эксплуатация и грабеж. Хлеб, скот, промышленные товары – все вывозилось в Германию, оставляя местное население на грани голодной смерти. Села и деревни превращались в пепелища, города – в руины. Люди, лишенные всего, вынуждены были бороться за выживание в условиях постоянного страха и голода. Смертность, особенно среди детей и стариков, достигла катастрофических масштабов.
Оккупация породила и чудовищную систему концлагерей, раскинувшихся по всей территории Европы и Советского Союза. Лагеря смерти, такие как Освенцим, Треблинка, Майданек, стали фабриками смерти, где миллионы людей были уничтожены в газовых камерах, замучены голодом и непосильным трудом, убиты в результате медицинских экспериментов. Советские военнопленные содержались в нечеловеческих условиях, подвергались пыткам и издевательствам, умирали от болезней и голода тысячами.
Но во что верил Сосновский, его товарищи, так это в то, что, несмотря на все ужасы оккупации, советский народ не удастся сломить. На оккупированных территориях развернется мощное партизанское движение. Отряды народных мстителей будут взрывать мосты и поезда, уничтожать склады с оружием и боеприпасами, наносить ощутимые удары по немецким гарнизонам. Рискуя жизнью, партизаны будут оказывать населению помощь, снабжать его продовольствием и медикаментами, укрывать от преследования карателей, прятать на своих лесных базах женщин и детей. И что будет удивительным для врагов: женщины, старики и дети станут принимать активное участие в партизанской борьбе, оказывая посильную помощь своей стране, Красной армии. И параллельно с партизанским движением будет нарастать подпольное сопротивление в городах. Подпольщики будут распространять листовки, саботировать работу предприятий, организовывать диверсии, передавать советскому командованию информацию о передвижении немецких войск. Деятельность подпольщиков и партизан будет оказывать значительную помощь Красной армии, приближая день освобождения.
Сосновский, лежа сейчас в воронке от бомбы рядом с антифашистом, не сомневался, что освобождение оккупированных территорий от фашистского ига неизбежно. Не может быть иного финала этой страшной войны. Но никто еще не знал, что за освобождение будет заплачена огромная цена. Миллионы людей погибнут, города и села будут разрушены, экономика подорвана. Возвращение к мирной жизни будет долгим и трудным. Но память о пережитом, о мужестве и стойкости советского народа, о жертвах, принесенных во имя Победы, навсегда останется в сердцах поколений. Эта память – долг каждого человека перед теми, кто отдал свою жизнь за свободу и независимость нашей Родины. Она напоминает нам о том, что мир и свобода – это не данность, а завоевание, которое необходимо беречь и защищать.
– О чем ты думаешь, Михаил? – спросил Боэр.
– О деле, больше ни о чем! – отозвался Сосновский.
Ему не хотелось сейчас пускаться в рассуждения, в беседы о чем бы то ни было. На душе и так муторно, злость переполняет, а полковник в дискуссии норовит пуститься. Чувство вины за свой народ? Плевать, пусть чувствует эту вину – злее будет. Больше Гитлера будет ненавидеть, сражаться против него!
За спиной раздались звуки торопливых шагов бегущих людей. «Ну и темнота, – подумал Михаил. – Как на заказ погодка!»
Прибежали четверо солдат, которые ходили к шоссе. Крепкие ребята, они отмахали за полтора часа почти шесть километров по лесу. Бойцы спрыгнули в воронку и попадали, тяжело дыша. Один достал фляжку с водой, и ее пустили по кругу, прополаскивая рот, подолгу держа воду во рту, увлажняя слизистую оболочку. Сержант-пограничник Березин сплюнул воду на землю и заговорил:
– Короче, товарищ майор, нет там никого. Мы рискнули и рассыпались веером, обошли опушку метров на триста и на ту сторону дороги сходили, но там, за ней, открытое пространство и овраг. Там никаких сил не накопишь. Короче, там чисто.
– Молодцы, спасибо, – Сосновский похлопал Березина по плечу. – Чувствуется пограничная хватка. Отдыхайте, отдышитесь, скоро можете понадобиться.
– Наши туда ушли? – сержант кивнул в сторону дороги и темной массы сгоревшего днем немецкого танка.
Мелькнул контур человека и снова пропал. Потом снова появился. Было видно, что вдоль опушки в сторону своих товарищей бежит один из отправленных на разведку групп. Бежал он по траве довольно тихо, не топая ногами. Сосновский запретил бойцам предпринимать что-то без него. Их задача только разведка. Бойцы в воронке на всякий случай приготовили оружие.
– Свои! – раздался негромкий колос бойца. Сдернув с головы немецкую пилотку, он вытер лицо и торопливо заговорил: – Там у них передовой пост, боевое охранение вроде. Три человека. Окоп не рыли, сидят в воронке. А дальше, на опушке леска по эту сторону дороги, с десяток мотоциклов стоит, два бронетранспортера. У одного броневой лист с капота снят. Ремонтируются вроде. Но сейчас спят все. Только часовой мотается возле мотоциклов. То сядет, то снова ходит. Расслабились, суки.
Сосновский быстро перевел слова бойца Боэру, и тот кивнул.
– У них нет приказа атаковать, они ждут помощь. Здесь какой-нибудь лейтенант командует, и у него нет полномочий принимать решения. Когда сменился часовой у мотоциклов?
