Давайте с маршрутом определяться и с прикрытием. Что это за овражек? Хотя не подойдет… он выходит прямо к позициям немцев. Они могут его заминировать или секрет поставить.
– Машина, – предложил Боэр. – А если машина? Легковой автомобиль есть?
– Возле одного из складских блоков я видел два отечественных «газика», – неуверенно проговорил лейтенант. – Вы что, вот так, в открытую, хотите подъехать к ним? Только машины эти с брезентовым верхом. Немцы сразу сообразят, что это советские автомобили.
– Брезент можно опустить или вообще снять, – вдруг загорелся Сосновский. – А еще нужна водка!
Машина объезжала возможные позиции немцев с юга. Здесь проще всего было прикинуться своими, потому что городок оставался в стороне и заподозрить в двух пьяных офицерах русских было, скорее всего, немыслимо. А уж потом, проехав передовые позиции, вообще можно было ездить как у себя дома. Сдвинув фуражки на бок, расстегнув воротники френчей, Сосновский и Боэр приготовили открытые бутылки водки. Ничего, что на кочках она немного расплещется и даже попадает на колени. Если от офицеров будет за версту разить водкой, то это даже еще лучше.
Первым делом Морозов выдвинул «секреты» из нескольких бойцов с автоматами даже дальше, чем располагались окопы боевого охранения. И только потом тихо, не особенно газуя, на малых оборотах черный открытый советский «ГАЗ-А» со снятым брезентом выехал за пределы городка. Сосновский сидел за рулем и в темноте по памяти вел машину через поле напрямик, в направлении между двумя темнеющими в ночи лесными массивами. Лишь бы немцы не поставили перед своими окопами мины. Оставалось надеяться, что враг не готовил здесь долгосрочной обороны и не создавал для нее позиций. К утру немцы наверняка начнут атаковать городок. И вряд ли они намерены валандаться здесь несколько дней.
Окрик «Хальт!» из темноты прозвучал вполне ожидаемо, когда до леса оставалось всего метров двести. Боэр поднял над головой руку с бутылкой, пьяным голосом обозвал солдата болваном и приказал убираться к русскому дьяволу. Сосновский начал горланить популярную до войны в Берлине песенку «Тебе повезло с женщинами», которую пела Лизи Вельдмюллер. Из темноты навстречу вышли двое солдат с карабинами на изготовку, чуть дальше темнел капот бронетранспортера. Оттуда, всего на секунду, мигнул свет фар, выхватив черную легковую открытую машину и двух пьяных офицеров.
– К чертям! – кричал Боэр. – Туда, Ганс, в Сосновку! Там ждет полковник… И мы везем ему выпить…
Как и рассчитывал Сосновский, машину никто задерживать не стал. Не привыкли еще немцы к таким наглым выходкам советских фронтовых разведчиков и партизан. Все это еще было впереди, а сейчас Михаил надавил на педаль акселератора и свернул вправо на проселочную дорогу, тянувшуюся вдоль леса. За спиной стояла тишина, и оперативник тыльной стороной ладони вытер пот со лба. Они ехали и громко разговаривали с Боэром по-немецки, хохотали и посматривали по сторонам. На опушке – замаскированные танки. Четыре штуки. Отсюда до Красной Слободы ближе всего. Один бросок танкового подразделения – и они начнут утюжить гусеницами окопы. Да, немцы, судя по всему, не собиралась здесь задерживаться больше чем на одну ночь. А вот еще танки и бронетранспортеры. Несколько грузовиков на опушке замаскированы сеткой. Механики иногда заводили двигатели, что-то регулировали. Некоторые машины трогались с места и снова замирали. Ситуация вполне объяснимая – танковое подразделение после марша, после боя, а к утру нужно привести все машины в порядок, подготовить к новому бою.
– Их здесь не больше батальона моторизованной пехоты, – наклонив голову к Сосновскому, сказал Боэр. – И примерно рота танков. Если я не ошибаюсь, то они завтра не намереваются штурмовать город. С такими силами… нет, невозможно. Немецкие войска с таким малым перевесом не станут идти в атаку.
– А если они не знают, что город готовится к обороне, если они думают, что город пустой?