– Час назад, – ответил солдат, когда Сосновский перевел ему слова полковника.
Группа двинулась в сторону немцев, где их, притаившись, ждали трое переодетых в немецкие мундиры товарищей. Там собрались все, кого Сосновский посылал разведывать позиции немцев. По пути оперативник прикидывал, что могут сделать двенадцать человек в спящем лагере немцев. У самой опушки они сбавили шаг и шли уже осторожно, стараясь держаться кромки деревьев. Скоро дорога, а там боевое охранение немцев. И дальше к лесу первый лагерь. Остальные немцы вместе с грузовиками, очевидно, находятся немного дальше, вне досягаемости орудий ДОТа. Там же и их раненые.
Когда разведчики остановились и стали осматриваться, Сосновский прикинул расстояние от груды металла, в которую превратились сгоревшие мотоциклы и два подбитых танка с бронетранспортером, до боевого охранения и мотоциклов, где стоял лагерь еще одного передового подразделения немцев.
– Пограничник! – подозвал он Березина. – Отбери троих, на кого сможешь положиться. Ваша задача будет подобраться к боевому охранению и снять всех троих ножами. Без звука. Справишься?
– И пикнуть не успеют, товарищ майор! – блеснул зубами в темноте Березин.
– Теперь наша задача, ребята, – Сосновский подозвал остальных бойцов к себе поближе. – Мы вдвоем выходим к часовому. Если не будет возможности напасть на него тихо, постараемся убедить его, что мы свои и потребуем позвать командира. Вы будьте готовы открыть огонь, если поднимется шум. Если повезет, выйдет командир, и мы тихо уберем его и часового. Тогда подходите как привидения и проверяете второй бронетранспортер. Наша задача его угнать и на нем убраться самим. Их там человек двадцать, может, тридцать, но это вряд ли.
Боэр, выслушав план Сосновского, кивнул. Он сказал, что рисковать и пытаться всем отрядом с ранеными вырываться отсюда на бронетранспортере и мотоциклах безнадежно. Неизвестно, сколько там в баках бензина, бронетранспортер, возможно, неисправен, а гитлеровцы уже предупреждены о русских, окруженных здесь на старых позициях. По дорогам не уйти, а рискованный бой ночью здесь может оказаться как удачным, так и обернуться катастрофой.
Сосновский лежал ближе всех, провожая взглядом Березина и троих его товарищей. Он смотрел, как бойцы исчезли в темноте почти без звука. Прислушивался, старясь уловить что-то, но опытный пограничник шел мастерски. Он передвигался с тремя бойцами, низко пригибаясь, скользя от укрытия к укрытию, местами переползая. Их задачей было подобраться к немцам на расстояние нескольких шагов, одного броска. Наверняка там двое дремлют, если вообще не спят, и бодрствует только один – тот, чья наступила очередь дежурить. Березин шел первым, левее его – второй боец. Чуть правее шел третий, а четвертый, замыкающий, должен был прикрывать огнем, если все сорвется или здесь их будет ждать засада. Каждый боец держал в правой руке нож, автомат – в левой. Ремни с автоматов сняли, чтобы ни малейший металлический звук не выдал подбирающихся разведчиков. Еще два метра – и стала хорошо видна голова немца. Светловолосый, челка зачесана на правую сторону, как у Гитлера. Сидит без каски и даже пилотку снял. Наслаждается ночной прохладой, гад.
Как пограничник и предполагал, немец сидел так, чтобы наблюдать за пространством в сторону поля и советских позиций. Голову в другие стороны он поворачивает редко. Да и чего смотреть, когда в ста метрах за спиной свои. Там часовой ходит, а русские не сунутся. Из них немногие, говорят, добежали до окопов. Да и у тех патронов нет.
Никаких условных знаков в темноте не подашь. Голосом или другими звуками тоже нельзя. Поэтому договорились в группе просто: все изготавливаются, но Березин нападает первым. И сразу же бросаются на врага еще двое. Бить наверняка, чтобы никто и звука не издал.
Все получилось! Березин подтянул под себя ноги, сжал рукоять армейского ножа, потом, опираясь на кулаки, подтянул под себя согнутые ноги. Толчок! И сержант одним броском преодолел расстояние до немецкого «окопа», точнее, воронки от снаряда, в котором сидело боевое охранение. Бодрствующий немец не успел даже головы провернуть, как Березин навалился на него всем телом, зажимая рот и нанося удар ножом в грудь. Рядом метнулись в темноте еще две фигуры, короткая возня в воронке, тихое мычание и снова тишина. Разведчики вынимали ножи из тел убитых, вытирали их о вражескую одежду и возвращали в ножны на ремне.
Сосновский улыбнулся, когда возникший из темноты боец доложил, что у Березина полный порядок – боевое охранение сняли. Он поднялся и сделал знак следовать за ним к немецкому лагерю. Присев у крайних деревьев, спустившись в канаву возле дороги, разведчики замерли. Сосновский решил не рисковать. Если есть шанс, что в ближайшее время у немцев здесь произойдет смена караула, то лучше подождать. Будет хоть какая-то гарантия, что в лагере все спят. И будет понятно, откуда придет смена караула и куда двинется сменившийся солдат.