Полковник удивленно посмотрел на Михаила. Потом на бутылку в своей руке и брезгливо сплюнул на дорогу.
– Мерзость! В нашей семье всегда холодно относились к алкоголю, уделяя большее внимание занятиям спортом… Знаете, майор, у нас, скорее всего, в запасе есть еще один день. Правда, днем могут подойти дополнительные силы, и они атакуют прямо с марша. Но это будет только завтра.
«В этом можно видеть хороший признак, – думал Сосновский, ведя машину в сторону Сосновки, где слышен был шум моторов, мелькал свет, а в лучах автомобильных фар виднелся дым то ли от полевых кухонь, то ли из дымовых труб на домах. – Если придет подкрепление, то немцы сомнут редкие пехотные цепи на окраине. Без артиллерии останавливать танки? А на складах нет даже самых маленьких сорокапяток или противотанковых ружей. Все давно передано в войска. Лишь боеприпасы и запас ГСМ, обмундирования, запчасти для техники. У Морозова только пулеметы и десяток противотанковых ружей. И гранаты. Даже для минометов боезапас довольно скудный. Ничего хорошего, ничего позитивного. Да и откуда взяться позитивному, если ты заперт в городе врагом и жить тебе осталось столько, сколько ты сможешь стрелять во врага?»
Интуиция подсказала, как действовать дальше, и Сосновский решительно свернул вправо, объезжая деревню по околице. Не может такого быть, что боевое охранение выставлено прямо у деревни. Наверняка вынесено метров на сто вперед, в сторону наших позиций. Он в темноте остановил машину у высокой изгороди и посмотрел на окна большого дома, в которых мелькали тени: там горела керосиновая лампа и играла музыка. Кажется, кто-то крутил пластинки с немецкими песнями. Празднуют победоносное шествие по чужой стране? Сволочи.
– Что вы предлагаете? – спросил Боэр, дотянувшись до автомата, лежавшего на заднем сиденье.
– Там пьют офицеры, и они считают себя в безопасности, – кивнул на дом Михаил. – А когда люди много пьют и едят, они часто ходят в туалет. А в русской деревне, полковник, туалет на улице и подальше от дома. Понимаете?
Сосновский шел первым, уверенно ориентируясь в пространстве между жердями почти развалившейся изгороди. Кто-то здесь похозяйничал и даже на машине проехал, судя по следам больших колес. А вот деревянный туалет не тронули. Михаил и Боэр присели в лопухах неподалеку и стали ждать. Не прошло и тридцати минут, как во дворе хлопнула дверь, послышался громкий пьяных смех, а потом появились две темные фигуры.
– Господин майор, это ужасно, снова идти туда, – очень эмоционально заявил высокий офицер. – Я весь пропах, и снова придется опылять себя одеколоном. У вас остался одеколон, господин майор?
– Фридрих, не держите меня, – заявил не менее пьяным голосом второй офицер, которого назвали майором. – Я в состоянии самостоятельно совершить этот подвиг. Снова! Оставьте меня…
Немец нетвердой походкой двинулся по тропинке среди травы к деревянному туалету, а его молодой спутник вернулся к дому и, закурив, стал прохаживаться возле ступеней. Сосновский и Боэр, пригнувшись, скользнули в темноте ближе к маленькому деревянному строению и притаились за ним. Действовать предстояло быстро и очень тихо. Немецкий майор, продолжая пьяно ворчать себе под нос, протянул руку, чтобы ухватиться за старую, потемневшую от дождей и морозов дверь, и тут неожиданно рядом появился Сосновский. Немец отпрянул было назад, увидев перед собой офицера. Наверное, его возмутило, что здесь оказалось «занято». Но шансов высказать свое удивление и возмущение майору Сосновский не дал. Короткий удар за ухо, и немец повалился на руки Сосновскому. Тут же Боэр помог подхватить тело и утащить его за туалет. Полковник подставил спину, и Сосновский взвалил на него бесчувственное тело пьяного офицера. До машины им удалось добраться незамеченными. Майору связали за спиной брючным ремнем руки и затолкали ему в рот носовой платок. Сосновский завел мотор и мягко тронул машину, стараясь не газовать. Пару раз едущих в машине офицеров окликали из темноты, но Боэр поставленным командным голосом приказывал продолжать нести службу.